Ёсь, или История о том, как не было, но могло бы быть

– Так вот, сын мой, дам я тебе один шанс, потому как рано тебе еще. Великие дела тебя ждут с Надеждой. Великие свершения. И ты будешь во главе этих дел. Ты будешь править сам своей судьбой. Но помни, когда я второй раз явлюсь тебе, шанс этот я у тебя отберу, и тогда, волки таежные начнут грызть тебя, рвать на части и растаскивать на куски по всей тайге. Если в тайге будет суждено свидеться снова.

Ленин выпрямился во весь свой могучий рост. И Ёсиф увидел мощь и величие фигуры его. Это был исполин, Титан, гигант, высотой не меньше шести саженей ввысь и двух – в плечах. В одной руке он сжимал вещь, напоминающую Ёсе отрез, украденный им у лица китайской национальности, вторая же находилась в кармане пальто.

– Скажи мне, отец мой, Что мне делать, Как мне быть и Где мне найти тропу, чтобы выйти из дремучего леса. Кто мне поможет? – еще несколько мгновений назад Ёсифу казалось, что он не понимает сказанные слова Ленина, а сейчас он сам глаголил ими.

Ленин посмотрел сверху вниз на молодую шевелюру парубка, по-отечески погладил его свободной рукой по голове и молча, этой же рукой, указал направление, выбросив ее перед собой. Так он и застыл, в молчаливом изваянии в одной руке сжимая отрез, а другой указывая путь заблудшему путнику. Ёсиф постоял в оцепенении еще какое-то время, и только стук дятла привел в сознание грузина. Он гордо вскинул взгляд на руку Ленина и побрел в направлении указующего перста. Не пройдя и версты, Ёсиф вышел на неизвестную ему дорогу, которая изгибаясь продолжала проложенный Лениным путь. Время шло к полудню, солнце стояло практически в зените. Жутко хотелось испить воды и искупаться в Шуше. Он шел, не чувствуя ног под собой. Земля плыла перед глазами повесы. Изнемогая, Ёсиф присел на обочине и посмотрел на солнце.

– О, Ленин, скажи мне, что дальше… – не договорив начатой фразы, он вдруг заметил на горизонте подводу с людьми. – Спасибо, спаситель! – поблагодарил Ленина Ёся и побежал навстречу повозке, открыв в себе второе дыхание. Уже в ближайшем приближении он увидел на подводе Надю и парочку знакомых лиц из Шушенка. От радости Ёсиф стал размахивать руками и топать ногами. Он радовался, как ребенок – новой коняшке, выструганной из соснового обрубка ссыльным и отданной за крынку свежего молока его молодой мамке-доярке.

– Ёсиф! – закричала Надежда, подъезжая к нему все ближе. – Ты что там натворил, весь Шушенк подняли по тревоге, тебя ищут. Всю тайгу выворачивают наизнанку. Как ты здесь оказался, это же невозможно, это совсем другая сторона, эдак верст пять от тайги, – развела руками Надежда.

– И невозможное возможно, – на чисто славянском ответил он. – Я тебе по дороге такое расскажу, ты не поверишь.

Ёсиф заправски запрыгнул на подводу, подмигнул вознице и присвистнув крикнул:

– А ну пошла, кляча старая, вези нас в светлое будущее с моей Надей. Но-о-о!

Надя в недоумении посмотрела на славяноговорящего грузина и, тоже присвистнув, прокричала: «Но-о-о».

Стален в городе

Еще раз, подойдя к окну своего номера, Стален взглянул на изваяние. «Что-то мне это напоминает, – снова подумал он. – Все это достаточно символично выглядит, что же это такое?» Сказать, что его это беспокоило, значит, ничего не сказать. Стален, обладая от природы гипнотическим умом, часто себя ловил на мысли, что некоторые вещи, происходящие с ним, либо уже когдато происходили, но не с ним, либо произойдут. И когда это случалось, то Ёсиф придавал этому событию особый смысл, он начинал не находить себе места, все время искал какой-то потаенный смысл и пребывал в легкой задумчивости. В эти моменты он был похож на поэта, сочиняющего поэму. И чем больше он об этом думал, тем больше погружался в себя. И тогда с ним начинали происходить совсем нереальные вещи, если не сказать – фантастические. Иногда, прохаживаясь по комнате от одного угла комнаты к другому, он вдруг замечал, что уже не передвигает ноги по полу, а, левитируя, попросту перемещается по комнате, как бы паря над полом, при этом ноги продолжали совершать пошаговые движения. Или вот, например, смотря на стену, выкрашенную зеленой краской или обтянутую зеленым бархатом, он замечал, что может видеть то, что находится за ней. Она попросту растворялась перед глазами. Но только если стена была зеленой или синей. Другие цвета были непроницаемы для его взгляда. Вот и в этот день, прохаживаясь по номеру отеля «Ледоруб» взад-вперед, он и не заметил, как стал парить над уровнем пола. Более того, стены номера были выкрашены сине-зеленой краской, приготовленной на основе медного купороса, что придавало номеру немного жутковатый вид, хотя издали напоминало ему его кабинет в столице, который был обтянут зеленой фланелевой тканью и обит темно-коричневым дубом, имеющим зеленоватый отлив и придающий всему этому великолепию эффект бильярдного стола, пришпандоренного к стене. Так вот, стены номера стали постепенно растворяться, пока не исчезли совсем. И вот чудо, Ёсиф в какой-то момент вдруг понял, что покинул пределы отеля и парит над городом. Пролетев южный Койокан, он влетел в многомиллионный Мехико. Красота, открывшаяся его взору, поразила бы даже искушенных путешественников. Он медленно пролетел над пирамидой Ацтеков, подлетел к зданию госпиталя Хесуса Насарено. Дальше продвигался к центру по небу, и под ним оказалась одна из ярких достопримечательностей Мехико – известнейшая часовня Саграрио Метрополитано, за ней следовал замок Чапультепек, и в довершение всей экскурсии – базилика Святой Девы Гваделупской – великое сооружение, являющееся главной святыней для католических жителей Мехико и всей страны. Но так как Ёсиф был правым ленинистом, должного эстетического удовлетворения он не получил ни от храмов в стиле барокко, ни от пирамид. «То ли дело у нас, в столице храмы и базилики, – подумал он, – все выстроены из чисто-золотого мрамора, который добывают только на Урале, в предгорьях Малахитовой гряды. Все выполнены в строгих ленинских очертаниях в старорусском конструктивизме, стиле, основанном первыми ленинистами, которые прибыли в землю славянскую с далеких италийских берегов еще в первом веке нашей эры». Сделав еще несколько пролетов вокруг города, Ёсиф приземлился на центральной площади Сокало. Тысячи зевак при виде такого чуда попадали ниц и стали молиться, простирая руки к небу. Это опять ему что-то напомнило, что-то из далекого прошлого или будущего, но т. к. Ёсиф стоял недвижим и взгляд его не упирался в зеленое, то с ним ничего и не происходило. Постояв так минут пять-семь, он стал пробиваться сквозь ряды, стоящих на коленях и молящихся на него людей, пока в конце концов не вырвался из окружающей его массы. «Да, – подумал он, – дикий народец, индейцы одним словом, им не дано видеть дальше собственного носа, простого русского Ёсю Сталена приняли за пришествие». Однако возбужденное самолюбие продолжало будоражить воспаленный мозг Ёсифа. Окончательно придя в себя после пережитого, он поправил свою солнцезащитную шляпу, достал сигару, закурил и направился пешком в сторону отеля «Ледоруб».

Стален

Городок Стален затерялся в таежной части Центральной Сибири. С одной стороны – непроходимая тайга и болота, с другой стороны – горы, тянущиеся от Уральской Малахитовой гряды и до Дальневосточных окраин страны, окружали город. Эти края слыли достаточно суровыми для проживания. Летом тридцатиградусная жара, лесные пожары, смог и комары. Сибирские комары – это отдельная история города под крепким названием Стален. Они вездесущи, надоедливы и ужасно кровожадны. Не щадят никого в округе, даже самих себя. Притом внутренняя вертикаль власти любого роя устроена таким образом, что, чем меньше комар, тем злее и наглее его поведение. К примеру, живет такой рой в болотах притока реки Шушь, а управляет всем роем такой маленький-премаленький гаденыш, условно назовем его Моська. Так вот этот Моська не щадит никого, ни коров, ни свиней, ни людей, терроризируя весь болотный край тайги. И рой этого гаденыша нападает с кровососущим интересом даже на рой, проживающий где-нибудь в близлежащем болоте, причем мелкие сосут кровь у тех, что покрупнее, да так рьяно, что порой один рой высасывает всю кровь у другого, порабощая остальных выживших комаров и их потомство. Так происходит естественный отбор в этом комарином царстве. Притом на смену одному Моське приходит другой, и история повторяется. Поэтому город Стален закрепил за собой славу комариной столицы Сибири. Зима же в город приносит безусловное облегчение от лета, ни комаров тебе, ни жары. Однако и здесь не все так сладко. Морозы под тридцать пять, почти полярная ночь, свет появляется в шесть утра и то за пеленой светонепроницаемых облаков, а пополудни наступает глубокий вечер. В домах зажигают лучины, отчего имеют черные от смога потолки, а некоторые от того, что лучины имеют свойство догорать в самый неподходящий момент, сгорают дотла. Так и стоит зимой Стален весь белоснежный с черными прогарами домов по краям улиц. Но народ все равно рождается, обживается, строит новые дома. Некоторые ссыльные после освобождения оседают здесь, заводят семьи, работают на сталелитейном заводе. От него и пошло название города. Еще полвека назад известный купец Григорий Распутник по приказу царя Николая был назначен губернатором Шушенской губернии. В состав которой тогда входил безымянный город, именуемый народом Моска из-за огромного количества проживающих в окружающих его болотах комаров, деревня Шушенк, позже переданная в управления царской жандармерии по исполнению наказаний и впоследствии принявшая статус ссылки, и река Шушь со всеми ее притоками. Царь наказал Распутнику провести масштабную реорганизацию губернии с целью повышения прожиточного минимума населения и привлечения среднеазиатских инвестиций в города Сибири и Дальнего Востока. Григорий с особым энтузиазмом взялся за претворение царского указа в губернии, тем более что доселе ему, Грише Распутнику, разрешалось только развлекать детей царя да барышень высокого происхождения учить вышивке. Сам-то он выучился вышивать у своей матушки, будучи еще отроком. Вечерами, когда вся ребятня собиралась у костра, пересказывать друг другу анекдоты и истории, услышанные от взрослых, Гриша оставался дома, подсаживался поближе к маме и смотрел: смотрел, как та ловко управлялась с иглой и ниткой и как умело она вышивала разноцветные узоры на льняном отрезе сукна. Так и постиг смышленый отрок искусство вышивки, тайком создавая причудливые узоры на выкраденном из маминого сундука отрезе.

Прибыв в Моску, Григорий первым делом собрал городской совет и выпытал у местного управления, чем промышляет рядовой житель города. И, к его удивлению, понял, что основная часть населения занимается промыслом землекускования. А проще говоря, уходит в горы с котомкой еды, а через два дня возвращается с этой же котомкой, до верху забитой кусками земли. И все бы ничего, да вот раз в сезон приезжает в город «узкоглазый ковчег», как его прозвали местные. На подводах оного, полно всякой всячины. Чай зеленый, чай черный, водка самой дешевой пробы, орехи, пряности, соленья, керосин, мыло, сапоги, портки, косоворотки, рукавицы, похожие на наши, только, с указательным пальцем непременно в отдельности, и еще много чего, необходимого для бытия-жития. И обменивает всю эту крашено-штопаную утварь у местного населения на мешки с кусками землицы нашей. Поразмыслив над сутью происходящего, Распутник нашел самого смышленого землекусковика и под закусочку с водочкой выведал у него, зачем это лицам китайской национальности землица наша понадобилась.

– Да што вы, Григорий Батькович, уж и в самом-то деле не знаете? – осведомился землекусковик. – Да у них там, на Китайщине, заводы стоят по обжигу нашей земли, они из нее железо плавят, а из оного мастерят лопаты, кирки, самовары, всякую всячину, нам для делу и разного рода хозяйству нужную.

По природе своей Гриша был достаточно смышлен, чтоб сразу сообразить, накой ему тут оставаться. С первым же посыльным выслал он царю подробное исследование края и всей губернии. Изложил в нем, что так, мол, и так, дескать, нечего кормить этих узкоглазых землицей нашей. Что самим впору заложить в Моске завод по выплавке железа, а по сему он, царь, «должон» выделить ему, Гришке, из казны царевой, пятьдесят тыщ рублей золотом на постройку. Мол, и народу работа найдется, и инвестиции в край пойдут, да хоть от этих же лиц китайской национальности, иль от других, благо на границах с Сибирью много разного люда проживает. Царь Николай, тоже был не дурак, да и Распутник ему в столице не нужен, надоел пуще пареной репы, уж больно часто стали барышни жаловаться на Григория за руки его шаловливые. Преподает Распутник вышивку, а сам то и дело каждую проходящую мимо него девицу непременно ущипнет за ягодицу, и ладно бы так, невзначай, а то еще и с присказкой: «Проходи, красавица, а коль нравица, приходи я справица». Устал царь от пошлости Распутника, от его бесстыдства. Детишки царевы тоже стали разные мудреные речи произносить. Вроде того:

«Не сидеть царю на месте, завязались яйца вместе».

Невдомёк им, малым, что царь-то этот – их батюшка. Дал ему пятьдесят тыщ под честное слово. Выстроил Гриша в Моске завод, понаприглашал иностранных инженеров со всего свету, узкоглазые тоже к нему потянулись, и завертелось колесо коммерческого предприятия Григория Распутника, купца первой категории. Ну а когда выплавили первую «сталь», так ее называли заморские инженеры, встал вопрос, под какой маркой эту сталь продавать на Китайщину. Тут-то и проявился еще один незаурядный талант Распутника. На общем собрании сталелитейщиков, так они стали именовать себя после землекусковиков, Григорий, взяв в руки небольшой кусок металла и выйдя с ним на трибуну, произнес историческую речь. Выставив на вытянутой руке кусок железа, он сказал:

– Товарищи, вот и настал знаменательный момент для каждого из нас. Еще несколько лет назад вы держали в руках кусок… – тут Григорий поперхнулся и закашлялся, – кусок земли, а теперь я держу сталь. С первым сталеным вас, дорогие мои, – он сказал это естественно и непринужденно, как будто уже тысячи раз говорил подобные речи для народа. Никто на тот момент не понял, какое значение он вложил в слово «сталеным». Может, он имел в виду «С первым Сталелитейным вас», а может, «С первой сталью Вас» никто так и не узнал, но всем понравилось, и они стали скандировать:

– Сталеным! Сталеным! Сталеным! Поэтому сначала завод назвали Стален. Так прямо и написали на первой проходной: «Завод Обработки Стали Огнем “Стален”», сокращенно «ЗОСОС». А впоследствии и город стали именовать Стален.

* * *

После двух часов безостановочного рассказа Надежде о своем побеге из Шушенка, Ёсиф замолчал. Подвода медленно, скрипя правым колесом, вкатилась в город Стален. Мозг Нади плавился от ухабистой дороги, палящего солнца и бесперебойного хвастовства Ёсифа, о его встрече с самим Лениным, об указующем персте, о великом предназначении. Она никак не могла понять, отчего этот сумасбродный грузин, да к тому же из другого сословия, так много значил для нее. Она, дочь генерала, губернатора Тифлиса, выпускница Института благородных девиц, птица высокого полета, – и он, убийца, вор, малограмотный грузин с тремя классами церковно-приходской школы. Она еще раз взглянула на Ёсифа. Властный профиль горца возбуждал ее. Тут тебе и усы, густые черные, и взгляд не то птицы, не то волка, и брови раскидистые навзлет, и подбородок с ямочкой. И крепкие молодецкие руки, в которых она тает от вожделения, когда Ёсиф берет ее. Весь набор ловеласа. А еще этот гипнотический дар, ну кто может сравниться с ним? С ее Ёсей. Он самый смелый, пусть и убийца, он самый сильный, пусть и вор, он самый любимый, пусть и каторжник. Это ради него она, учительница с высшим образованием, бросилась во все тяжкие. Ради него стала рисковать свободой и жизнью. И она почувствовала себя абсолютно счастливой, потому что поняла свое предназначение. Любить и быть любимой, это и есть счастье, и не важно, кто он, бандит или губернатор, главное – быть. Ее мысли улетели далеко в детство. Она вспомнила отца и свою маму. Как все были счастливы вместе. Отец ее, Константин Пупский, был сослан на службу в Тифлис указом царя из столицы. До этого он служил в полку царевой охранки, и ничего не предвещало беды, но полк вдруг залихорадило всякими декабристскими настроениями, и его расформировали. Папе достался Тифлис. Они с мамой жили в полном согласии и достатке. Отец исправно ходил на службу, получал приличное жалованье, что позволяло всей семье баловать себя частыми празднествами да застольями, матушка ходила к модисткам и по случаю нового веселья надевала новый наряд, а маленькая Надя занималась с гувернантками разными науками и усердствовала в пении. Еще, по праздникам, они всей семьей выезжали на ипподром, смотреть бега. Там всегда играл оркестр, а площадь у входа утопала в разноцветии мишуры и воздушных шаров, и Наденьке все казалось таким красочным и ярким, как это бывает у детей ее возраста. Ей покупали мороженое и леденцы, все приветствовали ее родителей поклоном, и самые известные люди того времени непременно старались лично поздороваться с ее отцом. Вечером все собирались в их губернаторском дворце, где мама, вся искрившаяся от счастья и в новых платьях, давала званый ужин, на который допускались особы, приближенные к семье. Среди оных можно было заметить и поэта Евсея Сенина, с женой Дуней Кан, футуриста Владлена Маковского с четой Грик, композитора Питера Чуковского в компании поручика с непроизносимой фамилией Ржажаневский и многих других известных особ, коих Надя уже, конечно, не припомнит. Все семейство светилось от счастья и источало саму добродетель. И когда Надюше исполнился четырнадцатый год, родители определили ее в Институт благородных девиц. Надежда еще раз покосилась на своего возлюбленного. Ёся продолжал зависать в своем, только ему понятном, мире. А подвода тем временем докатилась до местного привоза.

– Тпруу! – прокричал возница. – Слазьте, господа хорошие, приехали.

Надежда спрыгнула с подводы, одернула Ёсю, достала из нагрудника два гривенника, расплатилась с возницей и, взяв под руку своего грузина, растворилась в толчее базара.

Привоз Сталена являлся самым популярным и многолюдным местом города, а также и очень криминализированным. Здесь то и дело шныряли беспризорники, старающиеся умыкнуть все, что лежало на прилавках, карманники разных мастей, от щипачей до виртуозов-фокусников, и высшая масть криминалитета – рэкетиры. Эти ничего не воровали, а приучили местных торгашей платить им дань за то, что они их не трогали. А тем, кто противился, палили их торговые лавки, били до изнеможения, и даже был случай, когда одного особо ретивого торговца задушили и вывезли в тайгу. Об этом весь Стален знал. Но жандармы закрывали на их злодеяния глаза, рэкетиры сами платили начальнику жандармерии, да так, что тот сумел выстроить себе дворец, коих в Сталене не видали доселе. Надежда с Ёсифом прошлись по торговым рядам, прикупили Ёсе брюки-трубы, рубаху-косоворотку, туфли приличного состояния и шляпу с широкими полями. В ближайшем переулке грузин переоделся. Подошел к фонтанчику для пития воды, отпил из него жадными глотками, намочил руки, и отработанным движением пригладил волосы назад.

– Ёся, ты шикарен! – воскликнула Надя. – Ты такой красивый, милый. Прям не меньше, купец или чиновник первого ранга.

– Надя, ты у меня тоже очень красивая, – парировал Ёсиф. – Какой же я купец, я джигит. Хотя для конспирации лучше походить на купца, нежели на джигита.

– Ладно, пойдем на вокзал, а то можем на паровоз не успеть, нам еще надо документы тебе выправить, билеты купить и тормозок[3 - Тормозок (разг.) – еда, которую берут с собой на работу, учебу или в дорогу; также пакет, мешок или другая емкость для такой еды.] с собой взять.

– А как это ты собираешься документы выправить? – осведомился Ёся.

– Есть у меня один человечек на вокзале. Я когда ехала из Тифлиса в Шушенк, в дороге познакомилась с художником, соседом по вагону. Вот он мне и говорит, ты, Надежда, помни, что есть у тебя в Сталене друг, большой друг, всемогущий, надо денег – нарисуем, надо документы справить – нарисуем, и адресок оставил. На привокзальной площади трудится, портреты рисует всем желающим, но это для конспирации.

– Да, Надюха, эка ты у меня умная и продуманная, и везде-то у тебя все по полочкам, да по планчику, што б я без тебя делал.

– Не дрейфь, грузин, мы с тобой еще такого наворотим, вся страна о нас говорить будет, – сказала она это с таким воодушевлением, что у Ёсифа даже усы передернулись. И взяв его под руку, устремилась в сторону привокзальной площади. Дойдя до площади, она с точностью картографа определила месторасположение художника и со скоростью лани, таща за собой Ёсю, оказалась около творца. Мастер кисти и угля пребывал в состоянии блаженства, сидя в полукруглом кресле и закрыв глаза, он курил трубку, выпуская крутые клубы дыма.

– Здравствуй, Константин Иванович! – воскликнула Наденька.

– Наденька! – поприветствовал ее художник. – Как я рад, а я все время о вас помнил, я вот даже несколько портретов ваших нарисовал. – И художник достал из планшета два портрета. Первым в недоумение пришел Ёсиф. У него даже задрожали веки, прикрывая и открывая злые глаза джигита. На первом портрете Надя сидела у окна вагона и смотрела в него, на дальнем плане картины золотилось поле подсолнухов, слегка склонившееся под тяжестью зрелых цветов. Все выглядело прилично. А вот второй портрет был выполнен в рубенсовской эстетике, где Надя представала в обнаженном виде, возлежащая на скамье этого же вагона, и то же окно и то же поле с подсолнухами, ее тело было прописано с тщательностью знатока женской плоти, и более того – знатока Надиных родинок. Надежда, поняв всю сложность ситуации, решила разрядить обстановку и стала рьяно критиковать данное полотно. Дескать, у нее талия тоньше и грудь поменьше, а что касаемо остального, так это совсем не от нее. Но ситуация работала не в ее пользу, Ёсиф уже схватил маэстро за грудки и встряхнул его что было силы. Голова художника завертелась, как юла, затряслась, как у кобылы грива при галопе.

– Ёсиф! – закричала Надежда. – Перестань сейчас же. В конце концов это художник и как творческая единица имеет свое видение женского начала, ты же его покалечишь, если не хуже. Я прошу тебя, милый, – перешла она на ласковые нотки, это же всего-то картина, да еще и не имеющая никакой культурной ценности. После этих слов джигит отпустил своего визави и усадил его в кресло. Параллельно сим действиям ловким движением вырвал у художника трубку и вставил ее себе в зубы, сжав их от злости до ощущаемого скрежета. Это выглядело так естественно, будто Ёсиф всю жизнь ее держал во рту. Шляпа, трубка, усы, рубаха-косоворотка, брюки и туфли явили законченный образ будущего гегемона, будущей Страны Советов.

– Извини, – с трудом выдавил из себя Ёсиф.

– Наденька, это вы меня простите, я ж не знал что вы замужем за этим… – художник небрежно кивнул в сторону грузина, – …молодым пижоном.

Ёся опять обуглил глаза.

– Нет. Нет простите. Я не хотел вас обидеть, конечно же, не пижоном, а красавцем-джигитом, – льстиво продолжил творец. – Разрешите представиться, Айвазов Константин Иванович, – он учтиво протянул руку в приветствии к Ёсифу.

– А это мой Ёсиф, – разряжая ситуацию, вставила Надя. – Ёсиф Виссарионов сын. Мой близкий друг, не муж, но близкий. Константин Иванович, вы уж простите его за вспыльчивость, он у меня институтов не заканчивал, а по сему в искусстве не петрит, не отесан парубок. Ренессанс эпохи Возрождения не учил и пейзаж от этюда не отличит.

Ёсиф даже не понял, на каком это они иностранном языке общаются, но для пущей важности все-таки нахмурил брови, чем создал и без того грозный, но вдумчивый вид, с трубкой в зубах.

– Ну что вы, Наденька, я все понимаю. Любовь зла… – заговорщицки подмигнул художник. – С чем пожаловали, к нам в Стален? Что, Шушенк понравилась?

– Да, Константин Иванович, пожили мы с Ёсей в деревне. Ничего себе деревенька, только края эти не по мне, суровы. Вот теперь решили в столицу перебраться. Да вот оказия, пока ехали на подводе, документы потеряли Ёсифа, так я, памятуя о том разговоре в дороге, и пришла к вам.

– Ого, а у нас тут, знаете, с утра жандармы снуют тудасюда, беглого ссыльного ищут, сбежал он с болот речных, с Шуши. Как вы говорите фамильице-то ваша? – Айвазов пристально посмотрел на Ёсифа. От столь пронзительного взгляда джигит затушевался и закашлялся, вынимая трубку из зубов.

– Ёсиф я, Висссарионович, – заикаясь, выпалил он. А фамилия моя… – повисла немая пауза, и Ёсиф мысленно стал искать подходящую навскидку фамилию, но стоя перед этой творческой натурой, ничего интересного в голову не лезло. – Стален. Да. Да, Стален, – он величаво вставил трубку меж зубов и выдохнул дым. Гордо вскинув голову вверх, он посмотрел на привокзальные часы.

– Ага, стало быть Ёсиф Виссарионович Стален. Как город наш Стален. Так и вы?

– Да, – строго ответил грузин.

– Хорошо, Наденька, посидите в кафе у вокзала, а через полчасика я вас окликну. Справлю я вам мандат сей, – ответил Константин Иванович и почесал грязными от угля пальцами у виска. – А, как насчет грошей, обладаете таковыми? Дело то хлопотное.

– Насчет денежек не беспокойтесь, дружочек, цену назовите, – Надежда учтиво похлопала творца по плечу.