Инакомыслие в Красной армии. Книга вторая

В октябре 1941 году преподаватели военной академии имени Фрунзе, следуя в эвакуацию в эшелоне, много спорили о том, как могло случиться, что гитлеровцы за четыре месяца войны дошли до столицы. А по прибытии в Ташкент последовали аресты. К числу наиболее активных «заговорщиков» НКВД отнесло генералов Н. И. Плюснина, Г. А. Армадерова, А. А. Глазкова, А. Я. Соколова, Ф. С. Бурлачко, Г. С. Дьякова и Ф. К. Кузьмина[38 - Архив военной коллегии. Судебные производства Военной коллегии №0042/51, №0044/51, №0015/52 и др.].

Последний, например, обвинял в неудачах командующих фронтами, которых знал, как плохо подготовленных генералов, многие поражения связывал с крайне слабой оперативной подготовкой К. Е. Ворошилова. С ним соглашались, спорили, высказывали свои соображения. Все было в этих беседах – боль и отчаяние, гнев и раздражение. Не было лишь «антисоветчины». Но присутствовавшая при разговорах сотрудница политотдела так не считала. Она написала донос. А дальше события развивались по известному сценарию. Застенок, беспрерывные допросы, издевательства и пытки. Общий для всех пункт обвинения – «пораженческие настроения» – у каждого генерала имел довесок, в зависимости от того, что у кого смогли выбить. Плюснин, например, «выражал несогласие с политикой индустриализации и коллективизации, заявлял, что в войне с Финляндией Советская армия показала свою небоеспособность». Кузьмин – «с вражеских позиций оценивал карательную политику» и т. п.

До суда дожили не все. Из двенадцати арестованных в Ташкенте генералов-преподавателей академии имени Фрунзе, пятеро скончались[39 - А. А. Глазков умер в тюрьме в сентябре 1943 г., А. Я. Соколов – в феврале 1948 г. Ф. С. Бурлачко скончался в 1949 г. в Казанской тюремной психиатрической больнице, Г. С. Дьяков и А. Г. Ширмахер – в Бутырской тюрьме, соответственно, в 1951 и 1953 гг.]. Генерал-майор Армадеров, сын инвалида русско-турецкой войны, за 12 лет тюрьмы и лагерей заработал тяжелую форму туберкулеза. В одном из своих заявлений в ЦК КПСС он писал: «Физические методы воздействия довели меня до полного безразличия, до полного морального уничтожения».

Дела Армадерова, Плюснина, Кузьмина и еще нескольких выживших в застенках генералов Военная коллегия рассматривала ровно через десять лет после их ареста – 19 октября 1951 года. Они были приговорены по обвинению в «антисоветской агитации» к 25 годам лагерей каждый.

По 10 лет Военная коллегия отмерила бывшим преподавателям академии Фрунзе генералам Д. Ф. Попову и В. С. Голушкевичу. Их не было в том вагоне. Они оказались на фронте, в самом пекле. Но статья 58—10 УК РСФСР действовала по всей необъятной российской земле…

Владимир Сергеевич Голушкевич перед арестом, произведенным Абакумовым 20 июля 1942 года, был заместителем начальника штаба Западного фронта. Первоначально предъявленное обвинение в измене Родине не нашло своего подтверждения. Однако он тоже десять лет провел в тюрьмах. Его освободили лишь в июле 1952 года. А за полгода до этого предъявили обвинение в проведении антисоветской агитации. Его десятилетнее заточение выглядело с этого момента не как ошибка органов госбезопасности, а как закономерный итог его «преступной деятельности». Проводить антисоветскую агитацию Владимир Сергеевич начал, по версии следствия, еще в академии, подвергая «злобной критике академические порядки и охаивая систему воспитания, возводя клевету на офицеров Советской Армии и противопоставляя им офицеров царской армии». Не забыл следователь и участие Голушкевича в войне с Финляндией, возвратившись с которой, он «клеветал на действия советских войск и командный состав»[40 - Архив Военной коллегии. Судебное производство №0043/52 по делу В. С. Голушкевича.].

В суде Военной коллегии, состоявшемся 24 марта 1952 года под председательством генерал-майора юстиции Дмитриева, подсудимый Голушкевич вину в проведении антисоветской агитации не признал и дал подробные показания по всем пунктам обвинения:

– Работая в академии, я по многим вопросам имел свои собственные суждения, которые открыто высказывал, и критиковал разного рода ненормальности. Говорил о необходимости улучшения качества некоторых лекций, обновления учебных программ с учетом опыта финской войны. Выступал против схоластических дискуссий, их оторванности от практики и т. п. Я не могу отрицать, что, может быть, иногда мои высказывания были очень резкими, но не могу признать, что они были антисоветскими. В период между концом финской кампании и началом Великой Отечественной войны в академии разрабатывался проект положения о прохождении службы в РККА. Я говорил, что в него нужно включить хорошие пункты положения о службе в царской армии: создание учебных заведений по типу кадетских корпусов, создание института офицеров Генштаба, твердые сроки присвоения воинских званий и др.

Мы видим, что идеи, которые высказывал Голушкевич, не потеряли своей актуальности и сегодня. Но тогда доброжелательное высказывание об офицерах царской армии могло восприниматься как контрреволюционное. Поэтому рассчитывать на снисхождение, а тем более оправдание, было трудно. Но генерал, все же, надеялся. В своем последнем слове он сказал:

– Я считаю своим долгом доложить суду, что и на следствии и в суде я показывал только правду, никогда не менял показания и никого напрасно не оговорил. Будучи на фронте, я отдавал все силы на службу Родине и ее армии. Я уверен, что советский суд вынесет справедливый приговор и даст мне возможность вернуться к нормальной жизни.

Не дали. Военная коллегия осудила генерала на 10 лет лагерей с поражением в правах и лишением воинского звания. Хорошо хоть, что к этому времени десятилетний срок уже подходил к концу и через несколько месяцев Голушкевича выпустили из заключения. Но клеймо «контрреволюционера» было снято с него лишь 28 июля 1953 года, когда Военная коллегия прекратила дело В. С. Голушкевича и полностью его реабилитировала.

Та же участь – полной неизвестности и «пытки ожиданием» – постигла арестованных в 1942—1943 годах генерал-майоров артиллерии Евгения Степановича Петрова и Александра Алексеевича Вейса, генерал-майора Александра Федоровича Бычковского, дивизионного комиссара Ивана Ивановича Жукова[41 - Архив Военной коллегии. Судебные производства №0016/52, №0042/52, №0039/52, №0027/52.] и многих других военачальников, осужденных Военной коллегией в 1951—1952 годах за антисоветскую пропаганду.

Вина начальника Смоленского артиллерийского училища генерала Е. С. Петрова заключалась в «недооценке переломного значения Сталинградской битвы и ее непартийном анализе» на одном из совещаний. 25 лет лагерей генерал получил за слова о том, что немцы «восполнят свои потери, после чего они еще будут сильными и надо с ними считаться».

Командиру 6-й запасной артиллерийской бригады Вейсу отмерили столько же за «клевету на оборонную политику». Он не признал вину ни на следствии, ни в суде, обоснованно считая, что его «арестовали не за совершение преступлений…, а как лицо немецкого происхождения»[42 - Отец у него был немцем, а мать русской].

Заместитель командующего 31-й армией Бычковский и комиссар штаба 18-й армии Жуков за свои «пораженческие настроения» отделались всего десятью годами лагерей, которые они к тому времени уже практически отсидели.

За девять лет тюремного заключения Бычковского следователи смогли сочинить лишь несколько общих фраз о том, что генерал, приезжая с фронта в Москву, а также во время учебы в академии, восхвалял немецкую армию и ее технику, а также клеветал на сообщения Совинформбюро.

Жукову вменили в вину то, что в 1942 году в разговоре с начальником штаба армии генералом И. Л. Леоновичем[43 - Дело в отношении генерала И. Л. Леоновича было прекращено 8 января 1946 года.] он заявил – наша армия плохо вооружена и недостаточно обучена. Особому отделу Южного фронта этого оказалось достаточно для заточения Жукова, которое затянулось на десятилетие…

Реабилитировали инакомыслящих генералов в июле 1953 года. Они стали первыми в многомиллионном списке жертв репрессий, дела которых в 50-е годы прекратили за отсутствием в их действиях состава преступления. В 1953 году механизм реабилитации еще не был отлажен. К пересмотру дел приступали с опаской, действовали осторожно, без огласки. Генерал Ф. Н. Романов написал в эти дни на имя Н. С. Хрущева: «Все мое дело состряпано людьми из бывшего руководства бывшего МГБ, позволившими себе топтать законы советской власти и убивать честных людей»[44 - Архив Военной коллегии. Судебное производство №0024/52 по делу Ф. Н. Романова.].

Убивали лучших, думающих, сомневающихся, искренне болевших за судьбу Отечества.

21. Они «не должны были бы быть враждебны советскому строю» (необоснованные осуждения по делам 1942—1943 гг.)

В этой главе остановимся на многочисленных фактах различных перекосов и перегибов по делам об антисоветской агитации, которые были признаны таковыми еще в годы войны.

В период службы в Управлении военных трибуналов автором был обнаружен в ведомственном архиве «Обзор типичных недостатков в судебной практике по делам об антисоветской агитации», составленный 26 апреля 1943 года. Этот документ предоставляет уникальную возможность почувствовать дух того времени, наглядно показать – за что конкретно бойцов и командиров судили в 1942—1943 годах по статье 58—10 УК РСФСР.

Составители обзора констатировали следующее: «Антисоветская агитация является довольно распространенным видом преступлений. Его удельный вес составляет 9% среди всех осужденных военными трибуналами Красной Армии»[45 - Здесь и далее – копия «Обзора типичных недостатков в судебной практике по делам об антисоветской агитации» (из личного архива автора).].

И далее: «Характеристика осужденных показывает, что случаи наиболее злостной агитации приходятся на классово-чуждые элементы или прямую вражескую агентуру, которые стараются ослабить ряды Красной Армии и с помощью немецких оккупантов восстановить капиталистические порядки…».

Вместе с тем, «обращает на себя особое внимание наличие среди осужденных бывших членов и кандидатов в члены ВКП (б), а также комсомольцев. Среди осужденных имеются лица, участвовавшие неоднократно в боях и имевшие ранения. Основная масса осужденных – это лица, которые по своему социальному происхождению и нынешнему положению не должны были бы быть враждебны социалистической системе и советскому строю».

Сгладить отраженное в документе недоумение позволяют изложенные далее многочисленные примеры необоснованного осуждения бойцов и командиров по указанной статье.

Приведем лишь некоторые.

Дело в отношении красноармейца 219-й стрелковой дивизии Афонина было возбуждено по части 2 статьи 58—10 Уголовного кодекса на том основании, что он пел песню контрреволюционного характера. Ошибочность обвинения выявили лишь при рассмотрении этого дела в надзорном порядке. Оказалось, что «Афонин пел одну из старых народных песен, в которой нет ничего предосудительного».

Эта ошибка была устранена еще в годы войны. Большинство же таких ошибок пришлось исправлять уже в процессе реабилитации жертв политических репрессий.

Красноармеец огнеметной команды 14 ГСБ М. Григоренко 2 февраля 1942 года был приговорен военным трибуналам к 10 годам лишения свободы за то, что «в январе 1942 года получил от своей матери письмо религиозного характера с антисоветским содержанием и распространял его среди военнослужащих».

Лишь через сорок семь лет правосудие констатировало – весточка от набожной матери, надеявшейся на то, что господь Бог сохранит её сына от гибели, является письмом, «религиозным по содержанию и каких-либо призывов к ослаблению и свержению советской власти не содержит»[46 - М. В. Григоренко реабилитирован ВТ ЛенВО 27 июля 1989 года.].

Наибольшую распространенность, особенно в начальный период войны, получили случаи осуждения военнослужащих за хранение фашистских листовок, которые противник забрасывал в расположение наших войск. Эти дела в массовом порядке поступали в трибуналы с типовой формулировкой – «контрреволюционная пропаганда», – хотя красноармейцы подбирали их нередко даже не из любопытства, а с целью использования в качестве курительной бумаги или для других бытовых нужд.

Подобного рода дел было столь много, что 30 ноября 1942 года начальник Главного управления военных трибуналов и Главный военный прокурор Красной Армии вынуждены были издать специальную директиву №00146/ 004137 «О необоснованном возбуждении дел и осуждении военнослужащих по ст. 58—10, ч.2 УК при обнаружении фашистских листовок, когда не установлено злонамеренности лиц, у которых обнаружены листовки»[47 - Сборник законодательных актов, приказов, директив и распоряжений, относящихся к работе ВТ войск НКВД Москва, 1944 г.].

В качестве иллюстративного в директиве приводился пример формального и бездумного осуждения одним из военных трибуналов Калининского фронта красноармейца Абезова, узбека по национальности. Он вообще не владел русским языком, на котором была отпечатана листовка, а об обстоятельствах своих «преступных действий» пояснил в суде через переводчика буквально следующее:

– Листовку поднял за день до ареста для курева, но не успел использовать, так как бумага еще была.

Директива ушла в трибуналы, но не все судьи сразу восприняли изложенные в ней нововведения и продолжали придерживаться ранее сложившейся практики. Поэтому в упомянутом обзоре 1943 года есть запись о том, что, несмотря на директиву, «порочная практика осуждения за обнаружение фашистских листовок, хотя и нет контрреволюционного умысла, не изжита». В подтверждение этого приводился пример по делу командира батальона связи 146-го ОСБ лейтенанта С. Стадника. Из дела усматривалось, что Стадник являлся парторгом роты. Когда один из красноармейцев принес ему подобранную в лесу фашистскую листовку, Стадник прочел ее подчиненным бойцам. Правда, тут же «разъяснил красноармейцам вредность ее содержания». Последней фразы в приговоре нет. Она появилась только в определении военного трибунала Северо-Западного фронта о прекращении дела.

Согласно докладной записке военного прокурора 56-й армии гвардии майора юстиции А. Суханова от 9 августа 1943 года о незаконных методах следствия ОКР «Смерш»[48 - Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т.4. Кн. 2 М. 2008.], офицер 151-й танковой бригады лейтенант П. Т. Куранов был необоснованно арестован и обвинен в антисоветской агитации. Его «преступные действия» выразились в том, что он завернул в газетную бумагу продукты, полученные на продовольственном складе соединения. Но оказалось, что это не просто бумага, а фашистская листовка. Военная прокуратура отказала ОКР «Смерш» в даче санкции и предложило немедленно освободить Куранова из-под стражи.

«Особенно много случаев неосновательного привлечения к ответственности по ст. 58—10 ч.2, – отмечалось далее в обзоре Главного управления военных трибуналов, – красноармейцев, высказывавших недовольство на плохое питание».

Так, особым отделом 235-й стрелковой дивизии был арестован, а затем трибуналом той же дивизии осужден красноармеец П. Жалнин, который два раза высказал недовольство по поводу приготовленной солдатам похлебки. В первый раз она была без соли, а во второй, по мнению Жалнина, – слишком жидкой.

Трибунал дивизии осудил его к 10 годам лишения свободы. Однако военный трибунал Северо-Западного фронта прекратил это дело.

В упомянутой докладной записке военного прокурора 56-й армии также приведено в качестве примера дело красноармейца 189-го армейского запасного стрелкового полка Баскакова. Он был арестован сотрудником контрразведки «Смерш» полка и обвинен в контрреволюционной агитации за слова о том, что «подохнет» с голоду в горах.

Читаем далее: «Получив от военного прокурора указания о неосновательности обвинения Баскакова в контрреволюционной деятельности, Костюков (сотрудник ОКР „Смерш“ – авт.) предъявил обвинение Баскакову в „членовредительстве“, „основанием“ к этому послужило то, что Баскаков, будучи больным желудком, ел черный хлеб, а иногда пил сырую воду. Баскаков по нашему письменному указанию из-под стражи освобождён с прекращением дела»[49 - Там же.].

Аналогичным образом следствие нередко квалифицировало различные высказывания по поводу питания на оккупированных территориях.

«Федорова Анна, разведчица разведотдела 34 армии, комсомолка, в разговоре со знакомой девушкой рассказала, что она была в тылу у немцев и на вопрос собеседницы: «как там живет мирное население?» ответила: «голодать население не голодает, немцы за стирку белья платят хлебом».