Осокин. Том 2

© Вячеслав Григорюк, 2025

ISBN 978-5-0053-3687-3 (т. 2)

ISBN 978-5-0053-3684-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Причина смерти – спортивное сердце

Книга 1. Заключительный подход

1

Осокин оглядел спортивный зал – небольшой павильон с высоким потолком. Под ним с равным промежутком тянулись ряды железных ферм, каждая из которых опиралась по бокам на массивные бетонные колонны. Стены были побелены. В центре пол окрашен в жёлтый, вдоль стен – в синий, разделён белыми линиями. Два соревновательных помоста с резиновыми вставками стояли в трёх метрах друг от друга; на правом была собрана штанга. Рядом с каждым помостом находилось табло. Левое – выключено, на правом зеленоватым светом горело имя «Алексей Сидоров». Ниже шла подпись: «Толчок. 2-й подход. Вес штанги – 225 кг». За табло и помостами тянулся высокий тент с описанием соревнований. Напротив – жалкое подобие трибун: несколько рядов обшарпанных скамеек и офисных кресел.

Осокин перевёл взгляд на снаряд. Четыре красных диска одинакового размера и толщины упирались с одной стороны во втулку, с другой – зажимались замком. На дисках белыми буквами было написано: ROGUE 25 кг.

Данил прикинул:

– Восемь дисков по двадцать пять килограммов… Это ж двести кило! А почему тогда на табло – двести двадцать пять?

Он не стал вникать. Голова болела – не до арифметики.

«Наверное, давление подскочило», – подумал он.

Справа от помоста стоял стол – две школьные парты, застеленные зелёной шторой или, может, старым покрывалом. На столе – табличка «Жюри». За ним – две скамейки. Чуть поодаль – сигнальное табло с тремя белыми и тремя красными лампочками. Напротив помоста – три стула, на каждом лежал пульт. Трибуны в глубине зала пустовали. Соревновательная зона была огорожена съёмным заборчиком; каждая секция перетянута тентом с логотипом спортивного комплекса.

«Наверное, чтобы лишние не мешали», – подумал Осокин.

Он вспомнил, зачем здесь. Парень упал в обморок, а через несколько минут у него остановилось сердце. Звали парня Алексей Сидоров. Перед самым подходом. Отравление? Или сердце не выдержало?..

Осокин прошёлся по помосту. Ничего интересного. Белые следы вели от стойки с круглой чашей. В ней – белый порошок и крупный кусок магнезии.

Он взял щепотку, растёр между пальцами.

Обычная магнезия. Несколько крупинок упали на чёрные туфли.

«В здравом уме это ж не станешь жевать или нюхать», – подумал он.

Отряхнул руки. Крупинки разлетелись, осели на чашке, на рукавах и плечах чёрной кожаной куртки, упали на пол. Зря. И, как назло, платка с собой не было.

Осокин подошёл к столу и вытер руки о скатерть. Первое впечатление подтвердилось: стол действительно был застелен старой зелёной шторой.

Он оглядел зал ещё раз: просторный, с недавним ремонтом. На потолке – ни пятен, ни потёков, на балках – никакой ржавчины.

На всю стену висел плакат: «Открытый чемпионат Москвы по тяжёлой атлетике среди юношей и девушек до 20 лет». На фото – спортсмены, поднимающие тяжёлые штанги. Даже девушки. «Нет, не хотел бы я жену-штангистку. Обидно, когда женщина поднимает больше тебя».

Осокин обошёл плакат. На столешнице – звуковой пульт, рядом – одинокий стул и ноутбук. Из-за плаката торчали крупные колонки.

«Как же я их сразу не заметил?» – подумал он, подходя ближе.

Нажал на пробел – тишина. Ноутбук был выключен.

Зал, как зал. Плакат – просто ширма, чтобы спортсмены могли собраться перед подходом.

До Осокина донёсся голос Гашакова:

– Так вы ничего не знаете? Напарник стоял у входа и разговаривал с пожилым мужчиной в спортивном костюме.

– Нет, – ответил тот.

Осокин подошёл. Представился, показал удостоверение.

– Девяткин Павел Викторович, – кивнул мужчина. – Тренер Сидорова. Даже не знаю, что случилось, – продолжил он, обращаясь к Гашакову. Голос его был мягкий и спокойный. «Неужели совсем не переживает?» – удивился Осокин.

– Парень вышел на помост, вздохнул полной грудью – и через пару секунд свалился. Подумали, обморок.

Девяткин шаркающей походкой пошёл к помосту. Спина прямая, но зад отставлен.

– Вот здесь он стоял. А потом – свалился.

Осокин и Гашаков подошли. Из этой точки было видно всё: судейские стулья, стол жюри, трибуны.

– Тут у нас в комплексе носилки есть, – сказал Девяткин. – Переложили парня, понесли в разминочный зал.

Он зашёл за плакат, двинулся дальше. Полицейские последовали за ним. Каждый шаг Гашакова отзывался гулким эхом – каблуки цокали, будто с железными набойками. Осокин морщился – звук раздражал, голова пульсировала всё сильнее.

– Лёша в себя не приходил, – продолжал тренер. – Мы его перенесли в кабинет медика, наверх, – показал он на лестницу. – Багров его послушал, сердца не услышал, вызвал скорую.

– Он пытался оказать первую помощь? – уточнил Гашаков.

– Да, но безуспешно, – Девяткин остановился у двери. – Скорая уже вызвала вас.

Осокин кивнул и вошёл в разминочный зал.

Помещение было вытянуто, с высоким потолком. Вдоль стен – такие же помосты, как в соревновательном зале, по углам – тренажёры, скамейки, брусья, перекладины. Возле каждого помоста – подставки под диски разных цветов: зелёные, синие, жёлтые, красные. Пахло потом, резиной и ментоловыми мазями. Запах бил в голову.

– Вот тут он разминался, – Девяткин подошёл к третьему помосту. – Даже штанга не разобрана. – Он провёл рукой по дискам, тяжело вздохнул и сел на скамейку. – И кто теперь поедет на Олимпиаду?..

– Так он претендент? – спросил Гашаков.

– Да, лучший в категории. Пахал как лошадь. И талантливый – очень, – Девяткин взглянул на Осокина. – Кто, если не он?

Осокин промолчал.

– Где сейчас медик?

– У себя, наверху, – показал Девяткин.

– Сидоров жаловался на здоровье? – спросил Осокин.

– Это спорт, сынок, – вздохнул тренер. – Профессиональный спорт. Травмы у всех. Он плечо берёг – болело сильно. Я не могу за каждым следить, их у меня двенадцать. Если жаловался – отправлял к Багрову. Он врач, он же допускает к соревнованиям, он же и лекарства назначает.

– Пойдём поговорим, – сказал Гашаков.

Они поднялись на третий этаж.

Багров сидел за столом и что-то записывал. При виде полицейских поднял глаза.

– По делу Сидорова? – сразу понял он.

На нём был халат с эмблемой какого-то препарата – название вышито красными нитями, но неразборчиво. Возраст определить сложно: то ли стареет рано, то ли просто хорошо сохранился. На пальцах – жёлтые пятна от сигарет. В остальном обычный кабинетный человек. По распухшему носу Осокин не понял, спортом ли он занимается или чаще прикладывается к бутылке.

Осокин осмотрел кабинет. Пахло медикаментами. Пространство разделено ширмой: приёмная и процедурная. В приёмной – стол, заваленный бумагами, табуретка, шкаф с документами и справочниками. На стене – грамоты. Рядом – ростомер, старые весы с облупившейся жёлтой краской и следами ржавчины.

В процедурной – кушетка под прозрачной клеёнкой и стеклянный шкафчик с ампулами, пузырьками, инструментами. На полке – открытая упаковка ваты. В углу – умывальник. Оба шкафа заперты на маленькие навесные замки.

– Да, скорую я вызывал, – говорил Багров прокуренным голосом. – Парню нужна была реанимация, а у меня, сами видите… – он развёл руками. – Только витамины да шприцы.

– Это что? – Осокин показал на открытую пачку.

– Диклофенак. Обезболивающее.

– Одной ампулы нет, – заметил Осокин.

Багров встал, достал пачку, повертел в руках.

– Странно… Перед соревнованиями я никому уколов не делал, – сказал он.

– Тренер говорит, Сидоров жаловался на плечо, – заметил Гашаков.

– Обычное дело, – пожал плечами врач. – То спина, то локти, то колени. По пять—семь тонн за тренировку поднимают. В подготовке – по две, три тренировки в день.

– А ампулу кто-то мог взять?

– Вряд ли. Перед соревнованиями меня вызвали в бухгалтерию – отчётность проверяли.

– Значит, зал был без медика?

– Нет, – возразил Багров. – Медсестра присутствовала, следила за состоянием. А допуск я даю накануне. Все были в норме. Даже Сидоров.

– Сюда кто-то мог зайти?

– Да кто угодно. Кабинет днём не закрываю. Но шкафчики – под замком, – он достал связку ключей. – Когда уходил, ключи были со мной.

– Предварительное заключение?

– Остановка сердца. Даже если бы он сюда зашёл, не открыл бы шкаф без повреждений.

– А вы, вернувшись, замок проверяли?

Багров задумался.

– Не помню… Был не до того.

– Понимаю, – кивнул Осокин и направился к выходу.

В коридоре они столкнулись с мужчиной в коричневом пиджаке и серых брюках. На глазах очки. Он шёл быстро, не глядя в их сторону. Из туалета тянуло шумом воды.

– Судья, – сказал Багров. – Семён. Он первый подскочил к Сидорову. Хороший человек.

Полицейские поблагодарили врача. На лестнице попытались окликнуть судью – тот не ответил.

В зале было пусто. Вернулись в разминочный. Тоже никого.

Подошли к помосту Сидорова.

– Что думаешь? – спросил Гашаков, слегка толкнув штангу ногой. Снаряд покатился на пару сантиметров и замер.

– Пока не знаю, – ответил Осокин. – Не похоже на убийство. Сердце, возможно, не выдержало. Разрыв, может… – он посмотрел на диски, на пустые лавки. Зацепок не было. Наклонился, попробовал приподнять штангу – не сдвинулась.

– Слушай, Саня, – обратился он к напарнику, – видел, сколько Сидоров собирался поднять?

– Видел.

– Я насчитал двести кило. На табло – двести двадцать пять. Почему?

– Понятия не имею, – пожал плечами Гашаков. – Я не по спорту.

– Два с половиной кило… – пробормотал Осокин, глядя на диск у помоста. Вспомнил разговор с Багровым и недостающую ампулу диклофенака. Странно: шкафчик заперт, а ампулы нет. Или забыл закрыть?.. – Поехали в участок. Пусть эксперты скажут своё слово.

– Давай сперва в морг заглянем, – предложил Гашаков, громко цокая каблуками. – Хоть на жертву посмотрим.

Осокин поморщился. Голова всё ещё гудела, и виски стучали, будто кто-то бил изнутри молотком.

2

В морг Осокин не поехал – не хотелось смотреть на труп. К тому же эксперты всё равно пришлют отчёт с фотографиями жертвы. Потом начнутся утешительно-прохладные беседы с родителями, после которых у полиции появится нормальная фотография Сидорова. Лишний раз спускаться по собственной воле в подвальное, холодное помещение не было никакого желания. Осокин вернулся в участок.

В кабинете было свежо: несколько минут назад техничка закончила влажную уборку. Он видел, как она в коридоре с ведром и шваброй мыла полы. За время службы в Томском отделении он привык, что там полы мыли раз в неделю. Здесь же – каждый день, а порой и дважды. Это стало для Осокина настоящим откровением: в Москве, оказывается, ценился труд уборщиков.

Но ещё больше его удивил сам кабинет. Просторная квадратура, высокий потолок. Ни старой мебели, ни пыльных полок, забитых до верха нераскрытыми делами. Удобные кресла с подлокотниками – пусть и покрытые дерматином, а не кожей. У каждого следователя свой компьютер, служебный мобильник – простая кнопочная китайская «пищалка», а не модный смартфон.

В углу, прикрытый шкафом для одежды, стоял обеденный стол. На нём – микроволновка и электрический чайник, под столом – маленький холодильник, который Гашаков в шутку называл «минибаром». В другом углу – кулер с водой.

Евроремонт. Пластиковое окно в три створки, завешенное жалюзи. Светодиодные лампы – в кабинете всегда светло. Поначалу Осокин долго привыкал к такому яркому освещению. На входной двери – зеркало во весь рост. Вот оно, столичное отделение полиции.

Он откинулся на спинку кресла и задумался. Первое серьёзное дело за последние три месяца. До этого всё время уходило на поиски квартиры, бесконечные скитания по хостелам и споры с наглыми риэлторами. С ФСБ ничего не вышло.

Тогда, в Томске, он позвонил агенту, арестовавшему Калинина, представился по форме и выразил готовность принять предложение. Тот сухо попросил прислать резюме на электронную почту. Осокин тогда ещё удивился – кто же в ФСБ рассылает резюме? Но составил шаблон на HeadHunter, чуть приукрасил свои заслуги и отправил.

Ответа ждал три дня. Наконец позвонил сам – агент сказал, что начальство хочет встретиться лично, и больше не выходил на связь.

Осокин собрался и вылетел. Оставил мать одну в Томске. Лиля ехать отказалась – чему он, по правде, был рад. В самолёте, глядя на медленно плывущие облака, он вдруг понял, что их с Лилей отношения – всего лишь короткая интрижка, способ сбросить напряжение и выплеснуть накопившиеся эмоции.

А эмоций тогда было в избытке. Постоянное движение, суматоха в полицейских кругах: ведь арестовали звезду Томской прокуратуры – лучшего сотрудника, достойнейшего человека! Газеты и новостные каналы только и обсуждали арест Савинова. Каким чудом Калинин избежал огласки, Осокин не понимал. Видимо, руководство решило, что для прессы достаточно одного «генеральского сынка», а очернять федералов – не в их интересах.

Если бы информация о Калинине просочилась наружу – был бы скандал. Стоило какому-нибудь журналисту или блогеру оказаться на борту самолёта во время ареста – федералам прибавилось бы головной боли. Хотя, Осокин был уверен, вопрос решили бы быстро: свидетеля упекли бы за «экстремизм», а полиция с удовольствием повесила бы на него пару «висяков». Вот тебе и свобода слова.

Потом он вспомнил, что самолёт тогда не взлетел вовремя. Всех пассажиров вернули в терминал, стали проводить «разъяснительные беседы». Особо громких уводили в отдельные комнаты. У всех, включая экипаж, изъяли телефоны, стерли фото, видео, переписки и строго предупредили – молчать.

«Да, система, если захочет, работает идеально», – подумал Осокин, глядя в заиндевевший иллюминатор. Потом закрыл глаза и попытался уснуть.

Без приключений прилетел в Москву. Толпа спешила: кто на паспортный контроль, кто за багажом, кто – к выходу. Отмахнувшись от таксистов, Осокин добрался до аэроэкспресса. Цена за билет удивила, но красный двухэтажный поезд с автоматическими дверями впечатлил ещё больше. За сорок пять минут он домчал до Павелецкого вокзала.

На улице – непривычно широкие дороги, высоченные дома, рев машин, толпы людей. Чернокожие парни и кавказцы продавали дешёвые сим-карты, какой-то мужик орал: «Автобус до Воронежа!». Осокин остановился посреди тротуара, чувствуя, как тяжелеет дыхание. Всё вокруг казалось чужим.

С третьего раза дозвонился ФСБшнику – тот объяснил, куда ехать. Осокин подумал минуту и взял такси. Всю дорогу смотрел в окно, удивляясь архитектуре, пробкам и расстояниям. Но больше всего поразила цена за проезд.

На проходной ФСБ его мурыжили минут двадцать. Дежурный не верил, что Осокин сам прислал резюме агенту. Потом провели к инспектору по кадрам – молодой девушке с накладными ногтями и ресницами. Она брезгливо приняла документы и велела подождать в коридоре. Через час вернула и сухо сообщила, что в ряды федеральных агентов его принять не могут. Сослалась на характеристику из кадетского корпуса, увольнение из Томского отделения и попросила покинуть здание.

Десять минут Осокин стоял на крыльце, не веря, что так глупо попался. Постепенно стало доходить: в ФСБ не шлют резюме по e-mail. Его просто развели – как провинциального лоха.

А мечты ведь были громкие. Он думал, что примут с распростёртыми объятиями: герой, разоблачивший коррумпированных чиновников. Видел себя в отдельном кабинете, ловящим шпионов и террористов. Думал, государство поможет с жильём. Мечтал смотреть в глаза Савинову на суде.

А вышло – «поматросили и бросили».

Он спустился по ступенькам, не зная, куда идти. И тут его окликнули. Тот самый агент, что оставил визитку в Томске.

– Слушай, – сказал он, подходя, – твоё резюме я перенаправил в московский отдел МВД. Приложил характеристику, материалы из Томска и свои рекомендации. Позвони вот сюда, – и протянул визитку. Осокин взял.

Алексей Никитович Федотов, полковник МВД. – Позвони, они ждут, – сказал агент и ушёл, даже не попрощавшись.

Осокин долго смотрел ему вслед. «Вот тебе и Москва. Едешь в одну контору – попадаешь в другую».

Он снял в ближайшей гостинице номер эконом-класса на три дня. Деньги утекали, как вода сквозь пальцы. И всё никак не решался позвонить – боялся нового отказа.

Долго сидел на кровати, глядя на визитку: белый картон, чёрные буквы, золотой герб. Посмотрел на часы – пятый час вечера. Решился.

На третьем гудке ответили.

– Если вы тот Осокин, что Савинова вычислил, – сказал мужской голос, – жду вас завтра в десять. Дежурному скажете, что назначено. – Трубка замолчала.

– И чего боялся? – спросил себя Осокин, глядя на экран телефона.

Вечером спустился на ужин, потом вернулся в номер. Ночь провёл без сна, всё думая, как пройдёт встреча. Удастся ли произвести впечатление? Возьмут ли без проверок? Ведь он хороший сотрудник – толковый, грамотный, внимательный. Разве рядовой мент смог бы вычислить агента ФСБ и опознать его по мутным кадрам камеры наблюдения?

Заснул ближе к пяти утра. Проснулся по будильнику в семь.

Долго сидел на кровати, раздумывая: зачем всё это? Разве в Томске плохо жилось? Мог ведь написать прошение – Котов помог бы восстановиться. Но нет, сорвался, полетел в столицу. Все едут в столицу. Хоть и говорят, что «Москва не резиновая», а принимает всех.

Он подошёл к окну. Люди, машины, шум – обыденность для Москвы, но чуждая ему. Раньше считал словосочетание «автомобильная пробка» шуткой. Теперь понял – не шутка.

Завтракать не стал – кусок не лез. Выпил крепкого кофе, собрался. На ресепшене администратор посоветовала вызвать такси заранее:

– Метро – быстро, а всё остальное в Москве стоит.

Таксист оказался толковым, знал дворы, объезжал пробки. Доставил Осокина за двадцать минут до назначенного времени и не взял лишнего.

У двери кабинета полковника Осокин остановился. В Томске он бы просто вошёл без стука, а тут – мандраж. Постучал, потянул за ручку.

Федотов оказался высоким, худым мужчиной в повседневной форме. Протянул руку, предложил сесть. Кабинет – просторный, с длинным столом, шкафами, окнами с белыми жалюзи.

– Хорошую службу ты сослужил, – начал он. – Смог поймать таких людей.

Осокин лишь кивнул.

– Скромный, – заметил полковник. – Это хорошо. Я тут твоё дело почитал, характеристику от ФСБ получил… Учись сдерживаться. Не по чину людям в морду бить – даже подозреваемым.

Он перелистнул папку.

– С жильём думал?

– Пока нет.

– Помочь можем: или общежитие, или компенсация за аренду. Ищи сам.

Полковник поднял глаза:

– Тебя в органы берут. Более того – присваивают внеочередное звание. Будешь старшим лейтенантом.

Осокин удивился.

– Толковые сотрудники везде нужны, – добавил Федотов. – Оформляйся. Получишь табельное, а дальше – дело времени.

Дальше всё пошло по накатанной. Коллеги встречали его приветливо, но сдержанно. Вежливость – не участие. Тогда Осокин понял: байки о зажравшихся москвичах – не совсем правда.

Но потом его познакомили с капитаном Александром Гашаковым – и стереотипы ожили.

Гашаков не подал руки, а когда полковник вышел, сразу съязвил про «сибирскую глухомань» и «цивилизацию».

– Звание один раз на халяву досталось, – гнусаво протянул он. – Второго не жди. Я тут семь лет пашу – только капитана получил. Так что сиди тихо.

Осокин посмотрел на него спокойно:

– Меня сюда пригласили. Кто дал звание – не моё дело. Но и не твоё.

– Ты тут не ерепенься! – Гашаков выпятил грудь.

– Я и не ерепенюсь, – сдерживая смех, ответил Осокин. – Мы с тобой напарники. Работать будем, а не выяснять, кто кому что должен. Мир? – он протянул руку.

Гашаков хмыкнул, неохотно пожал ладонь – и просчитался. Осокин сжал руку крепко, почти без усилия, но так, что капитан крякнул.

– Надеюсь, договорились? – спросил Осокин.

– Да… договорились, – выдавил Гашаков.

– Вот и славно.

После этого тот неделю косился на Осокина и руку подавал с опаской.

Гашаков был самым обычным капитаном: не дерзил начальству, но и не рвался в бой. Нашёл тёплое место с отдельным кабинетом и стабильной зарплатой. Осокин вскоре понял: Гашаков – с гнильцой, и потому с ним никто не хотел работать.

Новых дел не было. Осокин изучал старые материалы, что подкидывал Федотов в надежде на «свежий взгляд». Ничего нового он не нашёл, к разочарованию полковника.

А потом его вызвали в суд – первое слушание по делу генерала Савинова.

Заседание проходило в закрытом режиме: журналистов не подпускали даже к крыльцу. Дело громкое, и МВД не хотело светить промахи.

Осокин был ключевым свидетелем. В зале – трое судей, секретарь, пристав, прокурор Мокшин и адвокат Белогуров, постоянно косящийся на Осокина. Савинов сидел в клетке, охраняемый сержантом с автоматом.

Судьи спрашивали об обстоятельствах, прокурор – о деталях дела. Всё шло ровно, пока слово не попросил Белогуров.

– Ваша честь, – начал он, прогуливаясь с папкой в руках, – свидетель обвинения не умеет контролировать гнев. Он ведь избил племянника военного человека, – и передал судье документ.

– Это было давно! – возмутился Осокин.

Судья ударил молотком:

– Тишина в зале!

Белогуров перешёл к характеристике Осокина в МВД, удивляясь, как такого вспыльчивого приняли в убойный отдел.

– Я пахал, разгребая старые дела! – выкрикнул Осокин.

– Ещё раз – и удалю из зала! – холодно сказал судья.

Адвокат между тем перешёл к Дымову – капитану, под началом которого служил Осокин. Из его речи следовало, что Дымов был посредственным офицером, а Осокин – вспыльчивым и жестоким. В доказательство – случай с водителем семьи Федорковых.

– И теперь этот человек обвиняет моего подзащитного, – Белогуров остановился напротив Осокина. – А обвинение считает его надёжным свидетелем! В доказательство разрешите продемонстрировать запись.

На экране замелькали кадры полугодовой давности – задержание Матвеева и Шуваевой. Всё повторялось кадр в кадр. Когда видео закончилось, судьи посмотрели на Осокина. Он опустил взгляд. Неужели теперь всю жизнь будут попрекать этой плёнкой?

– Ходатайствую об исключении Осокина из числа свидетелей обвинения, – заявил Белогуров.

– Протестую! – выкрикнул прокурор.

– Протест отклонён, – судья ударил молотком. – Ходатайство принято. Заседание откладывается.

Судьи поднялись и ушли.

Белогуров смотрел на побагровевшего Мокшина, довольный собой.

Осокин не стал ждать разрешения пристава – просто вышел из зала. Всё повторялось. И почему ему всегда достаются такие адвокаты?

Как Белогуров вообще добыл эту информацию? Разве не существует тайны следствия? Видимо, проверяли его на прочность.

Проверку он не прошёл.

3

Осокин вздрогнул, когда Гашаков вошёл в кабинет.

– Знаешь, – начал тот с порога, – парень как парень. Даже не верится, что он такую тяжёлую штангу поднимал. – Гашаков уселся за свой стол, – чуть крупнее, чем я. Думал, увижу амбала накачанного. – Он напряг бицепсы, выпятил грудь, потом стал пытаться раздуть шею.

Осокин смотрел в окно – нахлынувшие воспоминания ещё не отпустили, и все эти выкрутасы капитана он попросту не замечал.

– С тобой что? – только теперь заметил Гашаков потерянный взгляд Осокина.

– Воспоминания нахлынули, – ответил тот и моргнул дважды, словно стряхивая их с ресниц.

– Предварительные результаты есть?

Гашаков покачал головой.

В дверь дважды постучали. Вошёл прокурор Мокшин.

– Слушай, Данил, – начал он, – в суде, конечно, всё получилось не слишком приятно, – Мокшин сел напротив Осокина. – Белогуров та ещё сволочь.

– Я заметил, – пробурчал Осокин. Он опёрся локтем на стол и подпер голову кулаком.

Мокшин был ровесником Гашакова – гладко выбрит, подтянут, аккуратен. Даже без формы сразу было ясно: человек в погонах. Ответственный, собранный, строгий к себе, но лояльный к другим – до тех пор, пока они ни в чём не виноваты. В зале суда он не давил на свидетелей обвинения, но умело зажимал защиту, подлавливал на неточностях, бил точно в больное место. Отыскивал такие факты, что у многих волосы вставали дыбом.

Месяц спустя после знакомства Осокин узнал, что Мокшин и Гашаков вместе окончили школу милиции. По неясным для Осокина причинам они сошлись, хотя общались в основном по работе.

– Ты не парься, – продолжал Мокшин, сидя прямо, будто проглотил линейку. – Самое главное – не переживай. Я всё сделаю нормально. Тебя не исключат из списка свидетелей. Ты ведь практически один вычислил Калинина и сумел поймать Савинова.