Размышления странника (сборник)

Как китаист стал японистом

На вопрос, что привело меня в журналистику, я отвечаю: знание китайского языка, истории, философии и культуры этой страны. Руководство «Правды» проявило интерес к выпускнику Военного института иностранных языков Всеволоду Овчинникову именно потому, что в 1951 году газете требовался страновед, хорошо подготовленный для работы в Китае. Ну а элементарными журналистскими навыками можно было овладеть и в редакции.

Должен сказать, что на первом этапе своей карьеры я был поистине баловнем судьбы. Ведь любая тема, связанная с только что родившейся КНР, в 50 х годах считалась приоритетной. Среди зарубежных собкоров «Правды» я был не только самым молодым, но и чаще всех публиковался.

Не языковой барьер, а языковой мост

Атмосфера, в которой я начал свою работу в Пекине, была на редкость благоприятной. Крылатая фраза «Русский с китайцем братья навек» была тогда не только строкой из песни. Дружба соседних народов не сводилась к речам государственных деятелей и газетным передовицам. Она реально вошла в тысячи человеческих судеб.

О китайских студентах, которые просиживали выходные дни в читальных залах наших вузов, до сих пор ходят легенды. Да и наши специалисты возвращались с новостроек первой китайской пятилетки неизмеримо выросшими в профессиональном отношении. Ведь к ним постоянно обращались с вопросами, выходившими за рамки их прямых обязанностей, что побуждало углублять свои знания.

К тому же китайцы всячески поощряли своих наставников к новаторству, беря ответственность и риск на себя. Инженер Константин Силин, например, не только обеспечил успешное строительство первого в истории моста через Янцзы, но и впервые в мире использовал там принципиально новый, бескессонный метод возведения мостовых опор, который долго не решались применить в СССР.

Мне выпало счастье быть в гуще этих окрашенных романтикой событий. Возможность беседовать со мной один на один, без переводчика, придавала контактам с местными руководителями доверительный характер, побуждала их относиться ко мне не как к иностранцу, а «как к своему».

Если большинству моих западных коллег в Пекине мешал языковой барьер, мне, наоборот, помогал языковой мост. Достаточно было процитировать какого-нибудь древнего поэта или прочесть иероглифическую надпись, чтобы разом вызвать к себе симпатию собеседника. Знание китайской грамоты, а тем более китайской старины – лучший ключ к сердцу жителя Поднебесной.

Словом, поначалу судьба меня изрядно избаловала. Зато, вернувшись на Родину после размолвки между Мао Цзэдуном и Хрущевым, я оказался словно у разбитого корыта. Поскольку китайская тематика утратила былую привлекательность, решил переквалифицироваться в япониста. Используя свой авторитет востоковеда, убедил начальство, будто китайский язык отличается от японского не больше, чем белорусский от русского. Иероглифы, мол, те же самые, и наши восточные соседи без труда понимают друг друга.

Мне наняли преподавателя, чтобы четыре часа в неделю брать уроки японского языка. В институте мы еженедельно занимались им по восемнадцать часов. К тому же было мне тогда за двадцать, а отнюдь не за тридцать лет. Так что быстро овладеть вторым восточным языком было нереально. Но меньше чем через два года после возвращения из Китая я был направлен на постоянную работу в Японию.

Первый год работы в Токио был самым трудным в моей жизни. Сложнее всего было сломать отношение ко мне как к чужаку-дилетанту. Но китайский язык – это латынь Восточной Азии. Так что знания древнекитайской философии и литературы позволяли мне блеснуть перед японцами там, где многие наши японисты мне уступали.

Я нашел свой собственный подход к освещению Страны восходящего солнца. Задался целью найти скрытые пружины послевоенного экономического чуда в особенностях японского менталитета, человеческих отношений в этой малопонятной для иностранцев стране. Это подвело меня к мысли написать своего рода путеводитель по японской душе, каковым стала книга «Ветка сакуры».

Две большие разницы

Пытаясь описать японский национальный характер, я сравнивал его с китайским. И тут пришлось чаще противопоставлять, чем сопоставлять. Потратив пять лет на изучение страны и языка, а потом проработав семь лет в Поднебесной, я признаться, ошибочно полагал, что китайцы и японцы некие близнецы-братья (и по цвету кожи, и по разрезу глаз, наконец, по общей иероглифической письменности). Но жизнь заставила убедиться, что наши дальневосточные соседи являют собой, как говорят одесситы, «две большие разницы».

Несколько утрируя, скажу, что китайцы – это немцы Азии. В своем поведении они руководствуются логикой и рассудком. Японцы же в этом смысле – русские Азии. Они, как и мы, живут не умом, а сердцем. У них превалирует эмоция и интуиция. Коренится же этот контраст в отношении к природе, то есть к естественному, и к тому, что создано человеческими руками – к искусственному.

На взгляд китайцев, человек как творец – властелин, а материал – его раб. Японский же мастер не навязывает материалу свою волю, а помогает раскрыть его первородную суть. Наглядный пример – национальная кухня. В Китае это некая алхимия, умение творить неведомое из невиданного. В Японии же это искусство создавать натюрморты на тарелке. В отличие от геометрически расчерченного Пекина, хаотичный Токио вырос, «как растет лес». Японские градостроители, подобно местным садовникам, лишь подправляли то, что появилось само собой.

Но главный материал – человек. По мнению китайцев, личность можно и нужно лепить заново. Конфуцианство требует от человека постоянного совершенствования. Об этом напоминают флюгеры в виде карпов, вьющиеся над домами, где есть мальчики. Плыть против течения, стремиться вперед и выше – вот суть мужского характера, воплощенная в этой поэтической метафоре. Японцы же считают для себя примером сплавщика на плоту. Главное – найти стремнину реки и плыть по течению, лишь при необходимости отталкиваясь от берегов. Можно сказать, что китайцам религию заменяет этика (нормы взаимоотношений между людьми), японцам же – эстетика (культ природы, любование весенней сакурой, багрянцем осенних кленов, другие формы совместного обучения красоте). Однако обоим народам присуща склонность к самоконтролю и предписанному поведению.

Как у китайцев, так и у японцев идет постоянный поиск консенсуса, согласия на основе взаимных уступок. Те и другие ставят общие интересы выше личной выгоды. Их религиозная терпимость распространяется и на мирскую жизнь. Обоим народам присуще представление об истине как о горной вершине, к которой ведет множество путей, и каждый вправе выбрать любой из них. Как знать, может быть, именно это когда-нибудь станет благоприятной предпосылкой для создания подлинно многопартийной системы как в Стране восходящего солнца, так и в Поднебесной.

Не рисом единым

Проблема продовольственной безопасности

Японская общественность бьет тревогу. Страна восходящего солнца ныне производит лишь 39 процентов необходимого ей продовольствия. Об этой ошеломившей всех цифре заговорили после перехода к принятому в международной практике методу: сопоставлять отечественные и импортные продукты питания, которые потребляет страна, не по стоимости, а по количеству калорий.

В 60-х годах, когда я работал в Токио, аналогичный показатель составлял почти 80 процентов. К 1989 году он снизился до 50, а теперь впервые упал ниже 40 процентов. По уровню продовольственной безопасности Япония оказалась в хвосте списка развитых стран. (К примеру: Австралия – 237 процентов, Канада – 145, США – 128, Франция – 122, Германия – 91, Англия – 74, Швейцария – 49, Южная Корея – 49 процентов.)

Для страны-архипелага, окруженной морями, проблема продовольственной безопасности имеет жизненно важное значение. Поэтому японское правительство сформулировало стратегическую цель: к 2015 году поднять уровень самообеспеченности продуктами питания до 45 процентов, а к 2020 году – до 50 процентов.

Нынешняя чрезвычайная ситуация стала результатом двух послевоенных процессов. Негативным побочным последствием бурной индустриализации и урбанизации стали обезлюдевшие деревни. Сначала из сел в города устремились девушки, чтобы скопить себе на приданое.

Как мне говорил когда-то основатель фирмы «Сони» Масару Ибука, именно руки молодых крестьянок прославили Японию как «царство транзисторов». Потом на металлургические и автомобильные заводы хлынул поток бывших земледельцев. Ныне крестьянским трудом занято только 5 процентов рабочей силы, а сельское хозяйство дает лишь около полутора процентов валового внутреннего продукта страны.

К тому же традиционный рацион японцев за полвека кардинально изменился. После войны основу питания составляли рис, овощи, рыба. За последние полвека потребление мяса увеличилось в девять раз, жиров – в пять раз. В рационе появились молоко, заморские фрукты и свежемороженые овощи. При этом потребление риса, который всегда играл главную роль в самообеспеченности продовольствием, сократилось вдвое: с 126 до 67 килограммов на человека в год.

Занятие дедушек и бабушек

Снижение роли сельского хозяйства в экономике – общемировое явление. Однако японцы воспринимают эту тенденцию особенно болезненно. Ибо они с незапамятных времен привыкли следовать завету предков: земледелие – основа государства. Сам император почитается первым пахарем и собственноручно засевает крохотное рисовое поле возле своего дворца. При феодализме крестьяне были «вторым сословием». Выше них в обществе стояли только воины (самураи). Тогда как ремесленники, торговцы и ростовщики, независимо от их достатка, считались более низким, «третьим сословием».

Традиционно уважительное отношение к труду земледельца, и прежде всего рисовода, неслучайно. Как говорят японцы, «рис – всему голова». Он с незапамятных времен был не только основой рациона, но и ключевым фактором формирования национального характера. Японская цивилизация практически не знала ни охоты, ни скотоводства. Ее исток – поливное земледелие, выращивание риса на склонах холмов, превращенных в уступчатые террасы.

Создать и поддерживать в порядке такую систему орошения одной семье не под силу. Для этого нужен совместный труд сельской общины. Присущий жителям Страны восходящего солнца дух коллективизма, готовность ставить общее благо выше личной выгоды, верность группе, с которой начата трудовая жизнь – все эти черты национального характера, ярко проявившиеся в годы послевоенного экономического чуда, коренятся именно в рисоводстве.

С превращением Японии в экономическую сверхдержаву судьба «второго сословия» оказалась под угрозой. Поредевшее после войны сельское население с 60 х годов сократилось еще в четыре с лишним раза: с 13 до 3 миллионов семей. Половине из них больше 65 лет. Как с горечью и тревогой говорят в народе, «земледелие стало занятием дедушек и бабушек». Посевные площади за последние полвека уменьшились почти вдвое. Сотни тысяч гектаров пашни заброшены.

И тем не менее седовласые японские земледельцы вправе гордиться результатами своего труда. Им удалось надолго стабилизировать сборы риса на уровне 10 миллионов тонн.

Три миллиона мелких хозяйств не только полностью обеспечивают 127 миллионов жителей страны главной продовольственной культурой – рисом, но и производят примерно две трети потребляемых народом овощей, мяса, молока, яиц. А валовая продукция японского сельского хозяйства (упомянутые выше полтора процента ВВП страны) в абсолютных цифрах составляет 70–80 миллиардов долларов, что говорит об эффективности труда крестьян.

После поражения в войне Япония лишилась колоний – Кореи и Тайваня, которые служили рисовыми житницами империи. Оккупационные власти начали приучать японцев к американской пшенице (начиная с бесплатных булочек в школьных завтраках). Так в традиционный рацион вклинился хлеб. И теперь приходится ежегодно импортировать по 5 миллионов тонн пшеницы, а для нужд животноводства и птицеводства еще ввозить на фураж около 20 миллионов тонн кукурузы и сои.

Государственная поддержка земледельцев

По урожайности риса (65 центнеров с гектара) Япония занимает третье место в мире. Но по его себестоимости не может конкурировать с крупным, поставленным на промышленную основу зерновым производством американских, австралийских или канадских фермеров. Зарубежные эксперты не раз советовали японцам учесть ограниченность посевных площадей Страны восходящего солнца.

Земельные наделы большинства крестьян там немногим превышают полтора гектара. Тогда как на фермера в США приходится в среднем 178 гектаров, в Англии – 68, в Германии – 36. Поэтому, мол, японцам целесообразно перейти от риса к более доходным культурам. Скажем, по примеру Израиля, выращивать под пленкой дыни, клубнику или киви. А зерно закупать по более низким ценам на мировом рынке.

Однако в данном вопросе Токио руководствуется не коммерческой выгодой, а интересами продовольственной безопасности. Правительство контрактует весь урожай по рентабельной для крестьян цене, а затем продает рис отечественным потребителям в два-три раза дешевле, чем за него было заплачено. При этом исключаются какие-либо посредники или перекупщики, так что предназначенная рисоводам государственная поддержка достается именно им.

Власти исходят из того, что производство основной продовольственной культуры нельзя прекращать и возобновлять, словно поворотом крана. Если разорится последнее поколение рисоводов, Страна восходящего солнца в случае международного кризиса и морской блокады уже не сможет прокормить себя.

Чем же объяснить, что показатель самообеспеченности продовольствием, который в памятных мне 60-х годах составлял почти 80 процентов, ныне упал до 39 процентов? Как уже упоминалось, вдвое сократилось потребление риса, который был главным звеном продовольственной безопасности Японии.

Другая причина – распространение импортных мясных полуфабрикатов, а также ингредиентов для блюд «быстрого питания». Если бы японцы больше полагались на свежее отечественное мясо, было бы лучше и для самообеспеченности продовольствием, и для здоровья нации. Жителям Страны восходящего солнца были практически неведомы сердечно-сосудистые заболевания. Они считали холестериновые бляшки уделом богатых иностранцев. И вот оказалась, что в то время, когда в Северной Америке и Западной Европе смертность от гипертонии и ишемии с 60-х годов сократилась вдвое, в Японии и других государствах Восточной Азии она возросла.

Из 47 японских префектур «краем долгожителей» издавна считалась Окинава. Ее жители традиционно потребляют особенно много морепродуктов. После войны именно на этом острове, где сосредоточена львиная доля американских военных баз, был открыт первый в стране «Макдональдс». Ныне там уже 44 таких комбината. И островитяне потребляют почти столько же животных жиров, сколько и американцы.

В результате Окинава переместилась с первого на тридцатое место по средней продолжительности жизни. Люди стали там чаще умирать от сердечнососудистых заболеваний. Жирные гамбургеры оказались особенно вредны народу, создавшему самую изысканную, поистине лечебную кухню. Особенно падка на зарубежную моду молодежь. Но нации традиционно присуща склонность к «реяпонизации рациона» в зрелом возрасте. И теперь правительство всячески стремится развивать эту черту.

Всемирная торговая организация неустанно и бесплодно критикует власти Токио за субсидирование производства продовольствия. Однако японский опыт энергичной государственной поддержки отечественного земледелия, на мой взгляд, поучителен для России.

«Мастерская мира» станет «мировой лабораторией»

Китай продолжает поражать мир стремительностью своего экономического взлета. По доле в мировой торговле Поднебесная опередила Страну восходящего солнца, которая в 60–80-х годах совершила экономическое чудо, заполонив весь мир своими автомашинами и телевизорами.

Мировая общественность не без основания именует ныне Китай «мастерской мира». Это звание когда-то первой заслужила Англия после промышленной революции XVIII века. Текстильные фабрики Манчестера сделали тогда сюртук из аглицкого сукна заветной мечтой любого состоятельного человека.

Благоприятный инвестиционный климат, обеспечивший приток сотен миллиардов долларов в созданные на побережье особые экономические зоны, плюс дешевая и добросовестная рабочая сила, способная безупречно работать на современном оборудовании и по новым технологиям, – вот формула успеха Поднебесной, превзошедшей в наши дни достижения воспетой Диккенсом Британии, а также послевоенной Японии.

Теперь пекинское руководство поставило новую цель: совершить еще один прорыв, уже не количественный, а качественный. Превратить «мастерскую мира» в «мировую лабораторию». В страну, которая не заимствовала бы чужие технологии, а сама создавала их заново, превратилась бы в равноправного участника научно-технического прогресса.