Обложки к смыслам

Мы, люди, думаем, что эти мысли что-то говорят о нас, о людях.

Но это не так. Мысль – это просто текст. Иногда ещё и картинка.

Она ничего не говорит о конкретном Васе как о человеке.

Кроме того, что он эту мысль самозабвенно думает.

И меня поражает, как много людей предпочитает сливаться со своими мыслями.

А они же не каждый раз весёленькие и радостные, правда? Вместо того чтобы отделиться от них себе же во благо. Ну уж своей психике точно. Так много людей с готовностью покупается на истории о болезненных эмоциях. Они-де вредят здоровью/обличают слабости/показывают недостаток контроля/etc.

Ок-ок.

Попробуйте отказаться от суждений и увидеть в эмоциях то, чем они являются; постоянно меняющимися ощущениями, проходящими через тело.

Кстати, если с эмоцией сливаться и пытаться с ней бороться, то она только усугубляется. Столько сил тратится впустую. Поэтому не боритесь, отделяйтесь.

А в свободное время полейте цветочки. Во благо.

Конфетти

Общались утром с Катенькой и сформулировали мысль. Боженька взял конфетти из ублюдков и рассыпал их по земному шарику. И перемешались они с адекватными и приятными особями. А дальше уже кому как повезло. У кого-то на районе есть единомышленники, а кто-то, как мы с Катей, оказались далеко друг от друга. И километры неприятных людей между нами.

И я задумалась, вдруг какая-то отдельно взятая мерзкая личность очень тоскует среди душечек? Даже немного жалко стало. Не очень, на самом деле.

И я умру в этом городе

Под звуки грозы и машин, несущихся по Каменноостровскому. Когда вдохов больше, чем выдохов. Лёгкие заполнены. Чернота туч своей насыщенностью превосходит все синоптические нормы. Вдохов больше, чем выдохов. И я думаю, что сердце моё перестанет биться под этой чернотой. Последнее, что я увижу, будут капли размером с боль на этом окне. А последнее, что я услышу, будет рёв ветра, ломающий зонты и срывающий маски. Здесь. За стеклом.

Что именно здесь, на этом подоконнике, сосредоточились все смыслы всех миров, чтобы быть уничтоженными вместе с последним вздохом. И меня будет рвать слезами, пока какой-то из всхлипов не станет последним. И даже смотря на буйство погоды, понимаю, что я – небо, а всё вокруг – лишь контекст.

В спальню зашла Машенька.

В телефоне – аудио от Любимки.

На небе вышло солнце.

Я выдыхаю.

Я продолжаюсь.

Я знаю это чувство

…Когда страх пускает метастазы в психике.

Мои слова кому-то могут показаться циничными.

Но факты просты – мне тоже есть что терять.

Открыла конспекты по диалектической поведенческой терапии.

Навыки поведения в кризисной ситуации. Читала и конспектировала в феврале.

Второй раунд.

Я стою на земле крепко. Я не ставлю себя на паузу. Я продолжаюсь.

У меня есть смыслы продолжаться, смотря на всё происходящее.

И слишком большие планы на эту жизнь, чтобы отказаться.

Дневники. 22.09.2022

Лавка. Боярышник. Если честно, то я не знаю точно, боярышник ли это. Просто как-то летом одна бабуля так сказала, и мы решили считать этот куст боярышником. Какая красивая осень в этом году. Какая страшная осень в этом году.

Итак, к лавке. Сижу. Гоняю в голове воспоминания. На мне носки «другой жизни не будет». Кроме носков одежда тоже есть. Мимо идёт мужчина. С пакетом. И пирожком. Думаю, в пакете ещё пирожки. Остановился рядом.

– Космические у вас носки, – говорит, откусывая пирожок.

– Спасибо.

– Да вы вся космическая. Знаете, я людей вижу. У меня дар. От вас такой свет исходит, что невозможно не увидеть. А свет – это любовь. У вас её много. Продолжайте любить.

– Спасибо, – говорю и встаю с лавочки.

– У вас всё хорошо будет. Ведь вы правы, другой жизни не будет.

Что ж. Во благо.

Она хотела ребёнка и уехать за черту урбана

А он хотел, чтобы её руки снова пахли краской и вишнёвыми сигарами.

Чтобы она вплетала колокольчики в пряди и ходила голой по своей студии.

И чтобы все его рубашки были в пятнах от краски.

Но она готовила киш с кабачками с какой-то зелёной мутью, надевая странный клетчатый фартук. Потому что это полезно. Есть зелёное. Фартук тоже полезно надевать, чтобы не испачкаться.

А он хотел есть пиццу и китайскую еду из коробочек, сидя на полу, обсуждая последнюю выставку Евгении Парфеноновой. Или Аглаи Самолетовой.

Для него эти имена не значили ровным счётом ничего, пока их не произносила она.

Он помнил, какой дикой она была в моменты близости. Когда желание, как цунами, накрывало. И тело, и разум. И сопротивляться было бесполезно. Да и незачем. Не было в этом сопротивлении никакого смысла.

Он видел сейчас, как она считает дни по календарю.

Раз – два – три.