Потерянный шпион

– Полагаю, герр командир, что это были два-три человека, никак не менее!

– Это уже лучше, ваш ответ принимается, Шнайдер, их действительно было трое, а как давно это было?

– Судя по подсыханию слома и увяданию молодых листиков на этой ветке, это было три дня назад, герр командир! – все так же четко ответил боец.

– Вы правы, Шнайдер, вы подаете большие надежды, – похвалил своего подчиненного Фишер. – Действительно, с чего бы это одному человеку ломать ветки и справа и слева от тропинки, когда ширина ее здесь составляет более трех ярдов? Судя по следам, их было трое, возможно – четверо, они прошли здесь компактной группой около трех дней назад. Как вы думаете, кто это мог быть?

– Пастухи сюда редко поднимаются, и пастухи никогда не ходят втроем или вчетвером, – поспешил загладить свою неточность рядовой Вейль. – Торговцы вряд ли забрались бы с товаром в такую глушь, тем более что в слякотную погоду эти тропинки небезопасны. Купцы, имеющие официальные разрешения властей торговать в этих приграничных районах и переходить границу, наверняка направились бы по большой дороге через перевал. Следовательно, можно предположить, что мы имеем дело с мелкой шайкой контрабандистов, герр Фишер.

Эти рассуждения также понравились полусотнику и удостоились его похвалой, потому что сам он пришел к таким же выводам.

– И что же нам делать с ней, с этой шайкой? – спросил он бойцов, пытаясь подловить их на скоропалительном и неправильном решении.

– А ничего с ними уже не сделать, герр командир, – уверенно воскликнул Шнайдер. – Если они и были здесь три дня назад, то теперь благополучно сидят у себя по домам и радуются провернутой сделке!

– Молодец, Шнайдер, вы не поддаетесь эмоциональным порывам! – еще раз похвалил подчиненного полусотник. – Действительно, гнаться за ними сейчас было бы верхом нелепости. Ничего, они все равно попадутся. Каждая успешно проделанная ими контрабандная операция будет внушать им уверенность в собственной ловкости и безнаказанности, так что рано или поздно, но они ошибутся, и мы их схватим. Многим кажется, что можно провернуть какое-либо криминальное дельце и уйти навсегда на дно, но это удавалось лишь единицам. И дело здесь не в нашей эффективности, хотя наш Корпус действует достаточно эффективно. Дело здесь в их собственной психологии, психологии игрока, который, выиграв случайно один раз, будет возвращаться к игре вновь и вновь, пока не продуется до нитки. Слишком велик соблазн, слишком слаб человек. Именно поэтому мы за ними и не гоняемся – они сами приходят к нам в руки. Кстати, пройдя чуть дальше, мы узнаем, сколько в точности их было – тропинка спускается вниз и через три сотни ярдов превращается в размокшее глиняное месиво, прекрасно сохраняющее следы. Пойдем, проверим свои выводы? – то ли спросил, то ли распорядился Фишер.

Бойцы, согласно кивнув, двинулись за ним.

Тропинка, как и сказал полусотник, извиваясь то вправо, то влево, уходила вниз, почва постепенно из каменистой становилась песчано-глиняной и через три сотни ярдов представляла собой сплошной слой влажной глины, обильно смоченной апрельскими дождями. Фишер внимательно осмотрел ее на протяжении двадцати ярдов, но не заметил ни одного следа. Это было странно. Очевидно, что группа предполагаемых контрабандистов шла по этой тропинке и именно в эту сторону, однако следов здесь они не оставили. Полусотник задумался и принялся осматривать края и ближайшие окрестности этого участка пути. По-видимому, люди, прошедшие здесь три дня назад, для того чтобы преодолеть глинистый участок, вскарабкались на круто возвышавшийся слева край скалы и, цепляясь за его выступы, продолжили свое движение вперед. Об этом свидетельствовали несколько небольших камешков, скатившихся с этого склона и застрявших в глинистой почве относительно недавно, после последнего в этих местах дождя.

Поведение неизвестных показалось Фишеру весьма странным, так как такое передвижение было несомненно сопряжено с риском для жизни – сорвавшись со скалы, они вполне могли не удержаться на тропинке и полететь в пропасть. В то же время Фишеру трудно было себе представить, как контрабандисты, очевидно имевшие при себе какой-либо груз, могли совершать с ним такие поистине акробатические упражнения. Он поделился своими сомнениями с бойцами, и те согласно кивнули – такое поведение контрабандистов выходило далеко за рамки обычного.

– Считаю необходимым осмотреть всю тропу на протяжении трех-четырех верст и выяснить направление движения неизвестных, – подытожил общие сомнения командир. Люди, рискующие жизнью ради того, чтобы не оставлять следов, – это уже вряд ли просто мелкие контрабандисты, дело может быть и посерьезнее…

Они шли вперед еще около мили, то поднимаясь, то спускаясь вниз, следуя причудливым изгибам извилистой горной тропы. Незнакомцы, прошедшие здесь трое суток назад, были людьми аккуратными – на протяжении всей мили лишь в двух местах наметанный глаз Фишера заметил примятый кустарник и вывернутый из своего глинистого ложа небольшой камешек. Далее, он хорошо знал эти места, следовал подъем, затем тропинка проходила у края почти отвесного обрыва и начинала плавно спускаться в долину. Патруль проследовал вперед, внимательно оглядываясь по сторонам. Через пятнадцать минут полусотник со своими бойцами были уже на вершине скалы, откуда открывался прекрасный вид на лесистые холмы Северо-Запада. Впрочем, не красота окрестностей привлекла внимание стражников – их взгляды были устремлены на глинистую почву, окружавшую поворот тропы.

– Ну надо же, вы только взгляните на это! – вырвалось из уст Фишера. – Стоило им так стараться и маскироваться, чтобы вот так вот наследить!

По сравнению со всей предыдущей частью горной тропы, можно было сказать, что этот пятачок на краю отвесной скалы просто истоптан – казалось, что человек десять танцевали здесь какой-то непонятный танец. Полусотник и его бойцы стали внимательно изучать это хитросплетение следов. «Следы – это увлекательная книга, которую обязательно надо научиться читать» – вспомнил Фишер высказывание одного из своих учителей. Тысячу раз верно! Отойдя чуть в сторону и давая молодым стражникам полный простор для исследования, полусотник наблюдал, как его подчиненные аккуратно ходят вперед и назад, опускаются на колени и поднимают с земли маленькие камушки и комочки почвы.

«Неплохие парни, – подумал Фишер и вспомнил свою молодость, проведенную в частях Корпуса на Юго-Востоке. – Немного подучить, дать им необходимые знания и то, что не менее важно, чем знания – уверенность в себе, и эти Вейль и Шнайдер со временем смогут самостоятельно патрулировать, принимая ответственные решения на месте и действуя по обстановке. Что бы ни происходило в Империи, всегда нужны люди, которые смогут защитить ее границы. Так было издревле и так будет всегда».

– Итак, молодые люди, – прервал свои размышления командир патруля, – я хотел бы услышать вашу оценку обстановки.

– Их было трое, – начал с уверенностью в голосе Шнайдер, – и в этом месте они сильно повздорили. Настолько сильно, что стали бороться друг с другом – вот здесь и здесь на земле кроме следов ботинок отпечатки локтей, здесь ладонь – один из них упал и поднялся, опираясь на руку. Далее, двое пошли по тропинке, а третий – видимо, остался?

– Ну если он так здесь и остался, то покажите мне его, и пусть он сам нам обо всем расскажет! – усмехнулся Фишер. – Итак, куда же он делся, этот третий?

– Полагаю, – подал голос Вейль, – что он либо сорвался, либо был сброшен вниз этими двумя – спуститься благополучно с этого обрыва невозможно, а следов третьего вперед или назад мы не видим.

– А что у него была за обувь? – серьезно спросил полусотник, мысленно одобрив рассуждения подчиненных и согласившись с ними.

– Форменные ботинки горных егерей имперской армии, размер четвертый, – четко и без тени сомнения ответил Вейль.

– Итак, мы не можем догнать двух контрабандистов, если конечно они – контрабандисты, но мы можем взглянуть, что осталось от их третьего попутчика, – заключил вслух Фишер. – Для этого нам придется пройти вперед по тропе, спуститься вниз и подойти к обрыву снизу – это всего четыре версты пешком. Как гласит народная поговорка – волка ноги кормят, и к нам с вами она имеет самое прямое отношение! Вперед!

Когда стражники подошли к основанию скалы, уже вечерело, однако солнце все еще ярко освещало густо заросшую кустарником лощину. Оставалось еще около двух часов светлого времени суток, и им предстояло обследовать довольно большой участок зарослей – нужно было торопиться. Через полчаса Фишер услышал радостный возглас Шнайдера:

– Герр командир, это здесь!

Полусотник подошел и увидел сломанные ветки кустов и несколько крупных камней, один из которых был забрызган темно-бурыми пятнами. Но поскреб одно из них – кровь. Вместе с бойцами они обыскали окрестности, но тела незнакомца, свалившегося три дня назад с обрыва, не нашли. Пора было возвращаться на заставу.

Уже стемнело, когда усталые бойцы Корпуса Пограничной Стражи вошли в помещение Айзенвальдской заставы, где их ждал сытный ужин и заслуженный отдых. Фишер, лишь чуть утолив голод холодной телятиной с кружкой светлого пива, поставил на стол лампу и, достав из казенного шкафчика письменные принадлежности, принялся писать отчет. Больше всего ему сейчас хотелось спать, но он был с малых лет воспитан педантом – порядок прежде всего. «Орднунг унд дисциплин!» – это было даже не поговоркой, не лозунгом, в значительной степени это было смыслом жизни его деда и его отца, также служивших в свое время в частях Корпуса. Стоит ли удивляться тому, что этот жизненный принцип навсегда передался и их сыну и внуку?

Его отчет, забранный следующим утром фельдкурьером, был доставлен в Районное Управление Пограничной Стражи, где пролежал без движения трое суток – клерк, ответственный за сортировку бумаг, не носящих грифа «срочно, совершенно секретно» был болен. Затем карета спецпочты отвезла бумагу в Рутенбург, в Главное Управление Корпуса, для передачи ее в архив. В соответствии с действующими циркулярами, с отчета полусотника Фишера было снято две копии, одна из которых незамедлительно отправилась по адресу Кайзераллее, 2, где располагался Департамент Государственной Стражи. Когда-то, довольно давно, Корпус был одним из подразделений этого Департамента, но и сейчас, несмотря на формальное административное их размежевание, поддерживал с ним тесные деловые связи. Иначе ведь и быть не могло.

Вторая копия отправилась по адресу Нойнбург, 18, из которого следовало, что адресат может находиться как в древнем городе Нойнбурге, так и в десяти тысячах верст от него. Эта копия, доставленная спецпочтой, была внимательно прочитана и оживленно обсуждена группой из четырех мужчин, одетых в серые накидки с капюшонами, какие носят монахи некоторых орденов. Они сидели вокруг большого стола, на котором лежала папка из плотного картона. На папке крупными буквами было выведено: «Дело П-329 „Странник“». Когда обсуждение было закончено, один из сидевших за столом пододвинул к себе папку и достал из-под стола небольшой сундучок, в котором хранились разнообразные печати. Он извлек одну из них, прямоугольную, продолговатую, на которой было вырезано «умкоммен», и на минуту задумался. Затем, убрав первую печать обратно в сундучок, он уверенной рукой достал другую и тотчас сделал на обложке папки отчетливый оттиск. «Ферлоренгехен» – пропавший без вести…

Глава 3

Поднявшись по центральной лестнице в конференц-зал, Шмидт нашел себе кресло в восьмом ряду и удобно в нем расположился. «И все-таки что-то сегодня не так», – сказал он самому себе, взглянув на президиум. Во главе президиума сидел господин зихерхайтспрезидент.

Конечно же, у него было имя, имя, которым в детстве его называли родители, имя, как и у любого другого человека, но в Империи уже давно не было людей, которые могли бы себе позволить вольность называть его по имени. Как и каждый Высший Чиновник, зихерхайтспрезидент всю свою жизнь посвятил тому, чтобы отличаться от простых людей, отличаться одеждой, лошадью (сейчас – спецкаретой), внешностью, речью (не мог же он себе позволить говорить на том простом языке, на котором он разговаривал со своими друзьями во дворе, когда они играли в кегли!), манерами. Каждый, кто просто видел господина зихерхайтспрезидента, должен был ощущать ту колоссальную пропасть, которая их разделяет. В сущности, именно достижению этого, а не вопросам национальной безопасности была посвящена вся его жизнь.

«Да и зачем ему заниматься национальной безопасностью, – подумал Шмидт, – когда у него есть десятки шмидтов, профессионалов, которым можно даже не обещать денег и продвижений по службе, потому что настоящий профессионал даже если захочет, то просто не сумеет сделать свою работу плохо».

Достигнув своей Высокой Цели и став фактически чиновником номер один в Империи, чиновником, власть которого даже превышала во многом власть Крон-Регента, господин зихерхайтспрезидент все же должен был пожертвовать ради этого чем-то несущественным. В частности, это было имя, которым его называла мать.

Справа от него, за столом в президиуме, расположился орднунгполицайпрезидент, глава Департамента Общественного Порядка. Формально, по табели о рангах, утвержденной еще императором Максимусом IV, он был на одном уровне с господином зихерхайтспрезидентом, однако сама по себе эта мысль не могла не вызывать смеха. В частности, Шмидт ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь пришло в голову назвать его «господин». Лицо орднунгполицайпрезидента, как и лица многих Высших Чиновников Империи, расплылось от жира до просто-таки неимоверных размеров. Глядя на его лицо, на котором с большим трудом угадывались мелкие бусинки глаз, тревожно озиравшихся по сторонам, Шмидт ни к селу ни к городу вспомнил заметку, читанную им на прошлой неделе в «Независимом Листке». Заметка была посвящена успехам отечественного животноводства, и в ней сообщалось, что по результатам прошлого года экспорт сала составил более полумиллиона пудов и что, если дело пойдет так и дальше, то благодаря мудрой политике Крон-Регента мы сможем занять лидирующее положение на мировом рынке сала, потеснив нашего юго-западного соседа, Верхнеземелье, для которого доминирование на этом рынке традиционно. Глядя на орднунгполицайпрезидента, Шмидт не мог не согласиться с автором этой статьи – успехи в этой области и впрямь были колоссальные.

Слева от господина зихерхайтспрезидента расположились начальники отделов Департамента, знакомые Шмидту по повседневной работе, в том числе и его непосредственный начальник, зихерхайтсдиректор Фукс.

В общем, в зале не было никого и не происходило ничего такого, что бы ни случалось раньше, но Шмидт все-таки чувствовал, чувствовал тем неуловимым, иррациональным чутьем, которое приобретает с годами каждый контрразведчик, что сегодня что-то не так. Он решил быть повнимательнее и ничего не упускать даже в том случае, если объявят, что темой совещания является очередной юбилей Крон-Регента или успехи в области продажи угля странам зарубежья. Такие совещания случались частенько во всех департаментах, так как ученые доказали, что они увеличивают степень Чистоты Помыслов и улучшают производительность труда.

Дежурный офицер, стоявший у входной двери закрыл ее, и трижды звякнул в висевший рядом с ним колокольчик. В зале воцарилась мертвая тишина. Совещание началось.

Первым, как и полагается по правилам, заговорил господин зихерхайтспрезидент. Выражение его лица всегда было одинаково. Шмидт часто видел его на подобных совещаниях, прежде и теперь, и практически никогда это выражение не менялось. Вернее – не так. Менялась лишь одна его эмоциональная составляющая – он мог быть доволен, недоволен или (промежуточное положение) спокоен. Эта составляющая занимала не более трети от общего выражения его лица. Остальные две трети состояли из безмерного высокомерия и презрения ко всем окружающим, где бы он ни находился. Тех, кто помнил его в молодости, когда он, младший кавалерийский интендант, делая первые шаги своей головокружительной карьеры, угодливо улыбался и всячески угождал каждому оберинтендантмайору, не говоря уж об остальном, высшем для него тогда начальстве, осталось совсем немного. В то же время именно в те далекие молодые годы он и сделал для себя главное жизненное наблюдение, ставшее вскоре его основной философией: смысл жизни – это власть, смысл власти – унижение. Каждый, кто хочет власти, должен принять эти несложные правила игры. Приняв их, ты можешь унижать своих подчиненных (иначе вообще игра теряет свой смысл) и должен охотно, с заметным для постороннего наблюдателя удовольствием, унижаться перед вышестоящим начальством, показывая тем самым, что ты честный игрок и правила тобою соблюдены.

– Сегодня мы собрали вас здесь, – сказал зихерхайтспрезидент, – для того чтобы обсудить нынешнее положение дел в общественной и национальной безопасности. Для этого нами был приглашен профессор (тут он сделал небольшую паузу, вспоминая имя ученого: человек такого, как он, масштаба не может позволить себе забивать свою память всяким мусором)… эээ, Гольденкампфа, который по нашей просьбе подготовил интересный обзор. Просим вас, профессор!

Профессор Гольденкопф, моложавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, с густыми седыми волосами, безупречно выбритый и в черном сюртуке великолепного сукна, вышел на трибуну спокойной, чуть с ленцой походкой. Весь его вид говорил о том, что этот человек знает себе цену и все время немного любуется собой; при этом его хорошее воспитание и прекрасные манеры, – скорее всего продукт уже наследственный, полученный им уже при рождении даже не от родителей, а от дедов и прадедов. Такой человек, хотя внутренне и ощущает свое значительное превосходство над окружающими его людьми, никогда не даст им этого понять грубо, остро, а сделает это настолько деликатно, что ты и не почувствуешь. Общение с ним никогда не оставит в душе ощущения униженности и опустошения, а напротив – приятное чувство знакомства с очень умным человеком, как бы равным тебе. Человек туповатый и грубый даже скажет потом – вот, дескать, этот профессор – нормальный, свойский мужик, а еще говорят, что все профессора надменные и заносчивые. Человек же умный, напротив, все поймет и будет благодарен ему за то, что он мог его несколько принизить, но ведь не стал же этого делать! Наверное, похожее чувство испытывает какой-нибудь лесной барсучонок, мимо которого вальяжно проходит сытый матерый волчара, лениво смотрит в его сторону, что-то невнятно и неагрессивно проурчит и двинется дальше по своим волчьим делам. Это приятно отличало профессора от многочисленных его коллег нуворишей, профессуры первого поколения, расплодившейся в последнее время в Рутенбурге в неимоверном количестве ввиду острой моды на науку и образование. От профессора веяло приятной добротностью массивной, красного дерева мебели вековой давности. Шмидту он сразу понравился.

– Я любезно приглашен вашим руководством (тут он почтительно кивнул в сторону стола, за которым сидел господин зихерхайтспрезидент), чтобы сделать для вас краткий политологический обзор современного состояния общества нашей державы и актуальнейших проблем поддержания лояльности населения. Я прошу вас извинить меня за возможную академичность моего выступления, но я профессор, далек от практики и привык раскладывать все, что называется, по полочкам. Поэтому я хочу начать с краткого исторического экскурса, ибо так мне будет проще объяснить вам мои основные идеи. Он снова посмотрел, теперь уже вопросительно, в сторону зихерхайтспрезидента.

– Просим вас, профессор, говорите, – с обычной мерой снисходительности сказал председательствующий.

– Проблема лояльности населения всегда волновала ученых, занятых изучением таких наук, как социология и политология, – начал уверенно профессор, глядя в центр зала. – Уже около двухсот лет назад выдающийся ученый прошлого, профессор Заменгоф, выдвинул постулат, который справедлив и по настоящее время. В своих работах он убедительно доказал, что эффективность государственного управления прямо пропорциональна степени лояльности населения и обратно пропорциональна общим потребностям населения, подразумевая при этом под термином «общие потребности» совокупность потребностей духовных и материальных. Из этого было сделано предположение, впоследствии блестяще подтвердившееся, что степень лояльности зависит от разности между совокупными потребностями и способностью государства их удовлетворять. Полагаю, что это представляется очевидным. – Он окинул взглядом зал. Никто и не пытался с этим спорить. – Гениальный Заменгоф открыл нам, в сущности, очень простую истину – для достижения определенного уровня лояльности можно либо поднимать материальное благосостояние, либо развивать духовное начало, при этом эффективность того и другого пути примерно одинакова. Иначе говоря, плебсу, которому недостает хлеба, можно компенсировать это зрелищами, а плебсу, получившему некоторый избыток питания, зрелища можно сократить. К сожалению, политология тех лет находилась в младенческом, если так можно сказать о науке, периоде, и профессор Заменгоф, работая в информационном пространстве своей эпохи, подошел к данной проблеме несколько однобоко. Повторяю, мы не вправе судить гения за то, что он не был знаком с разработками, появившимися почти век спустя. Заменгоф рассматривал в качестве основного способа улучшения качества государственного управления усиление степени удовлетворения потребностей, что хотя и соответствовало ошибочным, псевдогуманистическим взглядам его эпохи, однако, как мы теперь понимаем, было тупиковым путем развития государственности. Дело в том, что удовлетворение духовных и материальных потребностей сегодняшнего социума неизбежно приводит к патологическому, просто-таки безудержному росту этих потребностей в дальнейшем. Таким образом, государство, пытающееся достичь совершенства своего устройства таким путем, обречено на вечное движение по трудной дороге, у которой в принципе нет конца.

Этот недостаток теории Заменгофа был блестяще устранен в трудах профессоров Шварцмана и Цейса, относящихся к началу прошлого века. Именно эти профессора, не без гордости напомню вам – наши соотечественники, разработали теорию оптимизации общих потребностей. Суть этой теории состоит в том, что снижение общих потребностей при том же уровне удовлетворения их государством приводит к повышению уровня лояльности, что блестяще следует из формулы Заменгофа. При этом очевидно, что снижение уровня материальных потребностей, хотя и возможно, крайне ограничено и может создавать критические исторические точки, характеризующиеся резкими снижениями уровня лояльности. Действительно, довольно трудно убедить даже очень разумное население, что для его же блага следует снизить потребление, скажем, мяса или овощей. Гораздо более перспективным представляется иной путь.

Профессор сделал краткую паузу и продолжил:

– Уникальные возможности заключаются в планомерном снижении духовных потребностей населения, которые не так остро ощутимы и для которых вообще нехарактерно формирование критических исторических точек. Уже из расчетов Шварцмана и Цейса выходило, что идеальное снижение духовных потребностей позволяет повысить уровень лояльности на 35–40 %. Они поскромничали, я могу сейчас утверждать это совершенно определенно. Наши новейшие расчеты дают с высокой степенью вероятности повышение до 60 %!

В зале послышался отчетливый одобрительный гул. Профессор благосклонно улыбнулся. Для большинства сидевших в этом зале лояльность населения была основным показателем их работы; многие начинали работу начальниками районных отделов в глубинке и прекрасно помнили, что и за 2–3 %, указанные в годовом отчете, в Центре хвалили и премировали, а за 5 % порой и награждали, как во времена Большой Войны, хотя в большинстве случаев цифры были липовые. Впрочем, медали ведь дают за мужество, а это еще вопрос, кому нужно больше мужества – кавалеристу, ведущему свою полусотню против вчетверо превосходящего противника в голой степи или какому-нибудь зихерхайтскапитану, осмелившемуся нагло (5 %!) врать столичному Департаменту. Мужество, оно и есть мужество.

Профессор выдержал паузу, ровно столько, чтобы все сидящие в зале осознали важность его слов, и продолжил: