Студент 2

Естественно, не обошлось без тоста. Говорил КВ. Выражался мудрено. Но если распутать словесные петли, то выходило примерно так: надо выпить за то, чтобы каждый нашел свое место в жизни. Даже, пожалуй, не нашел, а знал. То есть, пусть каждый знает свое место. По одежке протягивает ножки. Вот так сказал – и не придерешься. Иносказание. Под него все что угодно можно подтянуть. Но мне подумалось, что все прекрасно поняли, что к чему. Кто имеется в виду и что имеется в виду. Кому тут не по Сеньке шапка Мономаха. Незримая истина родилась в кругу присутствующих – видимой не стала, но все ощутили ее присутствие.

Выпили. Женщины из деликатности чуть пригубили «Саперави». Я же с удовольствием замахнул рюмку.

Приятное тепло потекло по телу. В мозгу начали расцепляться привычные поведенческие скрепы, окружающий мир стал меняться как-то резче и опаснее, чем я ожидал. И мой разум взрослого мужика, конечно, просигналил: стоп! Стоп машина. Все-таки организм семнадцатилетнего парня не особо рассчитан на такие крепкие напитки.

А хозяин, стараясь излучать приязнь ко мне, уже наполнял рюмки под бессмертное:

– Между первой и второй промежуток небольшой…

Вторую порцию я споловинил, чувствуя, что держу себя в рамках, однако это требует усилий. Впрочем, коньяк сработал как аперитив: я с большим аппетитом отведал холодные закуски, а гусь с черносливом и яблоками был совершенно великолепен. Краем глаза я заметил, что и обладатель винтажной бороды, позабыв обиды, вовсю гложет гусиную ляжку, держа ее обеими руками и манерно оттопырив мизинцы… Ну и вроде бы общая атмосфера пришла в норму, хотя интуиция не давала мне расслабиться. Она угадывала, что контуженное самолюбие живописца опасно бродит, как дрожжи в сельском нужнике. И все это еще может плеснуть фонтаном.

Разговоры при этом велись самые светские, а в какой-то момент Константин Валентинович внезапно спохватился:

– Ух ты! Чуть не забыл. Сейчас же Клуб путешествий по первому каналу! Прошу извинить, но пропустить не могу…

Он вскочил, гремя стулом и припустился к телевизору. Чуть помедлив, за ним потянулась Нина Григорьевна.

Алиса наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Папа у нас ярый поклонник этой передачи. А в особенности Сенкевича. Очень уважает его как ведущего.

Все это она произнесла чуть слышно, и я поймал злобный взгляд художника, неизвестно что при этом подумавшего. Вроде бы даже он хотел что-то сказать… Но не успел. За него сказал ведущий «Клуба» Юрий Сенкевич, улыбчиво заполнивший телеэкран своей персоной:

– Здравствуйте, дорогие товарищи!

Советское телевидение – уникальная субкультура, а вернее, особо выпуклая, яркая часть советской культурной Атлантиды. Она, конечно, строилась исключительно планомерно, при глубоком понимании ее воспитательного, а шире говоря, когнитивного значения. Где-то к концу 60-началу 70-х годов телевидение стало важнейшим информационным фактором, воздействующим на мозг гражданина СССР. Оно приобрело такую же роль в формировании личности, как семья, школа, ближайшее окружение человека. Собственно говоря, персонажи из телевизора стали таким же ближайшим окружением, как домашние и друзья. Ну и разумеется, грех было не использовать этот эффект в идеологических целях. Телевизионные блюда нужно было готовить такими же разнообразными, вкусными и здоровыми, как их продуктовые аналоги. Цели и результаты в физическом и моральном мирах были примерно одними и теми же, только во втором случае, конечно, дело приходилось иметь с куда более тонкой и сложной материей.

В телепередачах нужно было сочетать ингредиенты так, чтобы зритель формировался идейно правильным, развитым, мыслящим эрудитом и эстетом, при этом получающим заряд веселья, бодрости, оптимизма. Понятно, что задача архисложная, в чем-то невыполнимая в принципе, а где-то решаемая неудачно. Безусловно обязательными были трансляции партийных съездов и длинные косноязычные выступления Леонида Ильича Брежнева по разным поводам. Естественно, их никто (ну, скажем так: почти никто) не смотрел, а поскольку действующих каналов было всего два, и Леонид Ильич наглухо заколачивал собой все телевизионное пространство, то рядовой зритель попадал в режим информационного голодания. Это порождало потешные анекдоты, которые человек двадцать первого века просто не поймет в силу изменившихся реалий… Ну, начать хотя бы с того, что к тогдашним телеприемникам прилагались два аксессуара, без которых нормальная трансляция была практически невозможной: антенна и трансформатор. Нашему современнику надо растолковывать, что качество радиосигнала тогда было неважным, а в бытовая электросеть в домах могла иметь разный формат напряжения: 127 вольт (устаревшая система) и 220 вольт (новая). Переводить электроснабжение на 220 стали в связи со значительным ростом домашней электротехники, причем особенно взрывной рост случился в так называемую «золотую пятилетку» 1966–1971 годов. Реформы премьер-министра Алексея Косыгина как по волшебству насытили квартиры советских людей телевизорами, холодильниками, стиральными машинами, пылесосами… Это потребовало повышения напряжения в сети, в чем были как плюсы, так и минусы. Переход затянулся, в результате чего телевизоры долго нуждались в посредниках между ними и розеткой. То есть, трансформаторах. Такие ящички размером чуть поменьше обувной коробки, они приводили телеаппаратуру под актуальный формат, а также гасили скачки напряжения в сети, что случалось тогда нередко.

И ручная антенна, подключаемая к телевизору, была необходимостью. Иной раз приходилось бегать с ней чуть ли не всей квартире, отыскивая место, где она лучше всего принимала сигнал. Понятно: чтобы изображение и звук были качественными, а не призрачными и прерывистыми… Поэтому в некоторых квартирах приходилось видеть антенны в самых внезапных местах, типа уголка с кошачьими плошками.

Это одна сторона дела, служившая материалом для всяких шуток. Другая – уже не техническая, а духовная, что ли… Телеканалов, повторю, было тогда всего два, причем второй включал в том числе и работу местных, региональных студий. Все прочие частоты радиоволн были не заняты, и на экране давали только «белый шум»: мельтешню электронной чепухи и тоскливое шипение. Никаких дистанционных пультов не было, переключение каналов достигалось так называемым верньером… Теперь уж и слова такого, небось, никто не помнит! Поясняю.

На лицевой панели телевизора рядом с экраном располагался небольшой циферблат наподобие часового с рукояткой-«барашком» в центре. Она вращалась не плавно, а фиксированно, с гулким щелканьем, стопорясь на делениях циферблата. Это и были попадания на диапазоны радиоволн, из которых два рабочих, остальные – пресловутый БШ.

Ну и вот отсюда анекдот.

Мужик включает первую программу – там выступает Брежнев. Мямлит долгую ненужную речь, страдая дефектами дикции. Мужик ругается, переключается на вторую, там опять Брежнев с унылым бормотанием… Мужик матерится пуще прежнего, начинает щелкать верньером просто так, на авось – на одном из каналов вдруг возникает суровый сотрудник КГБ в темном костюме, темном галстуке. И грозит пальцем:

– Я тебе покручу!..

Впрочем, это все присказка. А вот настоящий рассказ о том телевидении впереди.

Пока супруги завороженно смотрели и слушали Сенкевича, я вздумал нанести еще один удар по амбициям жениха-банкрота.

– Алиса, мне тебе надо кое-что сказать наедине, можем выйти? – обратился я к девушке.

– Конечно, – охотно подхватилась она. – Идем.

– Мы вас оставим ненадолго, – с едкой любезностью сказал я художнику.

Алиса завела меня в комнату, где обретался Макс – это оказался смешной бесхвостый мопс на кривых коротких лапках. Он завертел обрубком хвоста, даже что-то проворчал, а в целом отнесся к нам позитивно.

Алиса улыбнулась:

– Ты все понял, как видно?

– Конечно, – улыбнулся и я. – Твой папа тот еще психолог… И я правильно понял: ты сама не в восторге от этого Дон Жуана?

– Ах, Василий, – вздохнула она по-взрослому. Она вообще была воспитана какой-то очень повзрослевшей. – Ну вот ты взгляни на него женскими глазами. Это похоже на мужчину? Вообрази, что с тобой рядом такой… такая петрушка. Не знаю, может, есть женщины со странным вкусом, но не я.

– Понимаю, – солидно кивнул я. – Ладно, идем?

– Подождем немного, – она тонко улыбнулась.

Я тоже ухмыльнулся в ответ: пусть фантазия Петра Геннадьевича поработает… И минут десять мы премило поболтали ни о чем.

– Идем? – повторил я.

– Теперь идем.

И мы вернулись в зал.

Обстановка там как-то изменилась, но я с первого взгляда не понял. Вроде бы все так же: супруги сидят перед телевизором, «петрушка» за столом… А со второго взгляда дошло: водки в графинчике осталось разве что на донышке. Отверженный ловелас с обиды сильно «накидался», и держать себя ему приходилось с трудом. А вот слова свои он уже не контролировал:

– А, это вы… – кое-как проворочал он языком. – Пообщались, стало быть? Видимо, это в вашем духе, Елизавета Константиновна, да?

Он особенно подчеркнул «Елизавету».

– Что именно? – очень спокойно спросила Алиса.

– Уединяться… со всякими типами! – сардонически возвысил голос он. – Продаваться им!

Я не поверил своим ушам. Алиса окаменела. Константин Валентинович начал грозно поворачиваться в кресле. Что произошло в душе Нины Григорьевны, я распознать не успел.

– Так, – сказал я ледяным тоном. – Надеюсь, вы понимаете, что после этих слов находиться в порядочном обществе вам невозможно?

– И что? – нагло и пьяно переспросил он.

– А вот это.

Я схватил его за замшевый воротник, дернул так, что стул с грохотом упал на паркет, Макс неистово заголосил в прихожей, а что сделалось с пугливой Ниной Григорьевной, не знаю.

Щуплый организм даже с добавкой пиджака, штанов и прочей требухи вряд ли превышал килограмм шестьдесят. Я легко волок тело по паркету, не давая ему возможности обрести равновесие, отчего Петр Геннадьевич ногами отчаянно выкидывал коленца, отдаленно схожие с пляской вприсядку, а руками пытался ухватиться за углы, за ручки дверей… Успеха это не имело. Стремительное извержение живописца из квартиры под злорадный лай Макса чуть притормозилось у выхода, пока я одной рукой отпирал замок. Отпер, рывком развернул страдальца тылом к себе – и резким толчком ноги, как из катапульты отправил в полет в сторону противоположной двери, куда он врезался, как спутник в плотные слои атмосферы. Что сталось с жильцами за той дверью, неизвестно.

Вслед портретисту полетели черные лакированные штиблеты, сиротливо оставленные у порога.

– Не вздумай сунуться назад, говно! – предупредил я. – Загремишь с лестницы.