Шёлковые оковы
– Надеюсь, ты все слышала, моя девочка, – произнес он громко и четко, обращаясь уже к Айлин. – Запомни этот урок. Никто здесь не поможет тебе. Никто не осмелится. Эта дверь откроется только когда я этого захочу. И ни минутой раньше.
– Иди. И займись настоящей работой.Он повернулся и холодным взглядом окинул Алессандро.
Алессандро, не говоря ни слова, быстро зашагал прочь по коридору, по спине которого струился холодный пот. За его спиной в комнате снова раздался приглушенный всхлип, на этот раз полный окончательного, беспросветного отчаяния. Винченцо остался стоять у двери, слушая этот звук, словно наслаждаясь музыкой.
Щелчок ключа в замке прозвучал для Айлин как спусковой крючок. Все ее отчаяние, вся накопившаяся ярость и унижение слились в единый, слепой порыв. Она отскочила от двери, сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Дверь открылась. На пороге, залитый светом из коридора, стоял Винченцо. Его фигура, как всегда, была воплощением бесстрастного контроля. Он ожидал увидеть сломленную, рыдающую в углу девушку. Он был готов к ненависти, к мольбам, к ледяному молчанию.
Но он не ожидал урагана.
С тихим, звериным рычанием Айлин бросилась на него. Ее кулаки, маленькие и сжатые, с силой, рожденной чистым адреналином, обрушились на его грудь, плечи. Один удар даже пришелся по его щеке, заставив голову чуть откинуться назад. Это не было больно. Но это было… немыслимо.
Винченцо, человек, чье тело всегда было подчинено железной воле, на миг потерял равновесие и отшатнулся. Его спина ударилась о косяк двери. В его глазах, впервые за долгие годы, мелькнуло нечто большее, чем холодный расчет – шок. Мгновенная, животная растерянность перед этой вспышкой дикого, неподконтрольного гнева.
Этого мгновения ей хватило. Проскочив под его рукой, Айлин вырвалась в коридор. Ее босые ноги едва касались холодного мрамора. Она не думала, не видела ничего вокруг. Ее вела лишь одна мысль – бежать!
Она кинулась к лестнице, слетая вниз по широким мраморным ступеням, хватаясь за перила, чтобы не упасть. Сердце колотилось в висках, в ушах стоял оглушительный звон. Она достигла первого этажа, ее взгляд метнулся по огромному холлу в поисках выхода.
И тут она увидела его. Алессандро. Он стоял у массивной входной двери, только что вернувшись или собиравшийся выйти. Его глаза расширились от изумления при виде ее – дикой, растрепанной, с глазами полными ужаса и решимости.
Они замерли, смотря друг на друга. В ее взгляде – мольба, отчаянная надежда. В его – шок и мгновенная внутренняя борьба. Он видел ее несколько часов назад гордой, потом сломленной, а теперь – вновь яростной, бегущей. Он слышал слова Винса. «Никто не осмелится».
И в этот миг с верхнего этажа донесся ледяной, исполненный абсолютной власти голос, не оставляющий места для сомнений:
– Алессандро. Останови ее.
Приказ прозвучал как удар хлыста. Напряжение в позе Алессандро разрешилось. Его лицо снова стало маской солдата. Он сделал шаг вперед, перекрывая ей путь к свободе.
Надежда в глазах Айлин погасла, сменившись горьким осознанием предательства. Он был одним из них. Все они были одним целым.
Она отпрянула назад, озираясь в поисках другого выхода, другого шанса, но понимая, что это конец. Ее короткий, отчаянный бунт был подавлен, даже не успев начаться.
Винченцо спускался по лестнице не спеша. Каждый его шаг отдавался в полной тишине холла гулким эхом. Его лицо было непроницаемой маской, но в глазах бушевала настоящая буря. Шок от ее нападения сменился леденящей яростью. Никто, никто не смел поднимать на него руку. Никто не смел бросать ему вызов в его же доме.
Он подошел к Айлин, которая стояла, прижавшись к стене, как загнанный зверь. Ее грудь вздымалась от частого дыхания, в глазах читался и страх, и ожесточение. Он вознамерился преподать ей урок, который она запомнит навсегда.
Его рука резко взметнулась вверх для удара. Воздух свистнул. Айлин инстинктивно зажмурилась, втянув голову в плечи.
– Винс!
Голос Алессандро прозвучал резко, почти приказно. Он сделал шаг вперед, его собственное лицо было напряжено.
Винченцо замер, его рука все еще была занесена. Он медленно, очень медленно повернул голову в сторону своего подчиненного. В его взгляде читалось неподдельное изумление и нарастающая опасность.
–Ты переходишь черту, Алессандро.
– Не надо, – тише, но все так же твердо произнес Алессандро. Он видел, к чему это может привести. Один удар – и хрупкая грань, отделяющая «перевоспитание» от откровенного варварства, будет уничтожена. Он видел безумие в глазах Винса и понимал – тот не рассчитает силу. – Она… она не стоит того. Это уже не наказание. Это… – он не нашел нужного слова.
Глаза Винченцо сузились. Он смотрел то на Алессандро, то на Айлин, которая, дрожа, наблюдала за этой немой сценой, понимая, что решается что-то важное. В воздухе висело напряженное молчание.
Наконец, Винс медленно опустил руку. Он не отступил из-за жалости. Он отступил, потому что внезапный вызов Алессандро был для него в данный момент важнее, чем наказание девушки. Это был вопрос власти и субординации.
Он наклонился к Айлин так близко, что она почувствовала его дыхание.
– Ты считаешь это победой? – прошипел он так тихо, что услышала только она. – Это была отсрочка. Ничего более.
Выпрямившись, он холодно кивнул Алессандро.
– Отведи ее назад. И чтобы это больше не повторялось.
Повернувшись, он снова поднялся по лестнице, демонстрируя, что инцидент исчерпан. Но Айлин, глядя ему вслед, понимала – ничего не закончилось. Она увидела в его глазах нечто новое. Не просто холодный интерес, а личную, почти одержимую заинтересованность. Ее бунт не сломал его. Он сделал игру для него только интереснее. И цена ее следующего проступка будет неизмеримо выше.
Глава 7. Цена бунта
Алессандро молча жестом указал на лестницу. Айлин, все еще дрожа от пережитого шока и ярости, послушно, как автомат, пошла вверх. Она чувствовала его взгляд у себя в спине, и каждый шаг давался ей с невероятным усилием. Она не оборачивалась, боясь увидеть в его глазах насмешку или, что хуже, безразличие.
Они снова оказались у той самой двери. Комната-клетка. Место, где ее надежда только что родилась и была так же быстро растоптана.
Алессандро открыл дверь и посторонился, чтобы впустить ее. В этот момент Айлин заставила себя поднять на него взгляд. Ее глаза, еще полные влаги от невыплаканных слез, были полны отчаянной мольбы.
– Почему? – прошептала она, и голос ее сорвался. – Вы же видели… вы слышали… Вы могли бы просто… отпустить меня. Сейчас. Я никому не скажу, я… – она безнадежно замолчала, понимая, как детски наивно звучат ее слова.
Алессандро смотрел на нее. Усмешка, кривая и безрадостная, тронула его губы. Он медленно, почти с сожалением, покачал головой.
– И куда ты побежишь, маленькая птичка? – его голос был тихим, но в нем не было ни капли тепла. – За воротами – его территория. Его люди. Ты не пробежишь и ста метров. А потом он найдет тебя. И тогда… – он сделал многозначительную паузу, – тогда то, что было сегодня, покажется тебе ласковым предупреждением. Ты не представляешь, на что он способен.
– Но вы могли бы помочь! – вырвалось у нее, последняя попытка ухватиться за соломинку. – Вы могли бы…
– Я не могу, – резко оборвал он. В его глазах на мгновение мелькнуло что-то сложное – усталость, может быть, даже тень сожаления, но оно тут же угасло. – Я солдат. А он – мой дон. Я не предаю своих. Ради кого бы то ни было.
Он отступил на шаг, и дверь начала закрываться.
– Запомни сегодняшний урок, – его голос прозвучал уже из-за дерева. – Не борись с ним. Ты не сможешь победить. Ты только сделаешь себе больнее.
Щелчок замка прозвучал оглушительно громко в тишине комнаты. Айлин снова осталась одна. Но на этот раз в ней не было ярости, не было энергии для нового бунта. Было только леденящее душу понимание.
Она была абсолютно одна. Запертая не только в этой комнате, но и в системе, где каждый винтик, будь то Алессандро или кто-то еще, был верен не человечности, а железной иерархии. Ее похититель был не просто монстром. Он был королем в своем королевстве. И все вокруг были его верными подданными.
Она медленно подошла к окну и уронила лоб на холодное стекло. На этот раз слез не было. Только пустота и рождающееся в глубине этой пустоты холодное, безрадостное знание. Чтобы выжить, ей придется играть по его правилам. Какими бы чудовищными они ни были. Потому что другого выхода не было.
Глухие, ритмичные удары разрывали гнетущую тишину подвала. Винченцо Манфреди, сбросивший пиджак и расстегнувший воротник рубашки, в ярости обрушивал всю свою мощь на тяжелую кожаную грушу. Мускулы на его спине и плечах играли под тонкой тканью, каждое движение было отточенным и смертоносным.
Он не понимал. Это было самое отвратительное чувство – непонимание самого себя. Почему он опустил руку? Почему он, Дон Винченцо Манфреди, позволил какому-то Алессандро, своему же солдату, диктовать ему, как поступать с его собственностью? С его… пленницей.
«Не надо, Винс».
Эти слова звенели в его ушах громче, чем удары по груше. Он чувствовал унижение. Не от нападения Айлин – этот жалкий порыв ярости лишь разжег в нем азарт. Нет. Он чувствовал унижение от того, что послушался. От того, что в решающий момент его воля дала трещину.
И снова перед ним всплыл ее образ. Не та дикая фурия, что набросилась на него с кулаками. А та, что была секундой позже. Замершая, прижавшаяся к стене. Ее глаза. Огромные, по-детски широкие, наполненные не просто страхом, а настоящей, животной болью и ужасом перед ожидаемым ударом.
Ударь! – приказывал он себе тогда, занося руку. – Сломай! Покажи ей, кто здесь хозяин!
Но он не смог. Не потому, что пожалел. Он не знал, что такое жалость. А потому, что в этих глазах он увидел что-то… знакомое. Что-то, что он давно и тщательно похоронил в себе самом.
Удар! Груша отлетела и с силой вернулась, едва не задев его лицо. Почему? – бил он снова, и пот с висков стекал на пол. – Она всего лишь девчонка! Тварь! Почему ее взгляд… мешает?
Он представлял, как его кулак врезается в ее хрупкое лицо, как гаснет в ее глазах последний огонек. И от этой мысли его ярость лишь распалялась, потому что вместе с ней приходило странное, щемящее чувство, похожее на… потерю.
Он бил по груше, пока мышцы не загорелись огнем, а дыхание не стало хриплым и прерывистым. Но ни физическая усталость, ни выплеснутый адреналин не могли заглушить хаос в его голове.
Айлин должна была быть простой задачей. Проектом. Игрушкой. Но она с первой же минуты бросила ему вызов. Своим страхом, своей ненавистью, а теперь – этой своей… хрупкостью, которая почему-то оказалась сильнее его железа.
С последним, сокрушительным ударом он остановился, опершись руками о дрожащую грушу, низко склонив голову. Его тело было истощено, но разум продолжал лихорадочно работать.
Он ошибся. Он думал, что имеет дело с испуганной птичкой, которую можно сломать в клетке. Но нет. Она была диким, ранимым зверьком, который кусался, царапался и… заставлял его сомневаться в собственной незыблемости.
И это было недопустимо. Это было опаснее любого пистолета, приставленного к виску.
Выпрямившись, Винченцо медленно вытер лицо полотенцем. Его дыхание выровнялось. В глазах снова появился привычный холодный огонь, но теперь в нем горела новая решимость.
Он не просто сломает ее. Он заставит ее добровольно отдать ему ту часть своей души, что посмела бросить ему вызов. Он заставит ее просить его о ласке, целовать руку, что должна была ударить. Он докажет ей и, в первую очередь, самому себе, что его воля – абсолютна. И что даже ее боль принадлежит только ему.
Поднявшись из подвала, он уже знал: игра изменилась. И ставки стали неизмеримо выше.
Он не отдавал себе отчета, куда и зачем идет, пока его пальцы уже не сжимали ручку двери в ее комнату. Механический щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине.
Дверь отворилась, и Винс замер на пороге. Он ожидал увидеть ее рыдающей в углу, или спящей в изнеможении, или снова яростно бьющейся о стекло. Но нет.
Айлин сидела на полу, прислонившись к панорамному окну. Поза ее была неестественно прямой, а взгляд, устремленный в ночную тьму за стеклом, казался пустым и бездонным. Она не шевельнулась, не испугалась, лишь медленно перевела на него усталые, потухшие глаза. В них не было ни страха, ни ненависти. Лишь ледяное, безразличное отрешение.
– Почему на полу? – его собственный голос прозвучал хрипло и непривычно громко.
Ответа не последовало. Она просто смотрела сквозь него, словно он был призраком, не стоящим ее внимания. Затем, словно автомат, она поднялась на ноги. Ее тело дрогнуло, она едва удержала равновесие, схватившись за подоконник.
И тут в его сознании, ясное и неоспоримое, всплыл вопрос, который он никогда бы не задал никому, о ком не считал бы своей собственностью.
– Ты сегодня ела?
Тишина в ответ. Густая, давящая. Эта молчаливая стена начала разъедать его изнутри. Он был Винченцо Манфреди. Его слова были законом. Его вопросы требовали ответов. Игнорирование было вызовом, более дерзким, чем любая попытка побега.
Ярость, горячая и знакомая, закипела в его жилах. В два шага он настиг ее, вторгаясь в ее личное пространство, ожидая, что она отпрянет, испугается.
Но Айлин не отступила. Она вскинула голову, и ее взгляд, все такой же темный и глубокий, как бездна, встретился с его взором. В нем не было покорности. Был вызов.
Двумя пальцами он грубо подхватил ее за подбородок, заставляя смотреть на себя.
– Отвечай, когда я с тобой разговариваю, – прорычал он, чувствуя, как ее хрупкая кость подается под его давлением.
И тогда ее лицо исказилось. Не от боли. От ухмылки. Кривой, горькой, полной презрения. Это был не страх, не мольба. Это было насмешливое, почти торжествующее отрицание его власти.
И это… возбудило его. Смутная, неконтролируемая волна жара прокатилась по его телу. Его взгляд непроизвольно соскользнул с ее глаз на губы. Полные, бледные, приоткрытые в этом вызывающем оскале. Он сглотнул, чувствуя внезапную сухость во рту, и провел языком по своим собственным губам.
Большим пальцем он надавил на ее нижнюю губу, грубо оттягивая ее вниз, обнажая влажную теплоту ее рта. Ему нравилось это. Нравилось видеть, как его воля деформирует ее, как он может делать с ней все, что захочет. Он смотрел в ее глаза, ища в них хоть каплю страха, но находил лишь ту же вызывающую тьму.
И тогда прилив крови ударил в пах, напрягая ткань брюк. Это было животно, примитивно и невероятно мощно. Ее сопротивление, ее ненависть, ее абсолютное, бесстрашное неповиновение стали для него сильнейшим афродизиаком. Она была не просто добычей. Она была дичью, которую нужно было завалить не силой, а сломив ее дух. И он уже не мог, да и не хотел, отступать.
Винс все еще держал ее за подбородок, его пальцы впивались в ее кожу. Ярость от ее неповиновения кипела в нем, но он заставлял себя говорить холодно и расчетливо, словно вбивая гвозди в крышку ее гроба.
– Ты вообще понимаешь, в каком мире ты существовала? – его голос был низким и ядовитым. – Твой отец, его «дело»… это грязь, кровь и предательство. Ты была его слабым местом. Его ахиллесовой пятой. Рано или поздно кто-то нашел бы на тебя управу. Кто-то похуже меня. Твоя судьба была бы куда страшнее, поверь.
Он наклонился ближе, его дыхание обжигало ее кожу.
– Ты должна благодарить меня на коленях, Айлин. Я забрал тебя из того болота. Я дал тебе чистоту, роскошь, безопасность. Все, что у тебя есть теперь, – это я. И ты должна быть благодарна. Благодарна за каждый вздох, который ты делаешь в этих стенах.
Айлин слушала, и поначалу ее взгляд был пустым. Но по мере его речи в ее глазах загорался холодный, острый огонек. Ее губы дрогнули, исказившись в усмешке, полной такой горькой ненависти, что ее почти можно было потрогать.
Ее слова, острые и отравленные, прошипели в тишине комнаты, словно удар кинжалом.
– О, а вы мой спаситель? Ждете от меня благодарности, но вы ее не получите. Я лучше умру, чем проявлю к вам благодарность.
Это была последняя капля. Та самая грань, за которой холодный расчет тонет в пучине слепого инстинкта. В его глазах погасла всякая мысль, осталась лишь одна, простая и яростная потребность – сломить. Заткнуть этот рот, что плевал ему в душу таким сладким ядом.
Он не целовал ее. Он набросился. Его губы впились в ее губы с такой силой, что их зубы стукнулись. Это был акт агрессии, доминирования, поглощения. Его руки вцепились в ее плечи, прижимая к себе так, что она едва могла дышать. Он ждал борьбы, ожидал, что она будет царапаться, кусаться.
И сначала так и было. Айлин застыла в шоке, ее тело окаменело от неожиданности и отвращения. Потом она попыталась вырваться, слабые толчки ее рук в его грудь были бесполезны.
Но затем… случилось нечто странное. Ее тело, напряженное в сопротивлении, на мгновение дрогнуло. Не от страха. От чего-то иного. От первобытной силы этого захвата, от животной интенсивности, которая пугала и… притягивала. На долю секунды ее губы сами собой ответили на это безумное давление. Это был инстинкт, глубоко запрятанный и вырвавшийся на свободу помимо ее воли.
И этот миг слабости, эта крошечная, предательская уступка, которую она почувствовала в себе самой, привела ее в ярость. Ярость на него, на себя, на этот мир, где даже ее собственное тело могло ее предать.
Она с силой оттолкнула его, высвободив свою руку. Глаза ее горели чистым, ничем не разбавленным гневом. И прежде чем он успел опомниться, прежде чем его разум осознал, что происходит, ее ладонь с резким, хлестким звуком обожгла его щеку.
Звук был негромким, но в гробовой тишине комнаты он прозвучал громче любого выстрела.
Винс замер. Он не почувствовал боли. Он почувствовал… ничего. Пустоту. Его разум, обычно такой быстрый и острый, на мгновение полностью отключился. Он, Винченцо Манфреди, дон одной из самых могущественных семей, только что получил пощечину. От девчонки. От своей пленницы.
Он медленно повернул к ней лицо, на скуле проступал красный след от ее пальцев. В его глазах не было ярости. Пока еще нет. Было лишь ледяное, абсолютное, бездонное изумление. Игра только что перешла на совершенно новый, неизведанный уровень. И он даже не представлял, к чему это теперь приведет.
Его ярость, горячая и слепая, не оставляла места ни для чего другого. Рациональность, расчет – все было сметено этим унизительным ударом и ее пожирающей ненавистью. Он не просто схватил ее – он обрушился на нее, как ураган, его руки с такой силой вцепились в ее хрупкие плечи, что она вскрикнула от боли.
– Будешь помнить, кому ты принадлежишь! – его голос был хриплым рыком, чужим даже для него самого.
Она отчаянно сопротивлялась, царапая ему руки, пытаясь вывернуться, но ее сила была ничтожна против его слепой ярости. Тогда он схватил ее за длинные волосы, сжав их в кулаке у самого затылка, и поволок за собой, не обращая внимания на ее крики и спотыкающиеся шаги.
Он тащил ее по коридору, мимо испуганно отскакивающей прислуги, невидящим взором глядя перед собой. Единственной целью был подвал. Холод, сырость и тьма. Туда, где нет окон, куда не доходит свет, где можно сломить любое сопротивление.
Спустившись по лестнице, он одним движением распахнул первую попавшуюся тяжелую дверь и, не целясь, швырнул ее внутрь. Айлин, невесомая, как котенок, перелетела порог и упала на бетонный пол, больно ударившись о него локтем и коленом.
– Оставайся здесь и подумай о своем поведении! – прорычал он, и дверь с грохотом захлопнулась. Щелчок замка прозвучал окончательно и бесповоротно.
Тишина. Абсолютная, оглушительная. Свет из щели под дверью был таким тусклым, что лишь подчеркивал непроглядную тьму вокруг. Воздух был спертым и холодным, пахнущим пылью и плесенью.
Айлин лежала на холодном бетоне, не в силах пошевелиться. Шок, боль и унижение парализовали ее. Она слышала его удаляющиеся шаги, и с каждым шагом в ней угасала последняя искра надежды. Она осталась одна. В полной темноте. Совершенно одна.
Глава 8. Новый рассвет, старые тени
Первые лучи утреннего солнца, отражаясь от полированного стола в столовой, заливали комнату слепящим золотым светом. Винченцо Манфреди, безупречный в темном костюме, неторопливо допивал эспрессо. Внешне – картина абсолютного спокойствия и контроля. Но если бы кто-то осмелился заглянуть в его глаза, он бы увидел в них остатки ночной бури, тлеющие под слоем льда. Вкус ее страха и соли ее слез все еще стоял на его губах, навязчивый и горький.
Дверь открылась, и в комнату вошел Алессандро. Его походка была энергичной, на лице играла деловая ухмылка, за которой, однако, угадывалась тень беспокойства после вчерашнего инцидента.
– Босс, – начал он, опускаясь на стул напротив. – Ночью пришло подтверждение от «Багровых копей».
Винченцо медленно поставил чашку. «Багровые копья» – могущественный и безжалостный картель, контролирующий нелегальные рудники и потоки оружия в Центральной Африке. Их имя всегда произносилось с особым уважением и опаской.
– Они дали добро на первую партию, – продолжил Алессандро, его глаза блестели. – Транзит через порт Хайдарпаша. Но есть нюанс. Они настаивают, чтобы мы лично проконтролировали всю цепочку на месте. Первый блин, знаешь ли, комом. Им нужны гарантии.
Винченцо молча взял сигару, поднося к ней длинную спичку. Пламя осветило его невозмутимое лицо.
– Это значит, – Алессандро сделал паузу, – нам придется задержаться здесь. В Турции. На неопределенный срок. Возможно, на несколько недель.
Дым сигары медленно пополз к потолку. Несколько недель. Мысль об этом не вызвала в Винченцо ни раздражения, ни беспокойства. Напротив. Где-то в глубине его сознания, в той самой части, что отвечала за темные и хаотичные желания, что-то шевельнулось.
Несколько недель в этом доме. Всего в нескольких метрах от нее. От той, что сейчас сидела в холодной темноте подвала. У него появилось время. Время, чтобы превратить ее наказание в нечто большее. В тщательно продуманный, медленный ритуал слома и перерождения.
– Хорошо, – наконец проговорил Винс, его голос был ровным и лишенным эмоций. – Скажи им, что все будет под контролем. Начинай подготовку.
Алессандро кивнул и вышел, оставив Винченцо наедине с его завтраком и мыслями. Он отодвинул тарелку. Аппетит пропал. Его разум был уже там, в подвале, в темноте, где его ждал самый ценный и самый непокорный его актив. Задержка в Турции из необходимости превращалась в нечто иное. В возможность. И Винченцо Манфреди никогда не упускал своих возможностей.
Алессандро задержался в дверном проеме, его пальцы сжали косяк. Он знал, что следующий вопрос может быть воспринят как вторжение на запретную территорию, но любопытство и смутная тревога грызли его изнутри.
– Винс… а что с девчонкой? – он произнес это как можно более нейтрально, глядя куда-то в пространство над плечом дона. – После вчерашнего…
Винченцо медленно перевел на него взгляд. Сигара замерла в его пальцах.
– Она наказана, – прозвучало коротко и безапелляционно, словно он отдавал приговор. – Она провела ночь в подвале. Условия должны помочь ей пересмотреть свое… поведение.
Алессандро кивнул, делая вид, что удовлетворен ответом. Он уже собирался развернуться и уйти, но Винс неожиданно продолжил. Его голос потерял металлическую твердость, в нем появились странные, несвойственные ему нотки задумчивости, почти раздражения.
– Почему ты спросил о ней…? – Винченцо замолчал, его взгляд уставился в стену, но не видел ее.
Он резко встал и отошел к окну, повернувшись к Алессандро спиной, словно не желая, чтобы тот видел его лицо.
– Как будто ее страдания… волнует тебя. И вопрос о ней – это вторжение. Как если бы ты спросил о содержимом моего сейфа.
Он обернулся, и в его глазах Алессандро увидел не привычную холодную ярость, а нечто более сложное и опасное – одержимость.
– Ее боль – моя. Ее страх – мой. Ее слом… будет моим величайшим творением. И это не твоя забота, Алессандро. Запомни. Она больше не часть наших дел с Яманами. Она… мое личное дело.
Алессандро молчал, понимая, что проваливается в какую-то новую, пугающую реальность. Его босс говорил о пленнице не как о разменной монете или проблеме, а как о произведении искусства, которое он создает в своем личном аду.
– Понятно, босс, – тихо произнес он и быстро ретировался, оставив Винченцо наедине с его «личным делом» и новым, всепоглощающим чувством собственности, которое было страшнее простой жестокости.
Алессандро скрылся за дверью, а Винченцо еще несколько минут стоял у окна, ощущая странное послевкусие от собственных слов. Эта девчонка выбила его из колеи не только своим дерзким поведением, но и теми тёмными, незнакомыми чувствами, которые она в нём пробудила. Ему нужно было вернуть контроль. Над ситуацией, над ней, над самим собой.