В той стороне, где жизнь и солнце

– Пойми, я не могу не поехать…

– Так бы и говорил сразу, котик, а то плетешь сети вокруг да около.

– Ну, извини, пожалуйста.

– Иди ты, знаешь, со своими извинениями…

Рая на минуту задумалась, сосредоточенно глядя в переносицу Журавлева. Наконец, лицо ее обмякло, она качнулась раз и другой, взяла Сережу под руку и решительно сказала:

– Ладно, пошли сейчас к тебе.

– Понимаешь, никак я не мог, – облегченно заговорил Сережа, пытаясь сбоку заглянуть в желтые Раины глаза. – Они-то ничего сразу не скажут, а потом…

– Да брось ты, честное слово! – Раечка нетерпеливо дернула рукой и прибавила шаг. – У тебя выпить дома есть?

– Найдется, – обрадовано сообщил Журавлев, – почти полная бутылка «Рислинга» стоит.

– Ну, это не выпивка, – нахмурилась Раечка. – Давай заскочим ко мне в ресторан.

И они быстро пошли вверх по бульвару, не замечая угасающие к вечеру, поникшие осенние цветы, исходящие последним летним теплом. И маятник, вновь стронувшись с места, мерно и тягуче свершал свою работу.

V

День выдался на славу: с самого утра взошло над землею радостное благолепие, сотканное из неподвижного воздуха, осенней свежести и ровного тепла откочевавшего в небо солнца. Правда, пока все были в городе – никто этого благолепия не замечал, а вот стоило им выйти из автобуса, разобрать свои вещи и по узкой аллейке направиться вглубь дачного поселка, как все завздыхали и заохали. И лишь Сергей Петрович Журавлев безучастно плелся в хвосте, бесконечно зевая, спотыкаясь и проклиная всю эту затею.

Дача у Виктора Степановича Кравцова была просторная, с множеством пристроек, бетонированным погребом и электричеством. Сам дом был срублен из хорошего теса и годился для жилья зимой, а вот веранду и благоустроенный чердак Кравцовы приспособили для летнего отдыха. Особенно хорош был чердак: с топчанами, гамаком и великолепным видом сквозь большое слуховое окно на речку Каменушку. Несколько соток плодоносящего сада (в основном яблони и груши), грядки с клубникой, кусты малины и смородины живописно окружали строения.

– Все продукты, господа, несите на летнюю кухню, – распорядилась Зоя Георгиевна.

– Мясо надо бы в погреб, – робко заметила Нина Петровна.

– На кухне мы и разберемся, что куда определить… Сева! Севочка! Достань мне, пожалуйста, сметану из сумки.

– Да-а, братцы, природа, – выдохнул Федор Иванович.

– Мужчины могут покурить, – разрешила Зоя Георгиевна.

И дача Кравцовых ожила, загудела, тут и там замелькали между деревьями и строениями нарядные платья, потянулись в прозрачный воздух голубоватые дымки сигарет.

Федор Иванович, с утра пребывавший в отличном расположении духа, глубоко вдыхал воздух, разминал плечи, надоедая Сереже Журавлеву восторженными возгласами: « Во, братец, природа! Она сама за себя говорит. Ей рекламы не надо. Выехал за город, вдохнул-выдохнул и все понятно… А птицы, видал – птицы! Они же не просто летают, они – парят. В городе-то они чего, в городе они от помойки к помойке, с крыши на крышу, а здесь, брат…»

– Ну, чего ты накуксился? – тихо шептала своему Мишелю с утра уже расстроенная Люся Синицына. – Что случилось-то?

– Ладно тебе, – равнодушно огрызнулся Мишель. – Ничего не случилось, не выдумывай.

– А я вижу, что ты накуксился, – бледное, нервное лицо Люси Синицыной напряглось, глаза нехорошо заблестели. – Что тебе здесь не нравится?

– Прекращай шипеть, – тяжело двинул головой Мишель. – Не порть мне настроение с утра.

– Это ты мне его портишь с самого утра. Это ты ведь не хотел ехать на пикник.

– Тих-хо! Услышат же....

Напряженно дыша, стекленея глазами от приступа ненависти, они сидят на крыльце веранды, облитые спокойными лучами молодого утреннего солнца…

– Сева! – кричит из летней кухни Зоя Георгиевна. – Ты меня слышишь, Сева?

Сева сворачивает «Аргументы и факты», с которыми было пристроился на скамейке под грушей, и молча направляется на кухню.

– Подключи нам, пожалуйста, газ.

Сева соединяет резиновым шлангом газовую плиту с баллоном.

– Зажги и поставь чайник.

– А мы разве не будем ставить самовар?

– Обязательно будем… Мне просто нужна горячая вода, – отвечает увлеченная приготовлением салата Зоя Георгиевна.

Верочка и Аленка ушли собирать груши, которых много нападало под деревьями. Фрукты уже обмякли, потемнели от сырости, а некоторые и вообще сгнили, пропитав холодную землю сладким соком.

– Хорошо у вас тут, – говорит Верочка, больше заботящаяся о нарядном платье, чем о грушах. – Тихо так, спокойно.

– Это сейчас хорошо, а летом… – не сразу откликается Аленка, снисходительно улыбаясь Верочке.

– А что летом? – не понимает Верочка.

– Вон сколько работы, – Аленка обводит участок рукой. – Да еще комары кусаются.

– И место у вас хорошее – речка рядом, – говорит Верочка, скашивая глаза в сторону дома. – А сад какой…

Аленка поднимает голову, отбрасывает черную прядь с лица и внимательно смотрит на Верочку.

– Ты чего? – спрашивает Верочка.

– Так просто… А что?

– В школу-то не пошла?

– Подумаешь, – отмахивается Аленка, – один день пропущу.

– Ты выросла, Алена, – вдруг вздыхает Верочка и, воровато оглянувшись, шепчет: – Страх как покурить хочется.

Федор Иванович, морща тонкое, продолговатое лицо, убежденно говорит Сергею:

– Я дурак был, когда из деревни уехал. Вот и Анна Ивановна тебе это подтвердит. По глупости все вышло. Да и вся наша жизнь – сплошная глупость, честное слово… Умер дальний родственник, а квартира осталась, вот мы из-за квартиры и переехали.

Сережа Журавлев, до этого клевавший носом, оживился: