Последняя песнь соловья

Собака оскалилась на него.

– Уф! – Отмахнулся он от нее и побрел по дороге в сторону холма.

Он отошел от нас уже метров на двадцать. Собака гавкнула ему вслед.

– Тише, все хорошо.

Какая странная вышла встреча.

А из треснутого окна бирюзового строения на меня смотрела тьма. И было в этой тьме что-то пугающее, но в то же время успокаивающее. Сосредоточение всей тишины, возвышающееся над рекой. А ласточки уже оправлялись в свои гнезда до следующего утра. В небе начали зажигаться первые звезды. Только вот позади меня сверкали молнии, да гремел гром. Темные-темные тучи охватывали небо в свои тяжелые объятия. Ветер усиливался, и на душе становилось как-то неспокойной.

Мужик брел к холму и в вечерних сумерках был виден лишь его силуэт, покачивающийся из стороны в сторону. Закралось такое чувство, что вот-вот он должен упасть. Но, тем не менее, этого не случилось. Он скрылся в тенях и пропал из виду. На холме том, куда направился мужик, виднелся храм. Его золотые купола подсвечивались с каждой новой вспышкой. А лес качался на ветру, негодующе размахивая листвой. Гром отражался от холодной бирюзовой стены и застывал на секунду в воздухе.

Там впереди уже идет дождь. Он разгоняет людей по своим домам, тушит костры, стучит по поверхности реки. Буря приближается. Все ближе и ближе, располосовывая небо яркими вспышками. Гром сотрясает землю, заставляя сердце мое замереть. Природа бушует своей яростью. Даже все птицы скрылись по гнездам, прекратив пения. А собака прижалась ко мне. Ей тоже не по себе.

Я наблюдаю за приближающейся тучей. Вот первая капля падает рядом на асфальт, за ней тут же следующая. Холодная вода касается моей руки и щеки, остается мокрым пятном на кедах. Дождь усиливается. Тьма сгущается.

Приходится подняться и подбежать к лестнице. По металлическим ржавым ступеням мои шаги звучат так громко. Дождь льет, перебивая шум реки. Непроницаемой стеной выливается на нагревшуюся за день землю. Пар поднимается от раскаленного асфальта. Дымка клубится над темной рекой. Я добегаю до последней ступени. Изрядно промокла. В надежде тяну на себя дверную ручку. Ничего. Дверь еле заметно дернулась, но не открылась. Я сильнее наклоняю ручку вниз. Тяну изо всех сил. Раз-второй-третий. И дверь поддается. Открывается. На меня из тьмы вырывается затхлый запах пыли, бетона и тухлой речной воды. Пленяет меня и затягивает внутрь. Дверь с лязгом и скрипом закрывается за моей спиной, оставляя меня в полной темноте.

Моей ноги касается что-то. Я отхожу на шаг и прижимаюсь к стене. Ничего не видно. Но тут блеснула молния, подсветив сквозь окна небольшое помещение. Собака, оказывается, забежала со мной и теперь принюхивалась, изучая новое для себя место. Помещение было абсолютно пустое, если не учитывать старый красный диван, из которого выглядывало несколько пружин. Голые серые стены окружали со всех сторон. Снова воцарилась тьма. Раздался гром, от которого затряслись стекла. Я отлипла от стены и сделала несколько неуверенных шагов вперед. Собака была рядом. Лизнула мою руку. Хоть я и знала, что это она, но стало как-то не по себе. Что-то мокрое и шершавое касается твоей руки в темноте неизвестного места. Это заставляет остановиться и перевести дыхание. Сказать мысленно себе, что все нормально, все хорошо.

Я дошла до дивана, который стоял посреди этой комнаты. В темноте врезалась в него ногой и отбила голень. Охая и ахая, кое-как все же села на диван. Он издал противный скрип и продавился. Я не хотела думать о том, что до меня он успел повидать. Кто спал на нем, сидел и вообще что делал. От него исходил весьма неприятный запах, а коснувшись подлокотника, я ощутила что-то липкое и мерзкое.

– Фу, какая гадость!

Мои слова громко прозвучали в стенах.

– Э-ге-гей! – Крикнула я, чтобы послушать, как эхо звонко тревожит мрак.

Собка уже лежала рядом у моих ног.

Надо сказать, что теперь моя ночевка на том вокзале не казалось такой уж ужасной. Было по крайне мере сухо и тепло. Да и провела я там всего пару часов. Здесь же мне было холодно и сыро. Одежда прилипла к телу. А сознание рисовало странные образы, притаившиеся в темноте. Смотрят на меня, ждут, когда я закрою глаза. Но здравая часть сознания рассуждала более логично – здесь никого нет и быть не может. Молнии время от времени озаряли тьму, и я успевала осмотреться. Никого. Только я и собака. И мои мысли. В такие моменты все сильнее обуревает желание вернуться обратно. Пульсирует внутри, жжет. Хочется бросить и бежать домой, обгоняя даже ветер. Но я сильная! Это моя жизнь, мое путешествие и нельзя останавливаться на полпути. Все в моих руках. Молнии продолжают сверкать за окном. Ветер завывает вместе с громом. Собака во сне подергивает лапой. А моя голова тяжелеет, глаза закрываются, мысли разлетаются по углам, и я засыпаю.

***

Белая комната. Яркий свет режет глаза. Лампочка на секунду гаснет, издав неприятный звук. Снова загорается. Передо мной стол. Такой же белый, как и все прочее здесь. Я сижу на стуле, таком твердом и неудобном. Пытаюсь как-то сесть, чтобы было хоть чуть-чуть лучше, но не выходит. Локти лежат на подлокотниках стула. Пальцами рук провожу по ровной и гладкой поверхности стола. Осматриваюсь по сторонам, но ничего интересного не нахожу. Каждая стена – это копия трех остальных стен. Безукоризненно ровные, белые, яркие. Глаза болят от этого цвета и света. Так же начинает болеть голова. Я делаю глубокий вдох. Еще один. Нервы напряжены. Но ведь именно этого они и добивались. Я стучу пальцами по столу. Тук-тук-тук. Быстро-быстро-быстро. Хочу закричать, но толку в этом не будет никакого. Я должна быть сильной должна…

Дверь открывается. Позади нее тьма по сравнению с данной комнатой. Ко мне молча входят два человека. Мужчина и женщина. На обоих надеты белые халаты. У обоих очки. Они не говорят ни слова. Молча входят, закрывают за собой дверь и садятся напротив. Мужчина кивает женщине и та кладет на стол диктофон для записи разговора. Достает из папки листы. Выкладывает их на стол передо мной.

– Возьми, – мужчина протягивает мне лист, – рассмотри внимательно и скажи, что ты видишь.

Они внимательно смотрят на меня. Пронизывают своими глазами и молчат. Просто молчат, наблюдая за моей реакцией, за моими действиями.

Я беру лист в руки. Смотрю. На нем изображены черные кляксы, которые, якобы, должны быть на что-то похожи. Я вглядываюсь в них, пытаюсь сообразить. Пятна приходят в движение и начинают складываться в картину.

– Бабочка, – говорю я.

Несмотря на диктофон, они тут же открывают блокноты и делают в них какие-то заметки. Их лица невозмутимы и ничего не выражают. Никаких эмоций. Я хочу знать, все ли правильно сделала, но они никак не комментируют происходящее.

Мне протягивают следующий лист. На нем такие же пятна, правда, расположенные несколько иначе. Это какая-то голова? Со страшным оскалом? Нет, я не должна видеть подобное. Здесь определенно есть что-то другое, что-то… Линии и кляксы начинаю двигаться, меняя свои позиции. На моих глазах вырисовывается совершенно иное.

– Самолет.

Действие повторяется. Они словно сами проваливаются в свои блокноты, пока водят в них ручками.

– Вот, – протягивает он мне следующий.

Но я больше не хочу смотреть на эти пятна. Не хочу! Я устала. Мне надоела эта комната, надоел столь яркий свет, от которого только глаза болят. Я ненавижу этих людей!

– Нет, – отвечаю я.

Они словно не услышали меня.

Снова говорю:

– Нет.

Смотрят на меня, оценивают.

– Что ты там видишь?

– Ничего. Я не хочу больше этим заниматься.

– ЧТО?!

– Не-хо-чу.

– Как это? – Выпучивают на меня глаза.

– Я устала, хочу уйти. Выпустите меня.

Хочу подняться, но только сейчас замечаю, что руки мои привязаны к стулу.

– Я хочу уйти, хочу уйти, хочу уйти отсюда!

В их глаза появляется новый блеск. Любопытство? Озадаченность?

– Просто развяжите меня и оставьте в покое.

– Но это невозможно, – отвечает женщина тихим голосом, – ты ведь и сама должна это понимать.

Я чувствую, как лицо начинает пылать от растущего внутри меня гнева. Он переполняет меня и вот-вот выльется за края.

А мужчина, как ни в чем не бывало, снова протягивает мне лист.

С меня хватит.

– НЕТ! – Кричу я изо всех своих сил, пока в легких не остается воздуха.