В мертвом городе

– Она два года жила без работы, – начинает рассказывать Крапулин, а я невольно отмечаю это дурацкое – «жила». – Ее мужа еще в 1993 году зарезали на рынке прямо у нее на глазах. Пошли они за кормом для аквариумных рыбок, к нему подошли два кавказца, попросили закурить… Кругом народ – толкаются, матерятся. Она на секунду отвернулась, на морских свинок посмотреть, а когда оглянулась, – он уже лежит на земле, и люди мимо идут. Понимаешь, никто даже шага не задержал: просто обходят его с двух сторон, жвачку жуют, орешки щелкают, а он лежит и изо рта пена с кровью сочится… Осталась она с двумя ребятишками: старшей, Оленьке, семь лет, а младшему четыре года. Последний раз я ее встретил в переходе метро. Стоит, сушеными грибами на ниточках торгует. В каком-то ношеном-переношеном платье, лыжных ботинках и рваных чулках. Глаза ввалились, рот запал, одни скулы торчат. Лет пятьдесят ей, меньше не дашь, а она еще и тридцатилетие не отмечала…

– Как живешь? – я ее спрашиваю.

– Да вот, торгую, – отвечает, – а не то дети с голода бы поумирали.

– Хватает?

– Хватало бы, – тихо говорит она, – если бы не они, – и за спину себе кивает. А там стоят два недоноска в широченных штанах и красных пиджаках, жвачку жуют и девок разглядывают. – Половину себе забирают, – испуганно шепчет она. – А так бы хватало. Мне ведь еще в лес надо съездить, электричку туда и обратно оплатить, найти эти грибы надо, дома в духовке высушить…

– Живешь-то ты все там же, возле китайского ресторана? – спрашиваю я ее.

– Какой там! – озирается она и громко кричит: – Грибочки! Кому грибочки?.. Давно я с той квартиры съехала, от греха подальше… Если бы раньше съехали, может и Петя живой был…

– А что такое? – я ее спрашиваю.

– Да они же всю нашу лестничную площадку разогнали, – шепчет она мне, – не мытьем – так катаньем. Из четырех квартир одну сделали, и живет там теперь какой-то цыган-не цыган с табором или азербайджанец с гаремом – кто их поймет. Одно тебе скажу: черные наш Город без объявления войны захватили. Они здесь всем правят и руководят, а наши верховоды только вид делают, что они хозяева. Тот же Лужин…

Недоноски в широких штанах давно уже на нас косились, а тут как почуяли, что разговор о них пошел: зашуршали штанами, захаркались по сторонам, как верблюды – в нашу сторону направились.

– Уходи! – насмерть перепугалась она. – Ради Бога уходи скорее…

– Я и пошел, – Володя Крапулин криво усмехнулся. – Мне в тот момент и самому страшно стало… А вчера узнаю, что Нина Ивановна Степанова вместе с детьми угорела в своей однокомнатной квартире на окраине Города: забыла выключить газ на кухне…

Глаза у Володи белеют, пальцы судорожно сжимаются в кулак, и он раздельно, по словам, говорит мне:

– А я на триста процентов уверен, что их просто убили.

– Откуда такая уверенность, Володя? – спрашиваю я.

– Да есть у меня несколько зацепок, которые надо проверить, – задумчиво отвечает Крапулин.

– Володя, ты можешь получить зарплату за март, – говорю я, чтобы сменить опасную тему и отвожу глаза в сторону.

Часть третья

I

Мне было грустно, мне было тошно, и я пошел в «Три аиста». Выпил сто пятьдесят любимой «Метаксы» и понял, что веселье на дне стакана не лежит. Я выпил еще, попрощался с дядей Костей и вышел на улицу… Был сентябрь. Дети шли из школы. Над бульваром граяли вороны и черными наростами застывали на тополиных ветках, уже успевших подернуться золотистым дымом осени… Хмурые, неприветливые лица, голодные псы возле разворошенных мусорных ящиков, реклама «Кока-Колы, сытая, довольная харя на огромном металлическом щите, поедающая гамбургер, правительственная машина в сопровождении целой дюжины завывающих, мигающих и воняющих милицейских машин, с правительственной блядью на заднем сиденье, безногий нищий, безуспешно пытающийся втащить себя на троллейбусную площадку, русский поэт Пушкин с обовшивевшим сизым голубем на левом плече – все это мой родной Город. И я бреду по нему, как по минному полю, боясь наступить на нищего или толкнуть богатого. Я знаю здесь все и всего боюсь. Боюсь банковских зазывал и красивых проституток, патриотических молодчиков с блудливым блеском в глазах и забугорных советников с буйной шевелюрой, продавцов порнопродукции и марихуаны, ночных дискотек и дневных блошиных рынков – я их боюсь. Я их не понимаю… Все детство мы бредили космосом, мечтали отыскать обитаемые планеты и встретить разумные существа – инопланетян. И вот инопланетяне сами пришли к нам. Забаррикодировали наши улицы своими торговыми палатками, навезли заморских шмоток, изнасиловали и развратили наших женщин, а нас самих загнали в духовное подполье. Инопланетяне заполонили все: госучреждения и творческие дома, рестораны и театры, полосы центральных газет и экраны телевизоров – отовсюду выглядывают их гнусные, заплывшие жиром и пороком, рогатые хари. Они скупили наши дома и открыли в них притоны, они уничтожили нашу идеологию, взамен завалив Город продукцией порноиндустрии, они ликвидировали институт детства, подарив вместо него нашим детям право воровать и побираться… И Город мой умер. Он стал похож на дерево, убитое ядовито-зелеными гнездами омелы. В нем строятся новые гостиницы и офисы, богатые казино и шикарные рестораны, но все это исключительно для инопланетян. То и дело проводятся выставки и презентации, покупаются новые сверхпрестижные самолеты для президента и бронежилеты для его охраны, устраиваются великосветские приемы и балы, но все это опять же только для них, инопланетян, слетевшихся на свой шабаш в мой мертвый Город, давно покинутый простыми гражданами. Мы все ушли в себя, как в непроницаемую сферу, со слабой надеждой не заразиться, не выпасть в биологический осадок на радость инопланетян… Так вот мы и живем: Город – без горожан, страна – без граждан, в мертвом Городе мертвого государства…

II

Надо было садиться за первую статью о Слизуне, а я все чего-то медлил, кружил вокруг да около и дождался звонка от Ларисы:

– Пупсик, привет! – жизнерадостно начала она и я понял, что против «Пупсика» бесполезно возражать, что теперь мне в этом даже ООН не поможет. – Как твои дела?

– Ничего, нормально… А твои?

– Мои? – удивилась она. – Мои – всегда окей! Пупсик, дорогой, Хозяин ждет от тебя работу… Ты не забыл?

– Нет, я помню…

– Материалы у тебя есть, деньги – тоже. Так в чем же дело?

– В шляпе, – по старинке попытался отшутиться я, но шутка моя не прошла.

– Даю тебе два дня, – голос у Ларисы совершенно абстрагировался, и я почти не узнавал его. – И лучше бы тебе в эти сроки уложиться… Договорились?

– Да, конечно… А для кого готовить материалы, для какой газеты?

– Это не твоя забота, – отрезала Лариса. – Твое дело – писать. Итак, через два дня я к тебе загляну. До встречи!

– Пока, – отвечаю я, несколько обескураженный и характером разговора, и ледяным тоном Ларисы: начав с «Пупсика», она закончила едва ли не за упокой… Мне это не понравилось.

И вообще – в этой истории мне многое не нравилось, кроме денег, которые я уже получил, оплатив свои счета и выдав сотрудникам зарплату. Мне не нравилось, например, что на губернаторских выборах у Слизуна будут конкуренты, которые вряд ли придут в восторг от моих статей и тогда… Я посмотрел на Шарика, безмятежно дремавшего на коврике перед диваном, и мне стало его жаль – Шарик вполне мог осиротеть вторично. От них, этих господ конкурентов, не спрячешься даже за камуфляжем подставных имен. Когда надо – они узнают все! Узнал же Слизун, что у Толика Дика нет приличного костюма, и он из-за этого не попал на престижную техническую выставку, хотя имел на руках официальное приглашение. Это приглашение просто-напросто аннулировали…

И длинный, слишком длинный и настырный звонок в прихожей. Так звонят, когда приносят срочную телеграмму с сообщением о похоронах, и почтальону не терпится посмотреть, как скиснет и вытянется у тебя рожа, когда ты ее прочитаешь. Да и вообще в наше неспокойное время лучше бы звонки в прихожей никогда не звонили, слишком на разные и далеко не всегда приятные мысли наводят они. Но звонят еще раз, и я иду открывать, мимоходом отмечая, что уже двенадцатый час ночи.

III

– Ах, вы дома? – удивляется Катрин Вайс. – А я вашему песику поесть привезла…

Я смотрю на нее во все глаза и не сразу понимаю то, о чем она говорит. За порогом моей квартиры в дорожном костюме стоит прехорошенькая немочка, держит в руках какой-то кулек и говорит про какого-то песика.

– Может быть, вы меня все-таки впустите? – жалобно спрашивает она.

– Да, конечно! – спохватываюсь я и отступаю в сторону. – Проходите…

Она проходит мимо меня, как наваждение, как сон в рождественскую ночь, и лишь тончайший запах французских духов «Шанель № 5» возвращает меня к действительности. Я не без опаски выглядываю в подъезд, внимательно осматриваю лестничную площадку, и только после этого тщательно запираю дверь.

Катрин на кухне кормит Шарика.

– Мой маленький, мой бедненький, тебя совсем здесь не кормят, – приговаривает она и подкладывает в тарелку Шарика очередной бифштекс с кровью.

– Ничего подобного! – возмущаюсь я, наблюдая, как это прожорливое чучело уплетает бифштекс, преданно повиливая куцым хвостиком. – Он ест не меньше меня…

– Ну вот, я так и знала, – Катрин Вайс гладит песика. – Бе-едный, ты живешь на голодном пайке? Бедный, бе-едный ты мой…

Шарик от такого внимания даже есть перестал: глазки прикрыл, рожу умильную скорчил и вот-вот запоет «В лесу родилась елочка, в лесу она росла»…

– Как вы меня нашли? – наконец, спрашиваю я о том, что не дает мне покоя.

– Очень просто, – Катрин снизу вверх смотрит на меня и улыбается. – Сказала таксисту ваш адрес…

– Но…

– Он есть в старом телефонном справочнике… Я, кстати, только два часа назад вернулась из Нижнего Новгорода. И, представьте себе, танцевала там с самим губернатором… А вы, извините, против?

– Против чего? – не понял я.