Приговоренная замуж

И женщины глядят из-под руки,

В затылки наши бритые глядят

И ах как же хотелось им быть этими женщинами, красивыми, многоопытными, глядящими из-под руки в стриженые затылки солдатиков.

Вы слышите, грохочет барабан,

Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней!

Уходит взвод в туман, туман, туман,

А прошлое ясней, ясней, ясней…

И слышался им этот грохот барабана, солдат прощался с Ней, крепко обнимая плечи и целуя в губы, и уходил потом вместе со своим взводом в туман, на прощание весело и отчаянно взмахнув рукой с зажатой в ней пилоткой. Где все это они видели, во сне или наяву, в кинохронике или вычитали в книгах, но так все отчетливо и правдиво вставало перед их глазами, что дух захватывало. В эти минуты, наедине с собою, они были готовы на все, они даже хотели, чтобы сейчас, немедленно случилось это все – такое страшное и манящее, такое взрослое и таинственное.

И снова переулком сапоги,

И птицы ошалелые летят…

Стихли последние аккорды, растворились в черной, непроглядной ночи голоса, и они испуганно встрепенулись, и освобожденно порадовались: слава богу, ни о чем их солдатики не догадались, мысли их не подслушали… И первый испуг за собственные мысли, за смутные мечты. «Как, это я так думала? Я так хотела? Какой ужас! Какая я, оказывается, плохая… Что теперь делать? А вдруг кто узнает – стыдно-то, стыдно как. Неужели я одна такая? Неужели только я так плохо думаю?» И пристальный, внимательный взгляд на подругу, и тяжелый вздох: «Наверное, только я…»

– Ты чего вздыхаешь?

– Да так просто… А у тебя почему глаза блестят?

– И ничего они не блестят…

– Я, наверное, вижу, блестят они у тебя или нет…

– Девочки, кончай секретничать, – сквозь пламя костра Жорка смотрит пристально, немигающим взглядом.

– Мы не секретничаем.

– Понравилась песня?

– Ой, хорошая такая… Спойте еще!

– Споем, если хорошо попросите.

– Пожалуйста, спойте еще что-нибудь.

– Вы что, девочки, в детском садике: не знаете, как просить?

– А как? – робко переглядываются они.

– Учи вас, – ворчит Жорка, поднимается и, страшный, огромный в отблесках костра, идет неторопливо к ним.

– Ой, Нелка, влипли! – торопливо шепчет Рита.

– Не трусь, – с трудом выговаривает Нелли.

Они сидят, крепко сцепившись руками и снизу вверх испуганно смотрят на приближающегося Жорку.

– Коваль! Забери свою рыжую! – приказывает Жорка и подсаживается к Нелли.

«И почему ему Ритка не понравилась? – с паническим ужасом думает Нелли. – Вон какая длинноногая…»

– Мы не хотим, – испуганно пискнула Рита, но Коваль, смуглый и голубоглазый бандюга, взял ее за руку и единым движением поднял с места. – Ой-ой-ой! – заверещала Рита. – Ой-е-е…

Коваль тут же, не сходя с места, запечатал ей рот поцелуем.

– Ну, Малышка, видишь, как это делается? – Жорка положил руку ей на плечи, притянул к себе, обдав крепким запахом табака. – Только я хочу, чтобы ты сама меня поцеловала… Ты целоваться-то умеешь?

Не в силах отвечать, она лишь кивает в ответ.

– Тогда давай…

Жорка склонился к ней и подставил слегка вытянутые в ожидании губы.

– Ну, давай же…

И она потянулась к его губам, медленно, осторожно, словно шла по тонкому льду, а едва коснувшись их, отпрянула в сторону.

– Э-э, Малышка, разве так целуются? – спросил улыбающийся Жорка. – Так ты маму-папу да братика будешь целовать, а мы поцелуемся вот так…

Казалось, небо обрушилось на Нелли или же она провалилась под лед, по которому так осторожно шла к первому в своей жизни поцелую – нечем было дышать, нечем было думать, и только нестерпимо обидная и сладкая боль неудержимо расцвела на ее полоненных губах. В страхе она замолотила кулаками по Жоркиной груди, замычала, вырываясь и не в силах вырваться, задергала ногами… И вот – свобода! Жорка отпустил ее. Она хватанула воздуха, широко и потешно раздувая ноздри, открыла глаза (оказывается, они у нее были закрыты), увидела смеющееся Жоркино лицо и с ненавистью прошептала:

– Дур-рак…

Жорка взял несколько аккордов, отвернулся от нее и грустно запел:

Милая и родная,

Выгляни из окна…

В небе поймай глазами

Блик моего костра…

А ей уже стыдно за себя, за это детское – «дурак», ей уже жаль Жорку, такого одинокого и грустного рядом с нею, посреди темной ночи. И она осторожненько, несмело прикасается плечом к его плечу и замирает от тайного восторга, и почти умоляет Жорку: «Ну возьми, поцелуй меня снова. Целуй сколько хочешь, только не обижайся, только пой и пой эти чудесные песни…»

V

Последний вопрос, который стоял на повестке дня бюро Прибрежного райкома КПСС, – персональное дело коммуниста Петра Константиновича Дворцовского. Заслушав сообщение по существу дела, Владимир Александрович Пушмин обратился к членам бюро:

– Пожалуйста, товарищи, ваше мнение…

Никто не решался говорить первым. Сидели, опустив взгляд, выжидали.