Сломанное время

Макаров поморщился и посмотрел на Дженни.

– Я так и думал, – огорчился Гоша.

– Я не о тебе сейчас думаю, – успокоил его Макаров. – Если мы движемся и наша скорость поглощает скорость посылаемого нами звука, тогда… тогда нужно крикнуть в другую сторону! Ведь мы не можем перемещаться во все стороны света одновременно!..

И Макаров, развернувшись кругом, направился в глубь ангара. Пройдя десяток шагов, он сложил ладони рупором и прокричал в темноту необъятного помещения:

– Остров!..

Тишина была ему ответом. Безвольно опустив руки, Макаров ждал…

– Макаров, дружище… – пробормотал Гоша, глядя себе под ноги. – Ты занят бессмыслицей…

– Почему? Почему бессмыслицей? Здесь было эхо! Почему его нет?! Флаттер, он присутствует всегда! Трюм корабля – идеальное помещение для изучения флаттера! Почему эта палуба должна быть исключением?!

– Да потому, что мы не имеем вектора перемещения! Мы не движемся на северо-запад или на юг!.. Мы движемся во времени! И скорость нашего перемещения пожирает эти несчастные триста тридцать три метра в секунду! Это как если бы мимо черепахи промчался «Бугатти»!

– Но если черепаху посадить в «Бугатти» и заставить ползти, по всем законам физики и математики она будет двигаться быстрее «Бугатти»!..

В присутствии Дженни они перешли на английский и не заметили этого так же, как не заметили, когда разговаривали с ней на русском в момент потрясения.

– Ты говоришь только о скорости, Макаров… – прошептал Гоша. – О скорости в нашем мире. Но скорость там, откуда мы прибыли, – это время, помноженное на расстояние… Мы мчимся во времени, а это значит, что…

– Это значит, что у нас есть только время, – вставила Дженни, кусая губы. – Но у нас нет расстояния. И время – только то, что на часах. Остальное время – то, что вокруг нас, не имеет величины. Мы уходим в прошлое, потом в настоящее, что-то забираем в будущем, а что-то оставляем в прошлом…

– Так не бывает! – вскричал Макаров. Найдя предмет, который смог бы принять его ярость, он шагнул к «Эвенджеру» и ударил по его фюзеляжу кулаком снизу вверх…

По ангару прокатилось легкое, мерцающее эхо…

– Гоша?.. – прошептала Дженни.

Вскочив, тот набрал в легкие воздух и закричал:

– Ответь мне!..

«Мне, мне…» – прокатилось по нижней палубе, выйдя из темноты…

– Мы остановились, – прошептал Гоша. – Дорого бы я заплатил сейчас, чтобы узнать где.

– Но тебе нечем платить, – сказала Дженни.

– Поэтому мы и не узнаем.

Они вышли из дверей, покинув нижнюю палубу, и сразу увидели Патрисию. Она сидела на ступени лестницы, уходящей наверх, на палубу верхнюю.

Гламура рядом с ней не было.

– Где он? – спросил Макаров, понимая, что имя можно и не упоминать.

– Ушел в туалет, – ответила Патрисия.

Был очередной день, без облачка на небе. Без сигарет. И прохладу можно было найти, лишь находясь в тени под пристройками палубы. Там и находились все, включая Берту и Питера. Подмигнув сыну, Макаров направился к корме. Следом за ним, не отставая, прошли Дженни и Гоша.

– Так вы ученый, Гоша, – решила продолжить начатый внизу разговор Дженни. – Расскажите еще о черепахе и «Бугатти»…

Геологический факультет МГУ, ноябрь 2007-го…

Огромное гулкое помещение с уходящими под самый потолок рядами столов. Заполненное до отказа, оно эхом повторяет каждое слово профессора. Демократично-обаятельный, он не стоит за кафедрой, а сидит на столе, свесив ноги. Серый костюм, под ним – бледно-голубой джемпер из шерсти, такой тонкий, почти прозрачный, что, казалось сидящим в зале девушкам, прикоснись к нему, и он поплывет под пальцами. А прикоснуться так, чтобы джемпер поплыл, хотелось многим. Этот молодой мужчина, не предъявляющий никаких особых внешних причин для влюбчивости, распространял простыми словами о камнях и жидкостях волны, при которых камень и жидкость приобретали иной смысл, более глубокий и чувственный. Отрицающий наотрез даже не ради экзамена секс с ученицами, многие из которых давно перешагнули за взрослость, а секс ради секса. Он притягивал этим своим упрямством еще сильнее.

Было в этом что-то. Очень уж был не похож он на пересекшего тайгу парня. Еще меньше – на любителя колупать минералы геологическим молотком. Ему больше подошла бы роль любимого. Или подонка, из-за которого девки постоянно ищут в них сходство с ним и не находят – по мнению парней. Последним казалось уверенно, что профессор перелюбил всех студенток. Иначе отчего бы им светиться радостью и тлеть истомой всякий раз, когда тот входил в аудиторию? Безоговорочная влюбленность и слепая неприязнь – два чувства, сопровождавшие профессора в коридорах МГУ и на лекциях.

Он давно оставил походы за туманами. Пять лет уж как не закидывал он рюкзак за спину. Не то чтобы надоело, дело в другом. Почувствовал вдруг, что нашел уже много, и отдать это хочется куда больше, чем найти еще. И ушел в науку. Незаметно, как с газетой в руках на лифте, оторвался от земли и поднялся на самый верхний этаж. Вышел, и не успел подивиться свету вокруг, успеху порадоваться. Почувствовать финансовую мощь, которую обрел. Сразу – в дело. С головой.

Лекции в университете – для души. Для дела – научная работа. И не казалось ему, что мечется. А казалось, что все идет своим чередом, плавно, дополняя одно другим.

В лекционном зале он был тем же простым парнем. Сидел на столе, не возражал. Когда пили кофе и жевали булочки на его лекциях, смеялся, дурачился, видя в этом часть великой игры, приводящей к знаниям.

Крутя «паркер», не глядя меняя слайды в аппарате и тыча ручкой за спину. Зная, что там изображено, он говорил просто и доходчиво.

– Ну, что ты, Машенька, смотришь на меня? Я тебя еще больше люблю, – смеялся. – Уже в первом десятилетии двадцатого века никто не рисковал бурить разведочную скважину без предварительного геологического обоснования. Так наряду с нефтедобытчиками появилась новая профессия – нефтеразведчик. Кажется, половина из находящихся здесь с радостью примут ее, и да поспешит студент Верховцев оставить ноги Верочки в покое, ибо нет там, где он ищет, ничего неизведанного, и когда бы понял он, что лучше искать то, что еще никто не видел, осознал бы он ценность моих лекций.

– А почему это нам должно захотеться стать разведчиками?

– А потому что, студент Верховцев, почти все крупные нефтедобывающие фирмы и концерны обзавелись собственными геологическими службами. На худой конец они обращаются к геологам-консультантам. Человек с молотком и рюкзаком идет по местности, собирает образцы горных пород, описывает характерные выходы горных пластов на поверхность…

– С гитарой, – раздается откуда-то сверху.

– Гитарой много не выковыряешь, – не обижаясь на помеху, профессор дотянулся, взял стаканчик с остывшим кофе и пару раз глотнул. – Да и не люблю я гитару. Мне по душе саксофон.

– Так вы с саксофоном в тайгу ходили?

Профессор смеется.

– Замяли…

Еще пуще смех.

– А потом на основании полученных данных составлялась геологическая карта района, позволяющая судить не только о поверхностном рельефе местности, но и о характере залегания горных пластов под ней.

– Теория!

– Теория современная, выработанная практикой прошлого, студент Зимин! – соскочив со стола, профессор прошел в зал, развернулся и выстрелил пультом в слайдер. На огромном белом полотнище возникла фотография, похожая на снимок мокрого асфальта. – Еще первые авиаторы заметили, что с высоты птичьего полета мелкие детали рельефа не видны, зато крупные образования, казавшиеся на земле разрозненными, оказываются элементами чего-то единого. Одними из первых этим эффектом воспользовались археологи. Оказалось, что в пустынях развалины древних городов влияют на форму песчаных гряд над ними, а в средней полосе – над развалинами иной цвет растительности. Этот принцип был взят на мушку и геологами! По отношению к поиску месторождений полезных ископаемых ее стали называть «аэрогеологической съемкой». Однако оказалось, что аэрофотоснимок, охватывающий площадь до полутысячи квадратных километров, не позволяет установить особенно крупные геологические объекты. Поэтому в поисковых целях стали использовать съемки из космоса.

– Что это на экране?

– Это и есть снимок из космоса. Преимуществом космоснимков является то, что на них запечатлены участки земной поверхности, в десятки и даже сотни раз превышающие площади на аэрофотоснимке. При этом устраняется маскирующее влияние почвенного и растительного покрова, скрадываются детали рельефа, а отдельные фрагменты структур земной коры объединяются в нечто целостное.

– Так зачем же тогда нужны в тайге чудаки с саксофонами и молотками в руках?