Слуга Божий

И тут Элия Коллер начала кричать, мужчина, которому врезали в пах, протяжно завыл, тот же, которого я ослепил, качался теперь по полу и тер пальцами веки. Ой, зря. Если вотрет шерскен в глаза, останется слеп до конца жизни. А значит, не увидит пламени костра, когда оно поползет по сухим дровам к его ногам.

Пятым из мужчин оказался мой знакомый шулер – Ганс по прозвищу Золотая Ручка. Он стоял и трясся. Смотрел на меня перепуганно.

– Милости Божьей, Мордимер, – застонал.

Элия оказалась более отважной: метнулась ко мне, целя ногтями в глаза, но Курнос подставил ей подножку – и она упала. Я ударил ее в лицо – изо всех сил: даже хрустнуло. Потом узнал, что сломал ей нос и челюсть. Первый же поглядывал на девушку, что лежала, связанная, на камне. Та была мертвой или в трансе, близком к смерти: глаза закрыты.

– Куколка. – Первый провел рукою по ее груди. – Я ведь могу… а, Мордимер? Скажи, что могу?

Я кивнул, поскольку ей уже ничего не навредило бы, а близнец любил развлекаться с мертвыми женщинами. Порой мне казалось, что те возбуждают его сильнее живых.

– Я ведь тебя предупреждал, – обратился я к Гансу, – но ты не захотел прислушаться к словам друга. – Правда, я не был ему другом, но так оно звучало куда лучше.

Шулер сел на пол и спрятал лицо в ладонях. Из-под пальцев текли слезы. Было это зрелище настолько же жалкое, насколько и отвратительное.

– Мы не делали ничего плохого, – простонал он. – Это же просто уличная девка, Мордимер. Ведь ее никчемная жизнь не могла интересовать Бога!

– Идиот, – сказал я без гнева, поскольку Золотая Ручка был уже трупом, а что толку злиться на труп? – Вы взывали к мертвым и приносили им человеческие жертвы. Богу и Иквизиториуму нет дела до жизни этой девки, дружище. Но есть им дело до ваших бессмертных душ, которые вы загубили и изваляли в грязи, – исключительно до них. До ваших душ, которые без нашей помощи отправились бы прямиком в ад! Благодари Господа, что я пришел помочь тебе!

– Как ты мне поможешь, Мордимер? – Глаза шулера были словно у обиженной собаки.

– Буду беседовать с тобою до тех пор, пока в глубине сердца не постигнешь своей вины, пока весь ты, всей душой, разумом и телом – или скорее тем, что от тела останется, – не возжелаешь искупить грехи и отречься от дьявола. И когда примиришься с Богом и людьми, предам тебя пламени, Ганс.

– А стоит ли, Мордимер? – крикнул он. – Ради нее? – ткнул в девушку на камне, над которой сопел Первый.

– Ничего-то ты не понял. Не ради нее. Ради тебя, – ответил я, покачав головой, поскольку уже знал, что наши разговоры в Хез-хезроне, в подвалах Инквизиториума, затянутся. – Но поверь мне: поймешь наверняка…

– Мы добывали золото, Мордимер. – Шулер поднял голову, и в его глазах блеснула надежда. Он не мог смириться с мыслью, что действительно уже мертв. – Мы добывали золото, много золота. Хочешь? Сколько? Тысячу крон? Пять тысяч? Десять? А может, сто тысяч, Мордимер?!

– Сто тысяч? – спросил Курнос, и я увидел, как в его глазах разгорается опасный блеск.

Я готов был поспорить: он даже не представлял себе, что можно сделать со ста тысячами крон.

– Мы приносили жертвы мертвым и получали деньги, – хрипло говорил Ганс. – Раз тысячу, потом – пять тысяч, потом – еще две тысячи. Присоединяйтесь к нам, ко мне, убейте их, если хотите, я знаю все, я…

Я врезал кончиком палицы ему по зубам – так, что он опрокинулся на спину.

– Курнос, – сказал я ласково, – не глупи. За все приходится когда-то платить. Они уже платят.

Первый закончил развлекаться с мертвой девицей, и тогда внезапно появился мой Ангел-Хранитель. Не в сиянии, не со светящемся нимбом и не под триумфальный рев небесных труб. Появился он в образе худого человека, одетого в серый плащ. Только вот под темным капюшоном сверкали волосы, будто сотканные из чистого сияния. А из-под плаща выглядывала изукрашенная рукоять меча. Я, не раздумывая, пал на колени и краем глаза отметил, что Курнос с близнецами поступили так же.

Я не знал, что сделает мой Ангел. Он мог благословить нас, но мог и убить всех одним ударом огненного острия. Впрочем, не думаю, что в этом случае он стал бы утруждать себя выхватыванием меча из ножен. Ведь тараканов мы убиваем сапогом, а не расстреливаем из пушки.

Ангел положил мне ладонь на плечо, и я согнулся под ее тяжестью.

– Хорошая работа, Мордимер, – произнес он негромко. – Благословляю тебя, мой мальчик.

И столь же неожиданно, как появился, он исчез. Я не заметил, как это произошло, и не услышал шума ангельских крыльев. Просто вокруг сделалось пусто, но одновременно отступил страх, сдавливавший мое горло до потери дыхания.

– Эттто бббыл… – только и выдавил из себя Первый, но я жестом заставил его замолчать.

Ангел-Хранитель заодно подлечил и Второго, и я обрадовался его доброму к нам расположению. Доброжелательный Ангел-Хранитель – такое случается нечасто. Теперь, с его благословением, нам не приходилось уже бояться мертвых, жаждущих мести за то, что мы уничтожили их приспешников.

Я никогда не мог понять, зачем мертвые требуют человеческих жертв? Что им это дает? Наполняет их силой или же помогает им ощутить остатки жизни, вспомнить, кем были раньше? А может, уходящая жизнь облегчает хоть на миг их вечную боль, а кровь жертв гасит адский огонь, терзающий нутро?

Ха, прекрасный вопрос для теологов, и поверьте мне: они пытались на него ответить. Вот только окажись тот теолог на моем месте – обдристал бы исподнее.

На обратном пути нам не пришлось трепетать перед темной магией, наполнявшей подземелья, но забот и так было порядком, поскольку некоторые из пленников не могли идти. Впрочем, способность ходить больше им не понадобится. На костер повезут их по городу на черных деревянных телегах, к вящей радости толпы, которая заполонит улицы. Хез-хезрон – праведный город. Здесь можно не охранять узников, опасаясь, как бы их не отбили, – скорее нужно следить, чтобы некто, ведомый неразумным порывом, не возжелал сам отмерять справедливость еретикам и негодяям.

Но для меня еще ничего не закончилось. Осталось незавершенным дело с Кнаппе. Я знал: толстяк-мясник не простит мне того, что его любимая вместо свадебной кареты поедет на черной телеге, да еще прямиком на костер. Наверняка будет зол он за все те ночи, когда мог бы толстым потным брюхом наваливаться на ее миленькое тельце. И кто знает, насколько далеко зайдет он в своей злопамятности?

Старая пословица гласит, что наилучшая защита это нападение. И поверьте, что, хотя нападать я охоты не имел, однако знал: иначе могу просто погибнуть. Может, поступлю подло, но ведь пока я жив – у меня есть надежда что-то изменить.

Именно поэтому всю дорогу назад в Хез-хезрон я напряженно думал, как можно решить дело так, чтобы все закончилось хорошо. И наконец, что (учитывая мой острый ум и смекалку) было совсем не удивительно, нашел подходящее решение.

В Хезе наше прибытие вызвало фурор. Как я и надеялся, узниками тотчас занялся Инквизиториум, и, тоже согласно моим ожиданиям, на следующий день Его Преосвященство епископ Хез-хезрона поручил ведение дела именно вашему нижайшему слуге. Я оставался новичком в городе, это правда, но большее значение имел тот факт, что у меня была собственная концессия. Братья Инквизиториума – а нескольких из них я знал довольно хорошо – приняли меня без зависти. В нашей профессии важна солидарность. Слишком много волков норовит растерзать стадо Божье – так что следует нам держаться друг друга.

Во время напряженного следствия работа в Инквизиториуме – особенно если помнить о допросах – не является ни легкой, ни приятной. День начинается с мессы в шесть утра и общего завтрака с инквизиторами, которые ведут другие дела. Далее – медитация и молитва, и лишь потом начинаются следственные действия. Я не любил такую жизнь, ибо ваш нижайший слуга – лишь человек, отягощенный многочисленными слабостями. Я люблю пить до поздней ночи и просыпаться поздним утром, люблю хорошо поесть и люблю дома платных утех. Но сила человека состоит в том, чтобы, когда нужно, превозмогать собственные слабости и посвящать себя Делу. Каким бы оно ни было.

Первой я проведал прекрасную Элию. Прекрасной она уже не была. Порванное платье, спутанные окровавленные волосы, выбитые зубы, распухший на пол-лица нос и щека, напоминающая гнилой персик. Зеркальца в келье не было, но я принес его с собой. Маленькое зеркальце в скромной деревянной оправе. Когда она разглядела свое отражение, швырнула им в стену и расплакалась. Но это пока что был не тот плач, на который я рассчитывал. Пока что плакала она от ненависти и бешенства. Поверьте мне: еще придет время, когда станет плакать от раскаяния.

Я уселся перед ней на принесенный хмурым одноглазым стражником табурет.

– Элия, – сказал ласково. – Нам нужно поговорить.

Она что-то пробормотала в ответ, а потом подняла голову. На опухшем лице был виден единственный, блестящий глаз. Глаз, полный ненависти.

– Заберу тебя с собой, Маддердин, – сказала она сдавленно. – Уж поверь, я заберу тебя с собой.

Значит, Элия по-прежнему пребывала в плену иллюзий. Откуда у нее эта вера? Или думала, что спасут ее родовитость, деньги, братья или, может, влияние Кнаппе?

Что бы там ни думала – ошибалась. Тело ее было просто поленом, которое сгорит в очищающем огне.

Я смотрел на нее и размышлял: как это возможно, чтобы еще недавно я ее вожделел. Конечно, Элия по-прежнему была красива – или, точнее, могла снова стать красивой через пару десятков дней, когда затянутся раны и сойдет опухоль. Но, так или иначе, она была уже мертва, я же, в отличие от Первого, не испытываю тяги к мертвым либо умирающим женщинам.

Я подозвал стражника и велел провести ее в допросный зал. В небольшой комнатке, выложенной темно-красным кирпичом, стояли стол и четыре кресла. Для меня, секретаря, медика и, если будет необходимо, второго инквизитора. Подле северной стены в огромном очаге светились уголья.

Но самой важной деталью этого зала были инструменты. Деревянное ложе с железными скобами, веревками и коловоротом. Свешивающийся с потолка крюк. Железные сапоги с винтами. На столике подле очага – комплект орудий. Щипцы и клещи, чтобы рвать тело, сверла и пилы, чтобы дырявить и пилить кости, семихвостый бич, унизанный железными шариками.

Ничего особенного и ничего слишком сложного. Но обычно уже одного их вида хватало, чтобы пробудить в сердцах грешников трепет. Так случилось и с Элией Коллер. Она осмотрелась, и от лица ее отлила кровь. Я глядел на нее с удовлетворением профессора, который убедился: из нового ученика будет толк.

Стражник растянул ее на ложе и защелкнул на руках и ногах железные скобы. Я отослал его прочь одним взглядом и закрыл дверь.

– Теперь мы можем говорить спокойно, – сказал я. – По существу и без нервов или угроз. Нужно ли тебе объяснять, каким образом эти инструменты действуют?

Элия не ответила, но я и не надеялся на ответ. Она лежала, уткнувшись левой щекой в грубо сработанные доски ложа. Смотрела на меня здоровым глазом.

– Мы начнем с того, что подвесим тебя здесь же, на крюке. – Я указал пальцем под потолок, и ее взгляд послушно последовал за моей рукой. – Свяжем тебе руки за спиной, а между запястьями пропустим веревку, которую перекинем через этот крюк. Достаточно будет лишь потянуть за другой ее конец, чтобы твои связанные за спиной руки начали выламываться из суставов. Все сильнее и сильнее. Наконец суставы не выдержат, кости треснут, сухожилия порвутся. Твои руки окажутся над головой.

Я подошел и встал подле нее. Взял в руки ее локон и начал накручивать на палец. Потом распускал.

– Думаешь, что сможешь потерять сознание и сбежать от боли. Ошибаешься. Чтобы такого не случилось, здесь сидит наш медик. Когда понадобится, он даст тебе снадобье. Подождем, пока придешь в себя, и продолжим. Когда будешь стоять здесь, с вырванными из суставов руками, можем применить бич – чтобы увеличить твои страдания. А бич, – глаза Элии снова покорно проследили за моим пальцем, – нашпигован маленькими железными шариками. В руках умелого человека – а уж поверь, наши палачи очень искусны, – он не только вырывает кожу полосами, но разрубает мышцы, даже ломает кости. Да-а-а, – протянул я. – Когда снимем тебя с этого крюка, дорогая Элия, ты будешь одной сплошной раной. И пусть у тебя не будет ни малейших иллюзий, что кто-то тебе поможет. Теперь от костра тебя не спасет даже папа. Мне нужно продолжать?

– Нет, – прошептала она. – Хватит. Что я должна делать?

Она была умненькой ученицей, но недостаточно умненькой: спрашивать ей не следовало.

– Это зависит только от тебя, – ответил я. – Не могу ни к чему тебя принудить, ни, Боже упаси, заставить оболгать кого-либо. Раскаяние и сожаление должны проистекать из глубин твоего сердца.

Она закрыла глаза, будто колеблясь. Внезапно посмотрела на меня.

– Кнаппе, – сказала и взглянула на меня вопросительно. Я усмехнулся краешком рта. – Именно он все устроил. То, что я отказала ему в браке, было лишь игрой, дабы люди думали, что мы друг друга ненавидим. Но именно он подбил меня на договор с дьяволом и получал со всего дела свою прибыль. Разве скопил бы он такое богатство на торговле мясом?

Я был удивлен. В самом деле: как сумела она так быстро понять, что говорить следует именно о мастере цеха мясников? Но если подумать – каким мог быть ход ее мыслей? «Мордимер следил за мной по приказу Кнаппе и выследил. Однако дело приобрело серьезный оборот, и Кнаппе не только не заплатит остаток гонорара, но и попробует прикончить Мордимера за то, что не доставил меня к алтарю. А потому Мордимеру требуется крючок на Кнаппе – и он получит такой крючок благодаря мне». И я буквально слышал, как Элия мысленно спрашивает себя, что же она сама получит взамен.

– Искреннее раскаяние, истинное сожаление и выдача соучастников это правильно, Элия, – сказал я серьезно. – А инквизитор может в таком случае вынести решение не пытать осужденного и сжечь лишь его тело – после повешения либо после усекновения головы.

– Да, – ответила она и опять прикрыла глаза. – Да, – повторила. – Благодарю тебя.

Я снова вызвал стражника и приказал увести Элию в камеру.

– Поразмысли хорошенько обо всем, – сказал. – После обеда допрошу тебя в присутствии секретаря.

Возвращаясь в Инквизиториум, я думал об Элии. Она была интересной женщиной. Холодной и беспощадной, но умеющей смириться с поражением. Я почти жалел, что судьба не позволила нам встретиться раньше. Я не мог ее спасти. Никто бы не смог. Ну, почти никто, поскольку, сказав, что даже папа ничего не в силах сделать, я согрешил против истины. Даже епископ Хез-хезрона обладал властью достаточной, чтобы отдать приказ о пожизненном заключении в монастыре, однако я знал, что он этого не сделает. Элию мог спасти папский суд, а путь в Апостольскую Столицу был долгим. Пока бюрократические колеса повернутся, канет в забытье даже костер, на котором ее сожгут. Что же… приходилось смириться: Элии меж нами не будет. Жаль. Как и всегда, когда из мира уходит толика красоты.

Я знал, что слуги Кнаппе попытаются до меня добраться, но даже они не сумели бы пройти мимо охранников Инквизиториума. Впрочем, в конце концов я нашел минутку, чтобы лично проведать мастера мясников. Встал у дверей, перед медным билом, и подумал: после моего недавнего визита прошло столь немного – но сколько же всего за это время случилось. Постучал. Некоторое время внутри царила глухая тишина, потом я услышал шарканье ног.

– Кто? – рявкнул голос из-за дверей.

– Мордимер Маддердин, – ответил я.

– Во имя меча Господа нашего, человече, – выдохнули там. – Входи скорей, наш хозяин ищет тебя по всему городу.

– Вот я и пришел.

Да только когда двери отворились, я шагнул в них не один. Сопровождали меня четверо солдат в черных плащах, надетых на кольчуги, с окованными железом палицами в руках. Слугу, отворившего дверь, оттолкнули: он упал под стену, глядя перепуганно, – как и следует вести себя всякому, в чей дом входит окруженный стражниками инквизитор в служебном одеянии. А на мне была черная пелерина, завязанная под горлом, и черный кафтан с вышитым серебром большим сломанным распятием. Некоторые говорят, что мы не должны чтить символ страдания Господа нашего, но забывают, что именно Крестная мука дала Ему силу, дабы сломать распятие и сойти к врагам с мечом и огнем в руках. Точно так, как нынче и я, с мечом в руках и огнем в сердце, входил в дом кощунника и грешника.

Кнаппе был лишь в ночной рубахе, тапочках с изысканно выгнутыми носками и ночном колпаке, конец которого свисал ему на плечо. Выглядел он забавно, но я даже не усмехнулся.

– Алоиз Кнаппе? – спросил я его. – Это вы Алоиз Кнаппе, мастер гильдии мясников?

– Ты заплатишь мне за это… – прошептал он сквозь стиснутые зубы, поскольку был достаточно умен, чтобы обо всем догадаться.

– Вы арестованы именем Инквизиции, по приказу Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, – сказал я. – Взять его, – приказал солдатам.

– Мордимер! – заверещал он. – Давай поговорим, Мордимер, прошу тебя!

«Прошу тебя» – звучало многообещающе в его устах. Так многообещающе, что я махнул рукою, дабы он отошел со мной.

Мы вышли в сад, Кнаппе трясся, словно студень. Я уважал его за то, что не пытался мне угрожать – и не проклинал меня. Понимал: раз уж арестован с согласия самого епископа, то дело серьезней некуда.

– В чем меня обвиняют? – спросил он дрожащим голосом.

– Сам нам расскажешь, – ответил я, слегка усмехаясь. – У нас будет достаточно времени на разговоры.

Он мог бы попытаться запугать меня связями, знакомствами, последствиями, но не стал этого делать. Мы оба прекрасно знали, что, когда в двери дома стучатся люди в черных плащах, от хозяина отворачиваются все сторонники, а все враги – поднимают головы. У Кнаппе врагов было много; и – никого, кто протянул бы ему руку помощи. Не теперь.

– Десять тысяч, – сказал он.

– Нет, – покачал я головой, – даже за сто. И знаешь почему?

Он смотрел на меня довольно глуповато.

– Потому что тебе уже нечего покупать, а мне – нечего продавать.

– Тогда зачем мы говорим? – Похоже, остаток надежды все еще теплился в нем.

– Потому что мне было интересно, насколько высоко ты ценишь свою жизнь, и я узнал, что оцениваешь ты ее в десять тысяч. Мир не много потеряет от твоей смерти.

Я кивнул стражникам и подождал, пока двое его заберут, а потом отправился на ревизию дома вместе с оставшимися двумя. Присоединился к нам и нотариус и начал описывать все ценные предметы. Что ж, это могло затянуться на часы. Во славу Господа и во славу Инквизиториума. Я же тем временем нашел сейф Кнаппе и легко, поскольку был обучен и такому, вскрыл его. В сейфе свалены были золотые монеты, перевязанные шнурками векселя, облигации и расписки. Я просмотрел их внимательно и некоторые, выписанные на получателя, спрятал в карман плаща. Я знал, что многие, получив эти векселя, будут мне благодарны. А благодарность в нашей профессии важная штука. Благодарный человек склонен к помощи и к тому, чтобы делиться информацией. А наша жизнь – жизнь инквизиторов – в немалой мере зависит именно от информации.

Потом я отсчитал себе из денег в сейфе семьдесят пять крон – и ни грошиком больше. В конце концов, Мордимер Маддердин суть инквизитор Его Преосвящества, а не кладбищенская гиена, пусть даже этот дом – уже не более чем гробница.