Наживка для крокодила

Глупость, которая меня отрезвила. Способность мыслить не вернулась, но прошел шок.

– Пойдемте со мной.

На этот раз под руку был взят я.

Зачем я пошел, не знаю, однако через мгновение медсестра ввела меня в дверь напротив операционной и усадила на кушетку.

Запах валокордина. Это мне знакомо. Придется выпить, иначе она может на самом деле вызвать главврача, а тот с нами, ментами, не церемонится. Дело в том, что он вообще ни с кем не церемонится. Вылечу из отделения, как пробка из бутылки…

Сколько прошло времени?..

Я приоткрыл глаза и оторвал затылок от стены. Валокордин ли то был?

Увидев приоткрытую дверь в операционную, я очнулся окончательно. Неужели Лешку увезли? Куда?!

Два шага – и я у палаты.

– Да сядьте вы в конце концов! Что вы прыгаете, как заведенный?

– Где Леха?!

– У вас что, амнезия? – Девушка держала в руке металлический пенал с инструментами. – Я же минуту назад говорила вам, что он на операции!

Все, что тогда умещалось у меня в голове, – Гольцову будут делать операцию не меньше трех часов. А я, оказывается, только что пришел.

Дверь прикрыли, и мне осталось лишь считать квадратики на рифленом стекле. Я сидел на кушетке перед операционной, а мой друг Гольцов лежал обнаженный на столе в палате, и в его шее копошились руки, блестящие от крови. Кровь блестела на резине, издевательски напоминая о том, что во благо это делается или нет – она все равно будет блестеть одинаково весело и живо…

Я снова закрыл глаза.

Тот вечер был самым длинным в моей жизни. Я не забуду его никогда, как никогда не забуду Лешку.

– Мы пойдем домой или нет, Гольцов? – спросил я, смеясь.

Алексей сидел напротив меня на столе и рассказывал о том, как борется с алкоголизмом тестя. Рассказ сводился к тому, что все методы испробованы, а, по мнению Гете, «когда же все испробованы средства, тогда разящий остается меч».

– Двенадцатый час ночи уже, Леха!.. – смеялся я, слушая о нетрадиционном методе лечения – «батарея плюс наручники».

Весь день мы пасли домушников. Проморозив сопли в неотапливаемом подъезде, нам удалось «сломать» двух гастролеров с поличным, прямо в квартире. Гастролеры сейчас размышляли над смыслом жизни в камерах, а мы никак не могли разойтись по домам. Адреналин выплескивался наружу через истерический смех и бессмысленные разговоры. Еще не уйдя домой, мы в кабинете уже жили днем грядущим. Работа с жуликами «закрепилась» признаниями в двух кражах и соответствующими оперативно-следственными мероприятиями. Мы проехали по двум адресам, где воры показывали места «изъятия» имущества, и утро обещало нам масштабную работу. Гастролеры имели характерный почерк, который оставили более чем в двадцати адресах, – придурки в каждой квартире разбивали кинескопы телевизоров, которые не рисковали уносить из-за их габаритов. Брали лишь деньги и небольшие вещи. Честно говоря, сомнений в том, что судебная экспертиза признает их невменяемыми, не оставалось. Однако не было сомнений и в том, что мы с Лехой «подняли темняки» полугодовой давности и «сняли» целую группу. Вот поэтому адреналин и хлестал. «Фарт» прет, и было чему радоваться.

За этим занятием и застал нас Валера Жмаев, один из троих оперативных дежурных в нашем райотделе.

– Слава богу, что хоть вы здесь! – вскричал он, простирая к нам длани.

– Что стряслось, Валерьян? – Леша болтал ногами и спрыгивать со стола не собирался, очевидно, до утра.

– Не пили? – глядя в наши красные глаза, спросил Жмаев. Казалось, от нашего ответа зависело будущее российской милиции.

Нет, от нашего ответа зависела жизнь маленькой десятилетней девочки. Недоделанный отчим заперся с ней в квартире, а если верить плачущей маме, что босиком прибежала к Жмаеву, у того не все в порядке с головой. Зато у него все в порядке с обрезом ружья двенадцатого калибра. И еще, оказывается, после поллитра самогона он пообещал с девочкой расправиться. Причина банальна. Она, девочка, ведь ему не родная.

Дом был в пяти минутах ходьбы, опергруппа – на выезде, поэтому бронежилеты мы надевали уже на бегу. Их заставил взять Жмаев. Особо не раздумывая, я подчинился и достал из-под стола свою «Кору», в которой частенько прогуливался по окружающей территории.

Когда мы стояли перед дверью, цыкая на тонко подвывавшую супругу безумца, в моей голове возник один вопрос: «Где сейчас в квартире находится маленькая десятилетняя девочка?» Вопрос не праздный, если учесть тот факт, что при сложившихся обстоятельствах без насилия над личностью отчима нам не обойтись, а в панельных домах пули калибром девять миллиметров имеют обыкновение делать по два-три рикошета, а дробь из обреза разлетается во все стороны.

Дверь вылетела с одного удара…

Уже вбегая в коридор квартиры, пытаясь рассмотреть сквозь пыль известки от поврежденного косяка отчима и девочку, я понял, что опоздал. У меня нет времени для принятия решения, как нет времени даже для необдуманного поступка. Мне в грудь смотрели, чернея пустотой, два расположенных рядом отверстия. Последнее, что я запомнил, были едва различимые стружки на свежих срезах стволов двенадцатого калибра…

Страшный удар сзади одновременно с грохотом выстрелов заставил меня рухнуть на живот и в кровь разбить подбородок…

Кабанья картечь, в клочья разорвав на Лешке бронежилет, отбросила его к стене. Как кукла с разведенными в стороны руками, он медленно опускался на пол…

В какие-то доли секунды я догадался, что Гольцов сориентировался во времени быстрее меня. Он сбил меня с ног, чтобы дробь ушла мимо…

Понимал ли в тот момент Лешка, что если выстрел не попадает в меня, то тот же самый выстрел он примет на себя?

«Нет, – отмахивался он потом, – ничего я не понимал. Автомат сработал. Отвяжись».

Но это потом. А сейчас, захлебываясь кровью и задыхаясь, непослушной рукой Лешка пытался разлепить на бронежилете липучки.

Не в силах даже закричать от ярости, чувствуя, как моя голова разрывается от боли, я вскочил на ноги. Пьяный ублюдок продолжал держать в руке дымящийся обрез. Сколько было выстрелов? Два? Один? Я не считал, потому что для меня не было разницы.

Когда отчим упал на стену и стал растирать по обоям собственную кровь, я кинулся к Гольцову. Лешка улыбался, что-то шепча мне окровавленными губами.

– Что? Лешка, потерпи, дорогой!.. Я знаю, что больно…

Я сорвал с его плеч бронежилет и подложил под голову свой свитер. Картечь не тронула его тела. Лешка задыхался от страшного по силе динамического удара. Он продолжал что-то бормотать. Я видел, как от напряжения вздуваются на его лбу вены.

– Что?! Молчи, Лешка!..

Бесполезно. Что знает он, чего сейчас не знаю я?! Я прижался ухом к его окровавленным губам.

– У тебя броник от ножа, Андрюха… От ножа… Фуфло…

Это было четыре года назад. И все повторилось. Он снова принял удар, предназначенный для меня, на себя.

– Почему ты сам не пошел по этому адресу?! – Я даже не понимал, что своим воплем распугиваю суетящихся вокруг палаты людей в зеленых халатах.

Лешка, Лешка…

Ну почему ты пошел туда один? Почему не захватил с собой Мишку Павлюка, участкового? Вы ведь живете в одном подъезде и обедать ходите вместе! Почему ты пошел в адрес один?!

Потому что это ты его послал туда одного! Ты махнул ему так, что он и предположить не мог, что его начнут резать!!! Ты сказал – поди и приведи сюда бабу! Простую бабу в шубе! Ты не сказал ему – Лешка, осторожней там! Почему ты этого не сказал?.. Потому что ты сам знаешь, что осторожным нужно быть всегда! Но это ты знаешь!!! Вот сам бы и шел!

А Гольцов… Гольцов верит в тебя, Горский… Верит, как самоед в истукана! Поэтому и вошел в квартиру, как в гости! Потому что ты его не предупредил!

– Ох, бля-я, плохо-то как… Будь ты проклят, Горский.

Не знаю, сколько еще прошло времени.