Урбанистика. Часть 1

Римляне строили даже кратковременные военные лагеря как города, а города как лагеря. Они разработали систему твердых правил, частично заимствовав их у греков, этрусков и давних противников – карфагенян. Но римляне добавили к этим знаниям и умениям новые, порожденные крупномасштабными задачами, которые городам-полисам были не под силу. На долгие века города римского мира освободились от корсета оборонительных стен, но зато возникла сложная система обустройства внешних границ. Ее опорой были пограничные города, связанные валом и рвом, где это было необходимо,[11 - Как, скажем, Адрианов вал, отделивший нынешнюю Англию от Шотландии и упиравшийся в нынешние Эдинбург и Глазго.] или только рокадными дорогами, на которых, в зависимости от условий местности, на расстоянии, достаточном для быстрой переброски подкреплений, ставились форты и укрепленные виллы. Римские дорожные инженеры проложили магистральные дороги, связавшие все уголки империи, – современные автомагистрали Европы и Ближнего Востока почти точно совпадают с этими давними трассами. Инженеры-гидротехники возвели сотни километров акведуков, состояние которых поддерживалось возможностью контроля на трехмерных моделях ландшафта. Фактически к III в. сложилась развитая дисциплина территориального развития, которая не была забыта в Средневековье и быстро была восстановлена, как только, еще в условиях феодальной разобщенности Европы, возродились идеи национальных государств.

В опоре на это древнее знание формировались колониальные владения Испании в Америке[12 - Вся огромная деятельность по обустройству захваченных территорий была жестко регламентирована сводом детальных инструкций, именуемым «Законами для Индий».] и североамериканские колонии, что достаточно хорошо известно. Однако обидно мало известно другое – и новгородская колонизация Пермской земли, и, позже, пространственное развитие Московской Руси регламентировались все тем же античным знанием. Через византийские переложения древнеримские правила обустройства новых территорий были оформлены на Руси в т. н. Кормчей книге, и повсюду соблюдались неукоснительно. Все операции по территориальному освоению были выложены в ясную цепочку операций, которую с полным основанием можно определить как алгоритм. Строительство городов не было стихийным, но не было, естественно, и самоцелью. Целью был контроль над ресурсами, включая людские ресурсы. Соответственно весь процесс был делом государевым, осуществлялся на основе тщательных расчетов объема работ, по смете одного из Приказов. В опоре на давние римские образцы осуществлялось развитие территорий и при Петре Великом. Достаточно указать на перенос столицы, т. е. реконструкцию всего пространства страны. Шло оно и при его преемниках – вполне успешная политика привлечения переселенцев из Европы в Новороссию и в Поволжье, но также и печально известные попытки заселить запустевшие земли с помощью солдатских поселений, почему-то названных Аракчеевскими, хотя их автором был Александр I, почерпнувший идею из чтения римских классиков.

Вместе с укреплением раннего капитализма идеи территориального развития надолго утратили практическую ценность, что естественно: как только водяные мельницы уступили паровым машинам, промышленность стала концентрироваться в городах, а их природное окружение начали трактовать только как эксплуатируемый ресурс. Раньше или позже, истощение этого ресурса заставило задуматься о качестве обитаемой среды, и хотя представление об экологии сформировалось относительно недавно, сугубо практические соображения обеспечения индустриальных городов питьевой водой и свежим воздухом породили идеологию сбалансированного развития территорий.

Пионерами в этом деле, как обычно, стали те, кого близорукие промышленники считали пустыми мечтателями: поэты, как Эмерсон в США, кабинетные ученые, как немец Геккель, еще в 1866 г. запустивший в обиход слово экология, французские живописцы – сначала Барбизонцы, затем импрессионисты. Совершенно особую роль для формирования системных представлений о территориальном развитии сыграли два великих русских ученых – Менделеев и Вернадский. Д.И. Менделеев первым увидел все пространство тогдашней Российской империи как единое обитаемое целое, как систему расселения, в которой ее собственный «центр тяжести» существенно смещен относительно политического центра. Мало кто обращал внимание на то, что программа переселения крестьян из малоземельного центра в Южную Сибирь и на Дальний Восток, разработанная и отчасти внедренная премьер-министром Столыпиным, в сущности своей опиралась на теоретические разработки Менделеева. В.И. Вернадский, детально разработавший теорию ноосферы, дал качественный толчок преобразованию экологии из только философской идеи в практически ориентированную научную дисциплину.

Камилло Зитте был уверен в том, что задачей практикующего планировщика было и всегда будет применение одного из детально описанных им образцов. Эбенизер Говард, отталкиваясь во многом от трудов Петра Кропоткина, задал совершенно иную логику суждений о городе, где на первый план вышли соображения не одной лишь экономики, но и организации процесса. Пригодность концепции к осуществлению стала главным критерием.

Сильнейшим проектным высказыванием в поле идей полной пространственной реконструкции, в принципе безграничной, не связанной пределами той или иной страны, стала книга Эбенизера Говарда. Этот скромный стенографист, социолог-самоучка, выдвинул концепцию «города будущего», ядром которой было равномерное распределение по территории компактных самодостаточных поселений, которые объединили бы и индустриальные, и сельскохозяйственные функции. Книгу Говарда читали, и читали внимательно, но вычитали из нее совсем иное, вторичное – концепцию города-сада, о которой мы еще будем говорить.

Время для практически ориентированных идей пространственного планирования пришло вместе с революциями в России, когда ощущение строительства мира от самого основания овладело множеством мыслящих людей. Еще в разгар первой мировой войны под руководством Вернадского возникла КЕПС – Комиссия по естественным производительным силам, которая наряду с решением сугубо практических проблем вроде добычи ранее импортировавшегося марганца, необходимого для производства брони, приступила к ранее невиданной задачи – экономическому районированию страны.

К 1921 г., уже в рамках интеллектуального штаба ГОЭЛРО, эта работа была завершена для европейской части страны, где были очерчены 12 экономических районов – безотносительно к унаследованной системе губерний. В развитие этой концепции разрабатывалась проектная схема развития всего Московского региона (на карте 1921 г. это 4-й район), вбирающего в себя Тверь, Ярославль, Рязань, Тулу и Калугу. Такой принцип макрорайонирования предполагал формирование единых структур управления всей хозяйственной деятельностью в логике автономного планирования укрупненных регионов. Эта идея была одновременно рациональной и утопической, поскольку она вступала в противоречие с политикой удержания единственного центра управления, не стыковалась с уже сложившейся схемой губернской организации господствующей партии большевиков, и, конечно же, была решительно отброшена. Тем не менее вскоре логика индустриализации, осуществляемой впервые в мире центральными ведомствами, потребовала крупномасштабного планирования, в ходе которого купеческие Царицын и Нижний Новгород должны были стать опорными ядрами советской индустрии, а для индустриального развития Урала, Кузбасса или нефтяного «Второго Баку» в Поволжье потребовалось создание новых городов. Символом этого процесса стали Магнитогорск и Новокузнецк.

Гигантская работа над стремительным созданием новых городов в годы первой пятилетки создала на короткое время замечательные условия для совместной творческой работы советских и зарубежных планировщиков.

Хотя во времена Хрущева идея укрупненных регионов была на время извлечена из небытия, все работы по территориальному планированию (уже в СОПСе – Совете по организации производительных сил) приобрели скорее академический характер, пребывая в этом состоянии до финала Советского Союза. Как раз к этому моменту на суд экспертов была представлена «Единая схема расселения на территории СССР», исполненная в традициях нормативных представлений о необходимом. Естественно, что в ее основу был положен оптимистический сценарий неуклонного роста населения, вопреки данным о спаде рождаемости, уже тогда известным специалистам, но строго засекреченным. Экономисты и политики новой волны не оставили от этого документа камня на камне – с полным основанием. Беда в том, что с тех пор никаких масштабных исследовательских и проектных работ в области расселения не велось. Более того, Градостроительный кодекс, принятый Государственной Думой, фактически исключил такую задачу из списка обязательных работ, переведя ее исключительно на уровень отдельных субъектов Федерации.

Иначе дело обстояло в США, куда новую версию территориального планирования ввезли архитекторы и урбанисты, в начале 30-х годов работавшие вместе с советскими коллегами над планами Магнитогорска и других городов. Идеи легли на подготовленную почву, поскольку уже были широко известны и разработки Патрика Геддеса, которые удачно переоформил в литературном отношении и распространил Льюис Мамфорд. Всесторонне рассматривая взаимоотношения города и природной территории в логике моделирования единой «долины» обитания, Геддес, опережая свое время, заложил фундамент подхода к планированию, который на современном языке можно назвать эконом-экологическим.

Это был удачный момент, поскольку именно в годы жесткой депрессии президент Рузвельт провозгласил революционную для этой страны идею планирования в опоре на объединение усилий правительства, бизнеса и профсоюзов. Первой стала масштабная программа реорганизации расселения в долине реки Теннеси, затем в штате Калифорния, в других штатах – в связи с крупномасштабной программой строительства автострад. Однако, заметим, во всех этих случаях крупные города не включались в схемы территориального развития. Существенный прорыв был сделан в соседней Канаде, где с 1934 г. началось формирование Столичного округа Торонто, в котором частично были объединены усилия и центрального города, и еще семнадцати муниципалитетов, его окружающих. При сохранении высокой степени автономности всех элементов Столичного округа тем самым было положено начало скоординированной разработке проектных программ, первоначально связанных с решением общих проблем модернизации инженерной инфраструктуры на значительной территории.

В предвоенной Европе единственной, отчасти реализованной попыткой перейти к крупномасштабному территориальному планированию стала программа мелиорации и комплексного освоения целинных, заболоченных земель северо-западной Германии и центральной Италии, при том что нацистский режим Германии и фашистский в Италии, отвергнув разработки старых европейских специалистов, практически полностью копировали и теоретические разработки советских специалистов, и практику организации труда через молодежные организации.

Три макета: довоенный Гамбург, послевоенные руины тех же кварталов, проект их новой застройки в логике многоэтажных «жилых единиц». Принципиальная смена алгоритма формирования городской среды знаменовала временное торжество модернизма корбюзинского толка.

В первое послевоенное десятилетие, когда в США происходило стремительное, практически нескоординированное разрастание пригородов почти всех городов, масштаб работ по территориальному развитию резко сократился, за исключением Национальных парков, развитие которых осуществлялось федеральным министерством природы. В странах Западной Европы аналогичная задача практически не ставилась. Исключениями стали Нидерланды, приступившие к масштабной задаче осушения залива Зюйдер-Зее и формирования новой системы расселения на новых землях, и Великобритания, где была разработана программа строительства новых городов-спутников Лондона и Глазго.

Подлинный расцвет территориального планирования начинается лишь в 70-е годы – в связи с взаимоналожением нескольких процессов. Модернизация промышленности Западной Германии, сопряженная с массовым закрытием шахт, привела в движение огромную работу по комплексной реконструкции всего Рурского бассейна, что привело к формированию целостного экономического Рурского Района. Политическая программа децентрализации и развития отсталых регионов во Франции породила масштабные работы по реконструкции отсталых южных территорий, примыкающих к старым курортным центрам. Развитие сотрудничества в рамках Европейского Союза вызвало к жизни концепцию Еврорегионов, прежде всего Базельского, где сходятся приграничные территории Франции, Италии и Швейцарии. Понятно, что при существенных различиях традиций и национальных систем права основной объем работы оказался сосредоточенным вокруг вопросов согласования культурных стереотипов планировочной деятельности. Однако реальный центр тяжести работ в области территориального планирования переместился.

Безусловным образцом планируемого территориального развития стал Израиль, специфика развития которого в условиях объединения военных, экономических и социальных задач задала уникальные возможности для комплексного планирования. В связи с обострением проблем быстрого увеличения населения крупных городов Африки, Юго-Восточной Азии, Центральной Америки различные агентства Организации Объединенных Наций (прежде всего «Хабитат») приступили к программам помощи развивающимся странам, включая экспертный анализ и проектные работы. Аналитический опыт, накопленный специалистами в рамках этой деятельности, оказался востребован везде, где сильные национальные правительства начали ставить крупномасштабные задачи экономического развития. Результатом стали реализованные программы формирования крупных зон туристического освоения в Египте (Шарм-эль-Шейх, Хургада) или Тунисе, отчасти в Малайзии, весьма заметно в Южной Корее, где развертывается программа создания новой столицы и технопарков.

При этом все же приходится констатировать, что с проблемой гигантских урбанизированных территорий (назвать городами современный Мехико-сити, Каир или Лагос невозможно) современными средствами планирования справиться невозможно, так как интеллектуальная проблема осмысления таких гигантских скоплений людей связана с чудовищным масштабом необходимых капиталовложений, непосильных для Мексики, Египта или Нигерии.

В России с началом нового столетия, задача грамотной реконструкции системы расселения, доставшейся в наследство от иной, по существу, страны, только ставится. Очевидно, что здесь переплелись и проблемы освоения ресурсов Сибири, и проблемы удержания контроля над Дальним Востоком, над Арктикой, и проблемы фактической самоликвидации большинства сельских населенных мест в целых регионах, и проблемы привнесения экономической динамики в малые города, и проблемы формирования новых зон развития. Очевидно, что драматизм ситуации обострен тем, что остро не хватает специалистов, которые обладали бы необходимой глубиной и широтой мышления, чтобы координировать знания и умения множества разных специалистов для распутывания такого клубка проблем.

Городское планирование и градостроительное проектирование

Городское планирование имеет столь же долгую историю, как и сам город. Так, уже в письменности Древнего Египта город и крепость были обозначены разными иероглифами, что ясно указывает на достаточно углубленное понимание природы города как особой формы концентрации людей на ограниченной территории. Не менее (может, и более) древние города Месопотамии имели более сложную структуру. В отличие от Египта, который весь был своего рода крепостью, защищенной пустынями, здесь города, окруженные протяженными стенами, включали обширные сельскохозяйственные угодья – отсюда их огромные размеры.[13 - В книге ветхозаветного пророка Ионы Ниневия названа «город великий, на три дня пути», и раскопки археологов подтвердили эту характеристику защищенного, освоенного пространства. Есть достаточно оснований полагать, что, в силу бесконечных войн между провинциями и царствами, такую же природу имели и города Древнего Китая, хотя здесь и была предпринята грандиозная попытка защититься от внешней опасности с помощью Великой стены.]Многочисленные древние тексты донесли до нас следы тщательного планировочного процесса создания или реконструкции городов, с тем что месопотамские глиняные таблички подробно излагают городское законодательство, в рамках которого были учтены и рассчитаны буквально все стороны городской жизни.

Основные функциональные характеристики городов универсальны, и потому города и системы городов создавались и планировались повсюду примерно одним набором средств и приемов. У нас есть основания полагать, что древние греки заимствовали систему планирования городов у египтян, и мы точно знаем, что тот же по существу инструментарий был унаследован римлянами от греков и этрусков. Однако нет доказательных свидетельств тому, что из того же источника искусство строительства городов было воспринято в долине Инда, где тщательность планирования Мохенджо Даро и Хараппы, с их изощренной системой водоснабжения и канализации, вызывает восхищение и у сегодняшнего инженера. Тем более в Китае. И уж совсем нет оснований уловить тот же источник в городах Инков или в Теночтитлане, на месте которого стоит сегодняшний Мехико-сити, ведь эти цивилизации сложились за океаном, тысячью лет позже. Скорее всего, тождество задачи быстрого заселения множества людей на новом месте и удобство расчета налога на землю привело к формированию универсального инструмента городского планирования – регулярной прямоугольной сетке кварталов.

Именно эта схема расчерчивания территории под кварталы города была сочтена идеальной – в Греции ее изобретение было приписано математику и коммерсанту Гипподаму, но мы теперь твердо знаем, что этой конструкции по меньшей мере пять тысяч лет. Впрочем, сложный рельеф заставлял и греков, и римлян отходить от жесткости схемы, если этого требовала местность, так что нам известны нередкие случаи применения «сбитой» сетки, как в малоазийской Приене. Древние гигиенисты, знавшие связь чистоты воздуха и здоровья, решительно настаивали на целесообразности отказа от строгой ориентации уличной сети по странам света, настаивая на необходимости учитывать направления господствующих ветров. И все же «гипподамова» сетка утвердилась на века как ведущий принцип, а римляне довели его до полной стандартизации размеров квартала и ширины главных и второстепенных улиц. Теперь при условии общей пригодности местности было достаточно расчертить сетку кварталов, отсчитывая их от центрального пункта, где ставили астролябию, и отвести прямоугольники, равные двум, четырем или более кварталам под будущие форумы, термы или амфитеатры. Это было сделать тем легче, что зрелая Римская империя подобно Древнему Египту могла позволить себе отказаться от оборонительных стен своих городов, отнеся общую границу на дальние подступы к своим провинциям.

В планировочном рисунке итальянской Сиены уже нет возможности прочесть сеть кварталов древнеримского города. Лишь полукружье главной площади – Кампо выдает следы римского амфитеатра. По типологии Камилло Зитте это классический пример площади, все улицы к которой выходят по касательной, что обостряет контраст между узостью путей и просторностью цели. Высокая башня замка играет роль своеобразных солнечных часов.

Идеал был утвержден настолько прочно, что и в европейские Средние века, когда большинство городов утратили унаследованную от римских городов планировочную структуру, властители, при первой возможности, стремились восстановить эту идеальную форму, пусть и в ограниченном масштабе. Так было в Аахене, столице императора Карла Великого, или в крупном монастырском комплексе Санкт-Галлен и, несколько позднее, при закладке множества бастид – городов на приграничных территориях.[14 - Универсальность процесса хорошо подтверждается и в городах Ближнего Востока вроде Дамаска, и в далекой Японии, где первоначальная «идеальная» сетка 64 кварталов Киото (число имело несомненно мистическое значение) была со временем полностью замещена лабиринтом кривых улочек и кварталов неправильной формы.]

Отказ от четкости формы планировочной сетки в городах Средневековья, вызванный отчасти утратой смысла идеальной формы, отчасти соображениями удобства обороны,[15 - Еще Аристотель доказывал, со ссылкой на исторические примеры, что лабиринт как форма значительно лучше обеспечивает эффективность обороны от приступа неприятеля, чем регулярная сетка улиц.] отнюдь не означал конца планирования. Оно лишь изменило базовый алгоритм: акцент был теперь перенесен с организации видимой формы на организацию четкого функционирования. Этот алгоритм приобрел форму детального регламента, в свою очередь опиравшегося на сложную структуру главных и второстепенных гильдий и ремесленных цехов. Участки оборонительной стены были распределены между цехами, которые и оплачивали ремонтные работы, и выставляли ополчение для их обороны, а башни и ворота оказывались обычно в ведении жителей главных улиц, которые к ним вели. В центре города было место для кафедрального собора, как правило, столь большого, что в нем могли собраться не только все жители города (в большинстве случаев это всего от пяти до пятнадцати тысяч), но и жители окрестных деревень. Для главной рыночной площади, для весов, пункта сбора налогов и для позорного столба. Регулирование застройки сводилось к установлению предельной высоты жилых зданий – на ранней стадии расцвета городов дома-башни баронов горделиво поднимались над прочими домами, на зрелой стадии победившие цехи заставили владельцев их снести.[16 - Две такие башни уцелели в итальянской Болонье, дюжина – в крошечном Сан-Джиминьяно, тогда как на старинных изображениях их десятки.] Регулировалась, по абсолютному минимуму, ширина улиц и улочек, равно как предельный вынос верхних этажей над улицей или проулком. Четко фиксировались дороги, проходившие «по задам» придомовых огородов – это были скотопрогонные пути. Но главное – регламентировались размещение производств и, с большим или меньшим успехом, формы поведения и одежды вплоть до длины камзола и числа пуговиц на нем.

Великое множество башен формировало характерный силуэт всех итальянских городов раннего Средневековья, до тех пор, пока окрепшие коммуны не добились сноса этих символов власти аристократии. В эпоху Ренессанса силуэт города изменился – над застройкой поднялись купола.

Зрелое Средневековье создало великое множество интересных решений, которые следует скорее называть технологией рефлексивного градоформирования. Это живая формая деятельности, при которой операции планирования осуществлялись в ответ на возникавшие новые вызовы, их осмысление и правовое оформление. Благодаря этому инструменты тонкой настройки городского благоустройства оттачивались веками. Так, используя возможности архипелага из небольших островов, венецианский Сенат сформировал и отточенную систему функционального зонирования городской территории (центр управления, производство, жилье, кладбище), и сложную систему членения жилой территории на т. н. школы, распри между которыми позволяли снижать социальное давление, тогда как череда общегородских праздников укрепляла чувство единства всех венецианцев.

Развитие артиллерии вызвало радикальную реконструкцию городского периметра. Место каменных стен заняли грандиозные по объему и площади земляные бастионы, зажавшие старый город в корсет. На плане Берлина XVIII в. отлично видно, как к укрепленному ядру примыкают и старый, лишенный регулярности посад, и новый регулярный пригород, кварталы которого восстанавливают внутренние сады, уже полностью застроенные внутри укреплений.

Эпоха Ренессанса, ставшая первым проявлением идеологии модернизма, должна была в повседневной практике сохранять многое из того, что с негодованием отвергалось в трактатах новых теоретиков. Однако дальнейшая история показала, что теоретические построения, в которых начиная с Филарете и Макиавелли, провозглашалась глубокая убежденность в преимуществах просвещенной, абсолютной монархии, оказались сильнее. Воля государя стала движущей силой, преодолевая разрозненное сопротивление знати и цехов, и с начала XVII в. геометрическая форма города выступает на первый план. Этому, разумеется, способствовало то обстоятельство, что с прогрессом артиллерии потребовалось изменить систему фортификации. Каменные или кирпичные стены утратили смысл, на их место пришли земляные укрепления, сооружение которых требовало огромных усилий. Военный инженер выступил в роли генерального планировщика новых городов, первенство в возведении которых переходит к Испании (американские колонии) и России, приступившей к хозяйственному освоению огромных пространств за Волгой. Но тот же военный инженер стал генеральным планировщиком и старых городов, поскольку они оказались теперь в корсете валов, эскарпов, бастионов – на картах города обретали форму боле или менее правильных сложных геометрических фигур. С этого времени генеральный план вступает в свои права – уже не как графическое описание существующего города, а как проект его структуры. Именно такая логика была положена в основу генеральных планов Санкт-Петербурга или Вашингтона, она же была принята на вооружение при массовой программе перепланировки российских городов при Екатерине Второй, хотя города центральной России уже не было необходимости окружать укреплениями.

Раньше каменные стены пяти– или даже девятиметровой толщины можно было довольно быстро разобрать и сложить на новом месте, или оставить на прежнем месте, передвигая дальше границу города и новую стену. Земляные укрепления оказались более трудным препятствием, и старые города Европы начали задыхаться. Исчезали сады и огороды, скотопрогонные пути преобразовывались в узкие улицы и застраивались с обеих сторон стенами из домов. Единственной доступной формой планирования городской среды стала упорная работа удержания целого в каком-то подобии упорядоченности. Когда на старые города обрушиваются беды, сопряженные с капиталистической индустриализацией, городское планирование почти замирает, тогда как проекты перепланировок разрабатываются как сугубо теоретические конструкции – в рамках корпуса текстов урбанистов.

Как мы уже отмечали, городское планирование оживает в середине XIX в. прежде всего в Париже,[17 - Попытки радикально изменить планировочную структуру Лондона или Москвы после великих пожаров породили множество графических моделей, но завершались тем, что новая застройка вписывалась в прежние «красные линии», сохраняя границы земельных участков и кварталов.] однако по преимуществу его масштаб уменьшается: как правило, речь идет об отдельных фрагментах города. Именно для таких фрагментов разрабатывались проекты планировки – в такой логике складывалась замечательная система скверов Лондона, когда небольшой парк обстраивался по периметру жилыми домами. Мы говорим о системе не без оснований, поскольку многократный повтор того же планировочного рисунка через двести-триста метров образует внятный рисунок, однако она отнюдь не проектировалась как единая система. Это лишь прямое следствие воспроизведения удачного девелоперского проекта снова и снова. Строго говоря, городское планирование – urban planning – на Западе оформилось в первую очередь как работа с относительно небольшими фрагментами сложившейся городской среды либо относительно небольшими частями обширных пригородов, будь то «поля» малоэтажной застройки или компактные микрорайоны, вынесенные на периферию старого города.

С началом ХХ в., когда, как мы отмечали, возникают первые кафедры городского планирования, обучение на них оказывается исходно двухслойным. Верхний, теоретический горизонт обучения занимают история городов и тексты урбанистов, обсуждающих город как условно целостную предметную форму в пространстве. Нижний, практический горизонт – изучение городского законодательства и обучение приемам работы над фрагментами городской застройки. Этот этап совпал с увлечением идеей города-сада, скромные масштабы которого позволяли идеально совместить оба горизонта формирующейся профессии. В.Н. Семенов, привезший идеологию города-сада в Россию, и его советские последователи стремились сохранить такого рода единство, однако оно плохо согласовывалось с масштабом индустриализации, сопровождавшейся созданием новых городов, и с ударными темпами этого процесса, в силу чего детальная разработка планировки оставалась чаще всего на бумаге.

Частичным исключением стали проекты крупных фрагментов города, будь то застройка улицы Горького (Тверской), Ленинского проспекта или Фрунзенской набережной в Москве, центральных частей восстановленных после войны крупных городов, и в особенности республиканских столиц и областных центров. Частичным исключением стала работа над секретными тогда атомными городами – с их небольшим масштабом, расположенностью в живописном ландшафте (подальше от старых городов) и повышенными затратами на обустройство городской среды.

Иллюзорная очевидность трехмерных моделей города создает ловушку: слишком многое в содержании работы остается не выявленным в устном обсуждении. Совсем не просто установить действительные связи между визуальным образом и данными, содержащимися в многих томах аналитики. Компьютерное моделирование позволяет отчасти разрешить эту давнюю проблему.

Фактический отказ от архитектуры в пользу сугубо утилитарного подхода к задаче строительства массового жилья с начала 60-х годов привел в Советском Союзе не только к преобразованию жилого дома в «машину для жилья», но и к широчайшему распространению схемы т. н. свободной планировки. Эту схему заимствовали, не слишком в ней разобравшись, у западных урбанистов – прежде всего у британца Патрика Аберкромби. Фактически произвольная расстановка зданий, нередко с пренебрежением условиями солнечного освещения и господствующих ветров, разумеется, вела к деградации городского планирования. Работы в сверхмасштабе (Тольятти, Набережные Челны) и работы в масштабе крупных фрагментов города практически стали идентичными по содержанию. Своего рода апофеозом этого процесса стало проектирование Олимпийской деревни в Москве в конце 70-х годов. Выбор варианта осуществлялся высшим начальством из нескольких схем, представленных на столах в виде макетов: вырезанные из пенопласта прямоугольные и подковообразные фигуры в масштабе 1:500 были расставлены в разных орнаментальных рисунках для утверждения одного из орнаментов сообразно вкусу начальства.

Руководителем процесса городского планирования был определен архитектор. Ученики Семенова не самым удачным образом перевели urban planning как градостроительное проектирование, но, став Главным архитектором Москвы, он нес в себе наработанное в Англии знание и пытался его распространить. На архитектора был замкнут процесс формирования инженерных инфраструктур, тогда как универсальность советской системы управления полностью освобождала его от представлений о социальной и экономической сторонах жизни городов. Столкновение логики, порождаемой представлением о городе как о форме в пространстве, с логикой координатора исследований технического характера всегда создавало чрезвычайную напряженность рабочего процесса. Над ним, подобно дамоклову мечу, висели чрезвычайно жесткие сроки, заданные без учета реальных потребностей в затрате труда и времени. Отдельные усилия гуманизации планировочных схем героически предпринимались, будь то при застройке Юго-Запада Ленинграда, в микрорайонах Вильнюса или Минска, но изменить общий характер практики было решительно невозможно.

Раньше или позже такая практика должна была привести к тому, что детализация стала осуществляться в проектных материалах в рамках т. н. проектов благоустройства территорий и отходить на дальний план. На первый же план выступило создание, как можно быстрее, общей проектной документации, позволяющей крупному (тогда только государственному, но по существу ведомственному) застройщику выполнить план жилищного строительства. Вечная спешка заставляла сводить к минимуму необходимые геологические и, в особенности, гидрогеологические изыскания, тогда как всеобщий переход к крупнопанельному, многоэтажному домостроению автоматически повлек за собой привычку работать исключительно сверхкрупным масштабом застройки. Такой характер практики, осуществляемой в формате крупных, бюрократически организованных проектных институтов, в свою очередь, не мог не повлиять на процесс обучения, что вело за собой концентрацию внимания на планировочном рисунке как таковом, при весьма поверхностном представлении обо всем прочем. Именно эта модель была многократно зафиксирована и в книгах, авторы которых были принуждены тщательно обходить проблемные вопросы, и, что важнее, в строительных нормах и правилах.

Застройка гигантских пространств ширмами из жилых домов 20 и более этажей является запоздалым воплощением корбюзианского модернизма, повторенным в бесконечность. В данном случае – район Марьино в Москве, но в любом случае это соединение интересов крупных застройщиков и распорядителей землей. В этой ситуации городская среда в ее человеческом измерении сжимается до отдельной квартиры, шаг из которой есть шаг в «ничьи» просторы.

Финал советской эпохи и советской системы государственного планирования, формирование новой практики застройки, подчиненной преимущественно соображениям сиюминутной выгоды, застал российскую школу городского планирования врасплох, так что выйти из кризиса ей чрезвычайно затруднительно.

Испытав обаяние отважных идей архитекторов-урбанистов, которые, как Ле Корбюзье, были готовы снести с лица земли старые города ради создания новых, якобы идеально отвечающих потребностям людей, городские планировщики Европы довольно быстро вернулись к ценностям тщательной

работы с фрагментами. При этом они делали все возможное, чтобы сохранить контроль над городом как целым, и на долгое время роль лидеров в этом процессе заняли скандинавские профессионалы, стремящиеся соединить соображения современного комфорта с бережным отношением к ландшафту и верностью культурной традиции. Во многом распространению этой позиции способствовал провал крупных проектов, осуществленных государственной властью в роли девелопера, как это случилось с парижскими пригородами, кварталами т. н. социального жилья в Стокгольме, Ньюкасле, или в американском Сент-Луисе, где такие кварталы, превратившиеся в трущобы, куда не рисковали появиться ни скорая помощь, ни полиция, в конечном счете выселили и взорвали.[18 - По иронии судьбы проект района Прют-Айгоу был первоначально удостоен высшей американской премии.]

Формирование безмерных американских пригородов осуществлялось и далее осуществляется девелоперскими компаниями, которые нанимают ландшафтных архитекторов и транспортных инженеров, так что здесь затруднительно говорить о городском планировании как самостоятельном умении. Ключом к проектам планировки становится «зонинг» – пространственное зонирование, главной функцией которого стала сегрегация микрорайонов (их обычно называют «деревнями») по стоимости земли и недвижимости. Тем не менее под воздействием авторов-урбанистов начиная с Джейн Джекобс, с середины 70-х годов началось развертывание двух процессов протестного характера. Один из них – массовое движение «архитекторов-адвокатов», которые берутся за работы микромасштаба: помогают самоорганизации жителей с целью сохранения зданий от сноса, осуществления ремонта, частичной перестройки и обустройства площадок под нужды детей, формирование мини-парков и пр. Это масштаб отдельного двора, малого квартала, небольшой улицы, но в этот процесс в одной Великобритании оказались втянуты свыше четырех тысяч профессионалов. Другой, параллельный, процесс связан с идеологией т. н. нового урбанизма. Его сторонники, взгляды которых восходят к идее города-сада Говарда, стремятся к возрождению малого города, который в отличие от стандартной пригородной «деревни» должен иметь собственный публичный центр, свои торговые центры и, в идеальном случае, еще и рабочие места. Предельным выражением идей «нового урбанизма» стал городок Селебрейшн, построенный на осушенной земле крупнейшим девелопером – корпорацией Диснея. Достижения и ошибки, допущенные при создании Селебрейшн, заслуживают того, чтобы рассмотреть их специально дальше.