Кедровое солнце

– Может, чего помочь? – спрашивает Сергей.

Ванька внимательно смотрит на него маленькими глазками цвета старой замазки, часто помигивая белесыми ресничками, и вновь крутит ручку, или, как еще ее насмешливо зовут шофера – «кривой стартер».

Наконец, над выхлопной трубой взвиваются жирные, черные кольца, по которым становится ясно, что Ванька безнадежно пересосал карбюратор. Постепенно кольца белеют, трактор вздрагивает, несколько минут его беспощадно колотит, словно в сильном ознобе, и вот двигатель заработал. Ванька дергает ручку газа, трактор набирает обороты и рычит на весь полевой стан. Потный Ванька, задрав голову, смотрит на вылетающие кольца отработанных газов, и когда они исчезают совсем, слившись с голубым воздухом, убирает обороты.

– Ты верхонки не взял? – хмуро спрашивает он.

– Нет…

– К вечеру мозоли набьешь… Ручка тугая, надо бы тяги ослабить, да…

Ванька не договаривает и безнадежно машет. А Сергею и подавно не до тяг, ему бы поскорее в поле, Ваську повидать.

3

И потянулся бесконечно долгий июньский день, когда солнце как взойдет в зенит, так и торчит там бог знает сколько. Ни деревья, ни копны сена не отбрасывают в это время тень и негде укрыться от палящих лучей, разве что забраться под копну, но и там колко и душно. Ко всему этому пить хочется – спасу нет, а деда Никифора, развозившего на Стрелке воду, словно корова языком слизала. Но и это еще не все: от перегретого двигателя «Универсала» на Сережу несет жаром, он задыхается от угарных газов, а нескончаемые валки сена, словно волны на озере, накатывают и накатывают на грабли, и надо не зевать, вовремя дергать ручку, иначе валок завиляет по всему полю, и тогда держись – засмеют на полевом стане…

Вдруг трактор грозно взрычал на самых высоких оборотах, Сережа оглянулся и увидел, как Ванька грозит ему кулаком, показывая на валки. Сергей глянул и обомлел: один валок пропущен, а под кривыми зубьями граблей тяжело, с натугой, проворачивался огромный ком сена, до следующего же валка еще метров пять. Едва дотянули до него, да и то скошенная трава начала просеиваться между зубьями.

Ванька что-то кричит, но Сережа, вновь оглянувшись на него, видит только его ослепительно белеющие на чумазом лице зубы.

«Вот бы сам попробовал дергать эту ручку, – неожиданно сердится он, – а то хорошо сидеть на тракторе и кричать на других…»

От этой проклятой ручки, которую надо было вначале со всей силой тянуть на себя, а потом, когда кулачки зацеплялись втулкой, вовремя отпустить (иначе она могла и руку выдернуть), уже к обеду на правой ладони во всю ее ширину натянулась багровая полоса. Сергей знал, что к вечеру на этом месте вздуется белый пузырь и тогда даже сжать руку в кулак он не сможет. Но думать об этом сейчас не хотелось, хотелось пить. Он все чаще представлял широкую водную гладь Амура, спокойно взблескивающую под солнцем, и искренне недоумевал – как он мог каждый час и каждую минуту не пить эту дармовую воду? Теперь он удивлялся тому, каким глупым, оказывается, был, когда часами беспечно купался в реке вместо того, чтобы склониться над нею и без перерыва пить, пить…

И все-таки он проглядел появление деда Никифора на повозке с деревянной бочкой, в которой жила, плескалась, облизывала скользкие бока студеная колодезная вода. Вначале он удивился тому, что трактор остановился и валки перестали рябить перед глазами, а когда оглянулся, выпрямляясь усталой спиной, Ванька уже припал к огромному ковшу с длинной деревянной ручкой, а по подбородку у него лилась тоненькая, светлая струйка. Сереже чуть ли не до слез жалко стало эту убегающую в землю воду, и шевельнулось мгновенное чувство неприязни к Ванькиному подбородку. Но уже в следующую минуту он забыл обо всем на свете, потому что сам припал к леденящему зубы ковшу. Он пил и пил, удивленно скашивая серые глаза на деда Никифора, который равнодушно сидел возле этакой прорвы воды. Потом ковшиком вновь завладел Ванька, а Сережа переводил дыхание и мутными глазами смотрел вокруг себя.

Наконец, напившись и набрав по бутылке воды про запас, они успокоились. Дед Никифор утопил ковш в бочке, накидал в ее вырез зеленых лопухов, чтобы вода не плескалась, и поехал дальше, лениво понукая Стрелку.

– Покурим? – обронил Ванька, усаживаясь на землю.

Он закурил, а Сергей блаженно растянулся на мягкой стерне, оставшейся после молодой, июньской травы. Ни о чем не хотелось думать, но он все-таки думал о том, что где-то здесь и Настька. Наверное, ходит за волокушей, вилами сбрасывает на нее сено или идет вдоль валка и граблями оставляет за собой маленькие копешки.

И вдруг Сережа вспомнил, что Настька собирается учиться в медучилище. А значит – уедет из Озерных Ключей. А значит…

– Докончим эту полоску, – говорит Ванька, – поедем к Царским Воротам. Там будем вместе с Петькой Золотых грести.

Сергея словно пружиной подбросило.

– Точно?

– Так Мефодий Иванович велел, – пожимает сильными, покатыми плечами Ванька. Потом неохотно спрашивает: – Ну что, поехали?

– Поехали, – отвечает Сергей, с досадой оглядывая все еще большой клин поля, на котором надо сгрести сено.

4

До Царских Ворот они добрались ближе к вечеру, когда длинные тени начали остужать распаренную землю. Васька, заметив их «Универсал», сорвал с головы фуражку и приветственно замахал ею в воздухе, а Петька Золотых тут же переключил передачу и понесся к ним поперек валков. Трактор их был до зависти чистенький, верткий, с непривычно расположенным сзади мотором.

Петька подъехал, заглушил двигатель и веселый, с пышным чубом черных волос, золотой коронкой на переднем зубе, ловко спрыгнул на землю.

– Привет, Ваня! – подал он руку. – Как твой самовар, кипит?

– Привет, – хмуро ответил Ванька и тяжело свалился с трактора.

– Вы давно обедали? – спросил Петька.

– Давненько.

– Давай, перекусим? А потом рванем вон до той березки, – Петька отрезал рукой половину огромного луга. – Нам как раз до ужина хватит.

– Идет, – Ванька пошел к своему трактору за узелком с продуктами.

Есть особенно не хотелось. Но Сергей был рад возможности поговорить с Васькой и отдохнуть.

Мимо них зигзагами порхали бабочки, стремительно проносились сверкающие в солнечных лучах стрекозы, надоедливо жужжали мухи.

– Ты чего руку-то прячешь? – неожиданно спросил Васька, который всегда и все замечал.

– Я не прячу.

– Ври! А ну, покажь…

– Да ну.

– Покажь, говорю! – Васька взглянул на Сережину руку и тут же позвал: – Петь, а Петь, посмотри, как Серега руку уделал…

Петька повернулся и посмотрел – улыбку с его лица как ветром сдуло.

– Ты это что, – уставился он на Ваньку, – не видел, что ли?

– Я ему говорил – тяги надо ослабить, – неприязненно сощурился Ванька.

– Ну ты даешь! Да он откуда знает про тяги? – вскинулся Петька, зло посверкивая фиксой, от которой у первой деревенской красавицы Тоньки голова кругом шла. – Он же первый день на работу вышел… Как он будет у тебя дальше работать? Дать бы тебе, да связываться неохота, но в другой раз, смотри, Козел…

В общем, Ваньке досталось, и он тут же полез ослаблять тяги, а Петька вытащил из-под сиденья новенькие верхонки и протянул Сереже.

– Слышь, Петь, давай я с Ванькой поработаю, – вдруг попросил Васька, – а он с тобой погребет?

– Не надо, – робко возразил было Сережа, с благодарностью глядя на друга, но его никто не стал слушать.

5

Они уже заканчивали грести тот отрезок луга, который определил Петька Золотых, когда на их полоску перебралась женская бригада с вилами, граблями и конными волокушами, в которые большей частью были впряжены быки: коней берегли для уборочной, когда понадобится за восемнадцать верст вывозить хлеб с тока на элеватор. И сразу стало веселее от женских платков, крика, понуканий и разговоров. Кто-то из женщин запел высоким голосом, но тут же оборвал себя, а на смену грянул дружный, заливистый хохот. Кто-то ругал совсем уже состарившегося быка Адмирала, едва тащившего за собою легкую волокушу. Сережа, заметив тоненькую фигуру, живее остальных сновавшую между валками, выпрямился на мягко пружинившем сиденье, и всю его усталость как рукой сняло. Да что там говорить – он и в самом деле отдохнул на Васькиных граблях, которые были хорошо отлажены, смазаны, а главное – вместо ручки здесь была педаль: надо было лишь слегка подталкивать ее ногой.

– Эй, бабы! – крикнул со своего трактора Петька. – Талоны на мануфактуру отменили и в магазин ситец завезли…

– Подь ты, брехло, – с настороженной недоверчивостью отмахнулись от него женщины.