Слуга Божий

Следующие три дня прошли в безделье. Я посещал Захарию, дабы следить за результатами лечения, и познакомился с медиком из Равенсбурга, худым быстрым стариком, который похвалил предложенный мною метод.

– Отшень корошо, отшень корошо, – похлопал меня по плечу. – Такой молотой, а в колофе уше кое-што есть.

Вообще-то я не люблю прикосновений чужих людей, но на этот раз лишь усмехнулся, поскольку в столь фамильярном жесте фамильярности-то на самом деле и не было – только признание старшего, более опытного человека, который увидел во мне не инквизитора, а едва ли не коллегу по ремеслу.

– Полагаете, выживет?

– А-а, это уше софсем трукое тело, – ответил, – поскольку, как коворит нам опыт, таше примененные фофремя просетуры не фсекта спасают пациента. А стесь все сашло слишком талеко…

Я взглянул, как толстые личинки копошатся в ране, и отвернулся.

– Красивым он уж точно больше никогда не будет.

– Мое сатание утершать в нем шиснь, а не тумать о его красоте, – махнул рукой старик. – Но што прафта – то прафта.

Также Захарию опекали – по очереди – двое людей Клингбайля (эти казались дельными ребятами, которые повидали всякое), а еще девка-служанка, которая знала толк в уходе за больными; я видел, как умело она кормит не очнувшегося Захарию жирным супчиком и с какой сноровкой меняет нечеловечески воняющие повязки.

Наконец на четвертый день сын купца пришел в сознание настолько, что я решил задать ему несколько вопросов. Приказал всем покинуть комнату.

– Я помогаю твоему отцу, Захария, – сказал. – Зовут меня Мордимер Маддердин, и я – инквизитор из Равенсбурга.

– Значит, вы все же знаете? – прошептал он.

– Знаю, – ответил я, понятия не имея, о чем речь. – Но ты должен все рассказать мне сам.

Я видел, что он хотел покачать головой, но сил не хватило. Только прикрыл глаза.

– Убьет… отца, если расскажу…

Я услышал лишь две фразы из его уст, а уже знал, что дело может оказаться действительно серьезным. Ведь, во-первых, Захария дал знать, что присутствие инквизитора не кажется ему странным, во-вторых, ясно указал, что до сей поры не говорил правду, поскольку угрожали смертью его отцу. Главным образом заинтересовала меня первая проблема. Почему молодой Клингбайль посчитал участие инквизитора в следствии нормальным?

– Никто не причинит ему зла, – пообещал я, четко проговаривая слова. – А Паулина, – добавил, – не была той, кем казалась, верно? – я стрелял наугад, но, видимо, попал, поскольку глаза его сузились. Он тяжело засопел, потом застонал – как видно, заболела рана.

– Я должен был ее убить. – Захария смотрел мертво куда-то в закопченный потолок.

– И тебя нельзя за это винить, учитывая… – Я ждал, что он скажет.

– Верно. А Гриффо все знал… – Его голос сделался таким слабым, что мне пришлось склониться над кроватью и едва ли не прижаться ухом к его губам.

– Знал ее тайну?

– Угрожал… убить отца…

– Убить, если расскажешь обо всем, что узнал? Верно?

Захария только прикрыл глаза, безмолвно со мной соглашаясь. Я был уже так близок. Очень близок – и не мог выпустить из пальцев кончик этой нити, благодаря которой надеялся пройти лабиринт.

– Ты всего лишь уничтожил зло, Захария, – сказал я. – Потому что видел именно зло, верно?

Он снова прикрыл глаза.

Этот разговор тянулся до тех пор, пока я не узнал все, что случилось в тот вечер. И признаюсь честно, не надеялся, что простое на первый взгляд следствие заведет меня так далеко. Пытался вообразить, что чувствовал молодой Клингбайль, обнимая, целуя и прижимая ту девку. Что чувствовал, занимаясь с ней любовью, слушая ее стоны, ощущая в руках ее нагое тело и ноги, обхватывавшие его бедра? О чем думал, видя, как глаза любимой становятся ядовито-желтыми и превращаются в щелочки? Когда почувствовал на щеках укусы острых, словно бритва, клыков? Не поддался страху, не позволил себя разорвать. Потянулся за кинжалом. Рубил, резал, колол. Долго, пока не замерла в его объятиях. А мертвой снова стала всего лишь красивой девушкой с ангельским личиком. Наверняка он решил, что сошел с ума или был околдован. Решил бы – когда бы не тот факт, что Гриффо поговорил с ним наедине и пригрозил: если Захария кому-нибудь расскажет о тайне Паулины, то никогда больше не увидит своего отца живым. И молодой Клингбайль признался во всем и молчал. Я мог только искренне удивляться силе его духа, что позволила вынести все страдания.

Я оставил его вымотанным разговором и знал, что должен найти ответы на несколько вопросов. И главнейший из них звучал так: отчего Фрагенштайн не приказал казнить убийцу своей сестры? Отчего так истово старался сохранить ему жизнь?

* * *

Я и не думал рассказывать старому Клингбайлю то, что услышал. Когда придет время – узнает обо всем. Пока я раскрыл лишь, что Фрагенштайну будет вынесено официальное обвинение от лица Святого Официума.

– Мне нужны люди, – сказал я. – Могу послать за моими товарищами в Равенсбург, однако предпочел бы решить все быстро. Еще сегодня.

– Но вы ведь инквизитор.

– Верно. И если сумеете рассказать, как мне пробраться в дом Гриффо и победить его стражу, я, несомненно, воспользуюсь вашим советом. Мне потребуются несколько человек с молотами и ломами. Я видел двери усадьбы Фрагенштайнов и не хотел бы провести под ними всю ночь, взывая, дабы мне отворили. А Гриффо способен на все. Убежит не колеблясь, но так же без колебаний убьет меня – если только дам ему такой шанс. А я – ради ваших двух тысяч крон – намереваюсь жить, но вовсе не умереть за них.

Клингбайль покивал.

– Я заметил, что вы подняли цену. Но я человек честный и люблю своего сына. Поэтому дам столько, сколько вы просите. Хотя… – Он чуть повысил голос: – Мог бы уже и ничего не давать, верно?

Я задумался над его словами. После всего, что стало мне известно, я был связан долгом инквизитора: не мог выехать из города, не допросив брата Паулины и не завершив расследования.

– Могли бы, – кивнул я.

– Вы получите свои деньги, – пообещал он. – А те дополнительные пятьсот крон – моя награда за голову Гриффо.

– Ее вы не получите.

– Я – нет. Но мне будет достаточно самой мысли, что вы занимаетесь им с характерной для Святого Официума старательностью. – Он усмехнулся мечтательно. – Ах, я дам вам даже кое-что более ценное, нежели деньги, господин Маддердин. Дам вам письма к моим партнерам по делам, чтобы с этого момента они знали – вы друг друзей.

– Это весьма щедрая награда, – сказал я. – Следует признаться, что с вами приятно иметь дело, господин Клингбайль.

– Но помните об одном, господин Маддердин. Не меняйте правил во время игры. Вы еще молоды, и я прощу вам запальчивость при торговле. Но уж поверьте: наиважнейшее сокровище, которое только может быть на свете, – это доверие. Как только станет известно, что вы злоупотребляете им, – утратите все.

Я поразмыслил над его словами.

– Надеюсь, вы не зря потратите средства, – сказал. – В конце концов, полторы тысячи огромная сумма.

– Пятьсот добавлю как премию, – ответил он. – От чистого сердца.

В следующие два часа купец, как я и просил, отыскал для меня шестерых здоровяков, вооруженных молотами, секирами и ломами. Согласно закону и обычаю, я привел их к присяге как временных функционеров Святого Официума. Не сомневался – будет им что рассказывать до глубокой старости. Но решил, что неплохо бы подпустить в их будущие рассказы нотку драматизма. Сказал:

– С этого момента, как временные функционеры Святого Официума, вы подпадаете под юрисдикцию Инквизиториума.

Они не поняли меня. В моей речи было слишком много слов настолько длинных, что, пока их произнесешь, можно выпить кружку пива. Поэтому я решил объяснить им все с помощью понятных слов.

– Если не выполните приказы, будете убиты. Кому повезет – сразу. Кому не повезет – после допросов.

Ухмылки их погасли, как срубленные саблей фитильки свечей. Именно на такую реакцию я и рассчитывал – и был доволен, что не ошибся.