Нулевая гравитация. Сборник сатирических рассказов
Для исполнения этого мастерского фокуса мне всего лишь необходимо раздеться, зайти в душ, настроить воду на нужную температуру и намылить свое тело. Именно в этот момент, с неизбежностью соло на арфе в фильме братьев Маркс, мой код города и номер будут набраны человеком, будь то известные мне он или она или кто-то такой же незнакомый, как звонивший из Момбасы ассенизатор, который выпил из меня всю кровь с помощью финансовой пирамиды. И вот это произошло; шесть недель назад, учитывая все вышеизложенное, предсказуемо раздался звон старой доброй трубки, заставив меня вылезти голым и мокрым из своей стеклянной кабины и стремительно нестись к телефону в коридоре, словно Пит Роуз[53], дабы не упустить возможность какой-то роскошной финансовой прибыли или уникального эротического предложения.
– Это Джей Баттерфэт, – сказал голос на другом конце провода. – Я застал тебя в неподходящее время?
– Нет, что вы, – сказал я, узнав гнусавый голос заслуженного торгаша всея Бродвея. – Я как раз сидел возле телефона и изучал его прекрасные очертания.
– Хорошо. Позволь мне ввести тебя в курс дела. Я в Бостоне, и у меня есть ошеломляющая драма, которая, вероятнее всего, станет самым большим событием на Бродвее со времен «Смерти коммивояжера»[54]. Все, что ей нужно, – небольшая шлифовка, чтобы сгладить пару острых углов. Начинающий драматург. Один из этих чувствительных очкариков, который вопит о детоубийстве каждый раз, когда ты просишь изменить реплику. Пришлось отправить его в больницу. Не так уж просто провернуть все без его добровольного согласия. Короче, суть в том, что я очень близок к мегахиту, нужен только свежий взгляд, чтобы сделать небольшие перестановки.
– Какая была реакция после премьеры? – спросил я, чувствуя запах горящей серы, несмотря на расстояние между нами.
– В основном отзывы прессы были позитивными, – начал Баттерфэт. – Естественно, возникли некоторые придирки. У них были проблемы с сюжетом, диалогами, мизансценой, некоторый неуместный сарказм по поводу костюмов и декораций. Должен сказать, что критики были правы насчет того, что игра актеров была на высоте.
Баттерфэт был бывшим адвокатом-неудачником, который продюсировал все, от стриптиз-шоу до кукольных спектаклей. Прибыль от его бродвейских постановок состояла в основном из черных дыр, однако, несмотря на магическое превращение бесчисленных богатеньких ангелочков в наемных рабов, он периодически умудрялся так хитроумно фабриковать рекламные цитаты, что оставался на плаву.
– Послушай, – сказал я, – я предпочитаю комедию, а это звучит как территория Артура Миллера или даже Юджина О’Нила[55].
– Я полностью согласен, – сказал Баттерфэт. – Но по какой-то причине зрители не могут перестать смеяться. Мое чутье подсказывает, что если мы сохраним гибкость и будем мыслить широко, а не тщетно пытаться бодаться с Эсхилом, в конце дня можно будет собрать неплохую кассу.
Быстро подсчитав свои потребности в калориях в сравнении с текущими финансовыми перспективами и с удивлением получив цифру, идентичную адресу тюрьмы для должников, я обнаружил, что еду на машине в Бостон. Было ясно, что шоу находилось в плачевном состоянии, и я мог диктовать свои собственные условия. И хотя не было обещано никаких первоначальных выплат, я смог выбить процент от будущей прибыли, который, как поклялся Баттерфэт, будет равноценен прибыли снабженцев индийского падишаха.
Такому опытному драматургу, как я, было нетрудно выявить структурные ошибки «Мемуаров Камбалы», однако они оказались более обширными, чем продюсер мне напел. После поднятия занавеса несся настоящий тайфун непоследовательности, сцена была битком набита бессвязными, необъяснимыми персонажами, некоторые из них с зонтиками, другие с духовыми ружьями или в жокейских куртках. Первые сцены были наполнены иррациональным поведением, в них не было ни заметных главных героев, ни сюжетных линий, они были заполнены прислугой, снова и снова звонившей по телефону и извергавшей что-то вроде бреда от передозировки транквилизаторов. По всей видимости, там намечалась какая-то важная часть о рубиновом браслете, который был проклят, и похищенных лосиных рогах. А также о банде цыган в лепрозории. По какой-то извращенной причине, возможно из-за изобретения Чемберленом акушерских щипцов, члены Съезда исследователей яиц таинственным образом оказываются заточенными в городе Цзиси, где тревожно раздавались голоса говорящих скворцов-пересмешников. Несмотря на то что после изначальной потери дара речи у зрителей среди них начал явственно раздаваться ропот, который Баттерфэт, будучи в стадии отрицания, принял за смех, казалось преждевременным паниковать и превращать все в шутку.
Моя работа была четко определена, и первое, что я сделал, – приступил к деконструкции произведения до его драматической основы. Затем, постепенно наполняя каждого персонажа свежим психологическим содержанием, я очертил напряженный сюжет, который буквально трещал от конфликта. Стараясь всегда быть верным оригинальной задумке автора, я все же подчинился своему вдохновению и заменил су-шефа на гробовщика. Это позволило мне тщательно и с ювелирным мастерством отделить зерна от плевел и направить фокус обвиняющего интеллектуального взгляда на акт насильственного кормления гусей. Да, в пьесе было несколько шуток, но теперь юмор исходил от персонажа, который выдавал их одну мощнее другой и выстраивал свой дерзкий образ. Баттерфэт и актерский состав были в восторге и разве только не сажали меня на стул, чтобы пронести по репетиционному залу. Даже рабочие сцены, сморщенные, как изюм, повидавшие в этом мире все, поражались моей профессиональной проницательности. Актриса, исполнявшая главную роль, прекрасно сложенная платиновая блондинка, чьи божественные формы страстно покачивались при каждом движении, намекнула, что, если моим печатающим мышцам понадобится омоложение после столь напряженной работы, она будет готова принять меня в своем гостиничном номере, чтобы осуществить массаж в голливудском стиле со всеми дополнениями. В конце концов, я предполагаю, что шоу оказалось слишком сложным для стаи мстительных критиков, потому что это единственное рациональное объяснение их варварской оценки после нашей премьеры в Филадельфии. Обычно более сдержанный «Бюллетень» заявил, что всех, кто работал над проектом, нужно связать, казнить в самой жестокой форме и выбросить в карьер. Остальные газеты были менее благосклонны, предложив вместо вечеринки по поводу премьеры шоу устроить экзекуцию. Баттерфэт и я топили свое горе вместе в темном баре в стаканах с коктейлями и сканировали новости на предмет фрагментов, которые, вырванные из контекста, могли бы создать иллюзию успеха, но это было бесполезно. Мы ругали тупость провинциальных обывателей и продолжали хлестать наши обезболивающие в виде водки, джина, скотча и, наконец, личного рецепта Баттерфэта: смеси настолько мощной крепости, что упади она, по опасениям бармена, случайно на пол, непременно случился бы взрыв. Внезапно, разразившись страшной бранью, от которой покраснел бы даже инструктор по строевой подготовке на Пэррис-Айленде, Баттерфэт решил, что его честь требует отомстить прессе. Вытащив меня из кабака, он стал рыскать в поисках офисов «Бюллетеня Филадельфии», останавливаясь только для того, чтобы забрать случайный кирпич с какой-нибудь стройки. Я, спотыкаясь, шел рядом с ним, замаринованный веселым сочетанием зерна и винограда, и поддерживал его безумные выпады.
– Да! Да! – ругался я. – Напыщенные фальшивки. Что им вообще известно о трагедиях – пусть идут в таксисты. – Чтобы должным образом подтвердить свое мнение, я решил упасть лицом вперед и продолжить высказывать его асфальту. Поднимаясь, как побитая собака, я вскоре обнаружил себя шатающимся перед большим зданием, которое Баттерфэт принял за офисы «Бюллетеня». Разминая свою подающую руку и размахивая кирпичом, как ветряная мельница, он приготовился разбить окно.
– Погоди, – булькнул я, разворачивая его бросок с подветренной стороны. – Это не здание газеты. На вывеске написано «Художественный музей Филадельфии». – В этот момент раздался лязгающий звук: заблудший кирпич, со скоростью броска высшей лиги, врезался в бронзовую статую, украшающую зеленую лужайку музея, и отбил ей нос.
– Эй, – взревел я, исследуя повреждение. – Посмотри, что ты сделал с Сильвестром Сталлоне.
Мускулистый монумент, щедрый подарок от актера, увековечивающий в городе его фильмы о Рокки, теперь стоял, лишенный своего величественного шнобеля.
– Что? – сказал Баттерфэт, потирая плечо, которое издало забавный трещащий звук во время броска. – Это Бенджамин Франклин? Где его очки?
– Посмотри на это, – захлебнулся я, поднимая часть лица с земли. – Ты оторвал гудок Рокки. – Баттерфилд моргнул в недоумении и, потирая свою подающую руку, шатаясь, скрылся в ночи, бормоча что-то про две таблетки «Адвила»[56]. Мое сердце учащенно билось, когда я поднял легендарный артефакт. Я никогда не пойму, что заставило меня это сделать, хотя уровень алкоголя в моей крови мог посоревноваться с пропорцией плазмы и тромбоцитов. Посмотрев направо и налево, чтобы убедиться, что вокруг никого нет, я положил в карман отломанный нос и умчался, как неверующий, который спер глаз у божества. Полагаю, мой план состоял в том, чтобы взять свою машину и каким-то образом проехать по магистрали обратно на Манхэттен. Там бы я толкнул сокровище в «Сотбис», выставив его на аукцион, и извлек семизначную сумму из торгов между помешанными любителями кино. Я помню, как нашел свою «Хонду», смог залезть в нее после сорокаминутной борьбы, включил двигатель и нажал на газ, заставив машину выполнить серию акробатических этюдов, которые закончились тем, что тачка перевернулась на бок и осталась лежать на земле с крутящимися колесами. Я смутно припоминаю довольно ожесточенную перепалку между мной и двумя местными полицейскими в форме, кульминацией которой стали удары резиновой дубинки по моему IQ.
В полицейском участке я опустошил свои карманы перед дежурным сержантом, утопив его в мусоре, старых ключах, конфетках «Тик-Так» и нескольких пожелтевших фотографиях Лили Ст. Кир[57]. И сверху приземлился увесистый бронзовый клюв, сейчас известный как «улика «А»». «Ах, это, – сказал я, лихорадочно бормоча и присвистывая. – Это всего лишь нос, который я ношу с собой на удачу. Это старый этрусский обычай». Стремясь изящно вывернуться, я издал небрежный смешок, который оказался похож на звук, который издает кошка, когда ее пропускают через измельчитель для бумаги. К этому моменту два представителя закона не вытерпели мою хладнокровную сдержанность и начали сменять друг друга в игре «плохой коп – плохой коп». Я держался стойко, пока не услышал фразу «пытка водой», – тогда моя решимость пошатнулась, и я начал истерически вопить, предвидя перспективу захлебнуться. Моя исповедь относительно продажи шнобеля Слая, более основательная и намного более разоблачающая, чем исповедь самого Августина Аврелия, спотыкаясь, выходила из меня, смешиваясь с изобилием гигантских слез.
К счастью, в Филадельфии высшая мера наказания не применяется по отношению к незаконному владению носом, но что касается затрат, связанных с восстановлением обезличенного общественного достояния, давайте просто скажем, что я все еще плачу своей собственной мордой.
Легенды Манхэттена
Две недели назад Эйб Московиц упал замертво в результате сердечного приступа и был перерожден в лобстера. Пойманный у берегов штата Мэн, он был отправлен на Манхэттен и брошен в аквариум пафосного рыбного ресторана в Верхнем Ист-Сайде. Там плавало еще несколько лобстеров, один из которых его узнал. «Эйб, это ты?» – спросило существо, его усики приподнялись. «Кто это? Кто разговаривает со мной?» – сказал Московиц, все еще ошеломленный мистическим посмертным ударом, превратившим его в ракообразное.
– Это я – Мо Сильверман, – сказал другой лобстер.
– Боже мой! – затрубил Московиц, узнавая голос старого собутыльника из колледжа. – Что происходит?
– Мы переродились, – объяснил Мо. – В пару панцирных.
– Лобстеры? Вот как я заканчиваю свою праведную жизнь? В аквариуме на Третьей авеню?
– Неисповедимы пути Господни, – объяснил Мо Сильверман. – Возьми хотя бы Фила Пинчака. Человек упал с аневризмой, теперь он хомяк. Весь день бегает в дурацком колесе. Годами он работал профессором в Йельском университете. Но хочу сказать, что ему стало нравиться колесо. Он крутит и крутит, никуда не убегая, но улыбается.
Московицу совсем не нравилось его новое состояние. Почему такой приличный гражданин, как он, зубной врач, добропорядочный человек, заслуживающий вновь прожить эту жизнь в облике парящего орла или устроившись поудобнее на коленях сексуальной светской львицы, которая будет поглаживать его мех, он позорно вернулся в качестве деликатеса? По прихоти жестокой судьбы он стал восхитительно вкусным и оказался сегодняшним блюдом дня, наряду с запеченным картофелем и десертом. Это привело двух лобстеров к обсуждению тайн существования, религии и того, насколько своенравной была вселенная, когда кто-то вроде Сола Дразина – болвана, которого они знали по кейтеринговому бизнесу, – вернулся после смертельного инсульта в качестве племенного жеребца, оплодотворяющего милых маленьких чистокровных кобылок за высокие гонорары. Злой, полный жалости к себе, Московиц неспешно плавал, неспособный на смирение Сильвермана, подобное Будде, перед перспективой быть томленым в белом вине и поданным к праздничному ужину.
В этот момент в ресторан вошел не кто иной, как Берни Мэдофф[58], и сел за соседний столик. Если до этого Московиц был озлоблен и взволнован, то теперь он ахнул, а его хвост начал вспенивать воду, словно лодочный мотор.
– Я не могу в это поверить, – сказал он, прижимая свои крошечные черные глазки к стеклянным стенкам. – Этот ворюга, который должен отбывать срок, колоть камни, делать номерные знаки, каким-то образом выскользнул из заточения в своей квартире и балует себя ужином на берегу.
– Посмотри на цацки его женщины, – заметил Мо, разглядывая кольца и браслеты миссис М.
Московиц поборол изжогу – состояние, преследовавшее его с прошлой жизни. «Он – причина, по которой я здесь», – сказал он, взбешенный до предела.
– Да уж и не говори, – сказал Мо Сильверман. – Я играл с ним в гольф во Флориде. Между прочим, он будет двигать мяч ногой, когда ты не смотришь.
– Каждый месяц я получал от него отчет, – декламировал Московиц. – Я знал, что такие цифры выглядят слишком хорошо, чтобы быть правдой, а когда я пошутил, что все это звучит как финансовая пирамида, он подавился своим кугелем[59]. Мне пришлось делать прием Геймлиха. В конечном счете после всей этой шикарной жизни оказалось, что он мошенник, и все мое состояние улетело в трубу. Постскриптум: у меня был инфаркт миокарда такой силы, что его зарегистрировали в океанографической лаборатории в Токио.
– Со мной он поступал скромнее, – сказал Сильверман, инстинктивно обыскивая свой панцирь в поисках ксанакса. – Сначала он сказал мне, что у него нет места для еще одного инвестора. Чем больше он откладывал, тем больше я хотел в дело. Я пригласил его на ужин, и, поскольку ему понравились блинчики Розали, он пообещал, что следующее открывшееся место будет моим. В день, когда я узнал, что он сможет заняться моим счетом, я был так взволнован, что отрезал голову моей жены от нашей свадебной фотографии и вклеил туда его рожу. Когда я узнал, что разорился, я совершил суицид, спрыгнув с крыши нашего гольф-клуба в Палм-Бич. Мне пришлось прождать полчаса, чтобы наложить на себя руки; я был двенадцатым в очереди.
В этот момент капитан проводил Мэдоффа к аквариуму с лобстерами, где этот льстивый мошенник проанализировал различных морских кандидатов на предмет сочности и указал на Московица и Сильвермана. Услужливая улыбка заиграла на лице командира, когда он подозвал официанта, чтобы тот достал пару из аквариума.
– Это последняя капля! – воскликнул Московиц, готовясь к всепоглощающей ярости. – Обманом лишить меня сбережений, накопленных за всю жизнь, а потом съесть меня под масляным соусом! Что это за вселенная такая!
Московиц и Сильверман, чей гнев достиг космических масштабов, раскачивали аквариум взад и вперед, пока он не свалился со стола, разбившись и затопив пол. Все повернули головы, а встревоженный капитан ошеломленно смотрел на это, не веря своим глазам. Одержимые жаждой мести, два лобстера поспешно бросились вслед за Мэдоффом. Они мгновенно добрались до его столика, и Сильверман схватил его за лодыжку. Московиц, собрав всю силу безумца, вскочил с пола и одной гигантской клешней крепко ухватил Мэдоффа за нос. Крича от боли, седовласый мошенник вскочил со стула, пока Сильверман сдавливал его ногу обеими конечностями. Посетители не поверили своим глазам, когда узнали Мэдоффа, и начали подбадривать лобстеров.
– Это за вдов и благотворительные организации! – кричал Московиц. – Благодаря тебе вместо больницы Хатиква теперь каток!
Мэдофф, не в силах освободиться от двух обитателей Атлантики, выскочил из ресторана и с визгом скрылся на дороге. Когда Московиц крепче сжал свою стальную хватку на его носовой перегородке, а Сильверман разорвал его ботинок, они убедили скользкого мошенника признать себя виновным и извиниться за свою грандиозную аферу. К концу дня Мэдофф был в больнице Ленокс-Хилл, весь в рубцах и ссадинах. Два бывших главных блюда, утолив свою ярость, имели силы только на то, чтобы плюхнуться в холодные, глубокие воды Шипсхед-Бей[60], где, если я не ошибаюсь, Московиц живет по сей день с Йеттой Белкин, которую он узнал по покупкам в «Фэйрвэй». При жизни она всегда напоминала камбалу, а после своей роковой автокатастрофы вернулась в ее теле.
Разбуди меня, когда все закончится
Скользя сквозь плотное движение в центре города в ледяных сумерках, я удачно проехал мимо кучи выброшенных газет как раз в тот момент, когда порыв ветра поднял их в воздух и разметал во все стороны, а старая страница New York Times шлепнулась мне на лобовое стекло. Обычно внезапная неспособность видеть, куда я мчусь по Бродвею, вызвала бы запредельную истерику. Но статья, полностью закрывшая обзор, была настолько увлекательна, что я перестал обращать внимание на сигналящих автомобилистов и вопящих пешеходов, стремящихся к самосохранению. Захватывающий текст был не чем иным, как рекламой вещи под названием «Моя подушка премиум-класса» – вдохновляющая история человека, который потратил восемь лет на исследование подушек, чтобы изобрести самую комфортную в мире. Предупреждая, что любой сон, более короткий, чем у Рипа ван Винкля[61], может привести к тысяче стихийных бедствий, включая простуду, грипп, диабет, болезни сердца, психическую деградацию, реклама мрачно намекала на гнусную перспективу предполагаемого старения. По всей видимости, изобретение «Моей подушки премиум-класса» обнаружило, что большинство подушек на самом деле предназначены для разрушения. В результате такого сна ничего не подозревающий человек просыпается с утра с затекшей рукой, больной шеей и совершенно новой для меня зловещей угрозой – онемевшими пальцами. Гарантированный чудесный товар, который подается здесь, рекламируется как нечто, способное изменить вашу жизнь, а объявление заканчивается скромной цитатой создателя продукта: «Я искренне верю, что „Моя подушка премиум-класса” – лучшая подушка в мире, и если бы она была у каждого, они бы больше высыпались, а мир стал бы добрее».
Переместимся в «Клуб первооткрывателей» в Лондоне. Богатая отделка панелями из темного дерева обрамляет просторную комнату с камином, зонами для бесед и комфортабельными диванами и креслами фирмы Chesterfield. Карты и фотографии далеких земель украшают стены и еще больше подчеркивают атмосферу, в которой мужчины сидят группами, выпивая и рассказывая истории о всяких разных питонах или вулканах. В одном из углов с рюмками бренди сидят сэр Стаффорд Рэмсботтом, старый оксфордский брюзга Бейзил Метаболизм и легендарный странник из Китая Кий Лайм Пай. Они обмениваются забавными историями о безбашенных странствиях от Полярного круга до земель, где обитает муха цеце. В настоящее время они в компании Найджела Вайтбейта, красивого, загорелого путешественника, которого они не встречали несколько месяцев. Вайтбейт – парень, который побывал везде и все повидал. Он один из немногих членов клуба, кто присутствовал при человеческом жертвоприношении и счел бы сие действо варварским, не будь жертва страховым агентом. Отважный с юности, в двадцать один год Вайтбейт упал при восхождении на гору Килиманджаро и был полностью пересобран по косточкам отделом динозавров Музея естественной истории. Ходят легенды, что в тридцать лет он был схвачен и практически съеден каннибалами Новой Гвинеи, но ему удалось сбежать прямо со стола, когда они украшали его петрушкой. В пятьдесят Вайтбейт два года жил среди пигмеев, умудрившись продать им триста пар обуви на платформе.
– Мы сочли вас погибшим, когда узнали, что ваш корабль затонул в Южно-Китайском море, – сказал Рэмсботтом.
– Чертов тайфун, – ответил Вайтбейт, – и я в окружении акул. К счастью, это были акулы пера, а я отказываюсь общаться с прессой.
– Но где вы были последние несколько месяцев, старина? – поинтересовался Метаболизм. – Нам не хватало вас на похоронах Бинки Уэлкина. Бедняга Бинки – тело доставили домой из Амазонии в ящике, голова высохла до трех дюймов, губы сшиты вместе. А все остальное в прежнем виде.
– То, где я был, – это целая история, – сказал Вайтбейт. – И если вы позволите мне глотнуть мой «Курвуазье», я живо вам ее поведаю.
Это началось во время полета в Чикаго. Там был я, Филдинг Вингфут и этот неудержимый ирландский солдат удачи, Хейнес О’Рурк. Мы направлялись на тематическую бар-мицву по мотивам старого голливудского фильма «Змеиная яма», когда наша навигационная система дала сбой и мы оказались над Внешней Монголией. Но этого было недостаточно: пилот потерял линию горизонта и летел вверх тормашками, из-за чего стюардессе было в два раза сложнее подавать ланч. Вскоре после этого закончилось топливо, и мы начали падать, врезавшись в склон горы. Самолет взорвался, разлетелся на куски и загорелся. В это время я читал и потерял строку. Что ж, ребята, так мы и застряли в Гималаях, без всякой провизии, кроме моего последнего оставшегося «Тик-Така», который мы разделили на троих. Будучи опытными исследователями, мы решили ориентироваться по звездам, но приняли Сириус из созвездия Большого Пса за Юпитер, и это означало, что по тому пути, по которому мы путешествовали, мы бы достигли Лондона через шесть триллионов световых лет. В отсутствии еды ко второй неделе мы привыкли питаться исключительно снегом. О’Рурк, считавший себя в некотором роде гурманом, занимался приготовлением ужинов. Обычно у нас была снежная закуска, снежное основное блюдо, два снежных овоща и несколько снежных десертов на выбор. Вингфут, сошедший с ума от голода, предложил, что, если блюда О’Рурка не будут более сытными, нам стоит задуматься о том, чтобы съесть самого повара. И затем мы увидели это: проход в скале, открывающий спрятанный город. Сверкающий, укрытый среди гималайских вершин, со своеобразной восточной архитектурой, золотыми улицами с храмами и фонтанами. Словно Вегас. Измученные и голодные, мы с трепетом приближались к городу, молясь, чтобы для посещения местных ресторанов не требовались галстуки. К нашему счастью, население было дружелюбно. Они провели нас в большой зал и накормили сочным мясом, фруктами и вином, похожим на амброзию. Наслаждаясь мороженым и шоколадом, мы не могли не заметить, что все горожане были крепкими, молодыми и привлекательными. Мужчины были подобны олимпийским атлетам, и я сильно удивился, узнав, что восхитительной блондинке, кормившей меня виноградом, которой на вид дашь не больше двадцати одного – двадцати двух лет, на самом деле было девяносто шесть. Когда я спросил у нее, где она делала пластику лица, девушка захихикала и отвернулась. Наконец, нас провели в покои Верховного Жреца, который оказал радушный прием. Мы предложили ему благие вести. Он велел нам присесть. Мы предложили ему начать разговор. Вскоре началась битва вежливости, и мы каким-то образом умудрились переиграть его и в итоге получили буфет из грецкого ореха, который достался нам по крайне привлекательной цене.