Василий Каразин. Его жизнь и общественная деятельность

Перечень своих ожиданий от Александра I Каразин заканчивает следующими словами:

«Народы всегда будут то, что угодно правительствам, чтоб они были. Царь Иван Васильевич хотел иметь безответных рабов, с ним подлых, между собою жестокосердых: он имел их. Петр желал видеть нас подражателями иностранцев: к несчастью, мы с излишеством такими стали. Премудрая Екатерина начала образовывать россиян.

Александр довершит великое сие дело. Наслаждаясь некогда плодами своей юности, он будет блаженнейшим из смертных; и слава его, утвержденная на любви подданных, переходящей из рода в род, на всеобщем земных племен почтении, будет предметом желаний величайших монархов!..»

Идеи, высказанные в письме Каразина, были крайне симпатичны молодому государю, который в тогдашнем русском обществе и в особенности в придворных кругах находил чересчур мало людей, разделявших его освободительные стремления, и еще менее таких, которые относились бы к этим стремлениям с горячностью молодости, какою он был проникнут. Правда, вокруг Александра стояли так называемые «inseparables»[4 - неразлучные (фр.)] – четыре друга его юности, во многом сходившиеся с ним и даже во многом вдохновлявшие его: Чарторыйский, Строганов, Новосильцев и Кочубей. Но это были люди, всего менее похожие на пылких энтузиастов. А между тем Александру, неожиданно вознесенному на самый могущественный престол мира, тогда как еще недавно он должен был трепетать за свою свободу, а пожалуй, и жизнь, и считавшему своим священным долгом употребить все свои силы на осуществление высоких идей, которые он должен был доселе глубоко таить в своей душе, лишь изредка бурно и неожиданно высказывая их личностям, казавшимся ему подходящими для того, и тем немало изумляя их, – Александру нужен был человек, пылко преданный идеям, столь близким сердцу и уму молодого государя, энтузиаст, который своею восторженностью поддерживал бы его собственные стремления, идеалист, который жил бы исключительно ради своих идей, не заботясь о мирских благах, домогательство которых служило в большей или меньшей степени основою действий почти всех окружающих Александра. И такого человека Александр увидел в авторе письма, быть может, не столько по его содержанию, сколько по восторженному тону, нашедшему близкий отзвук в душе Александра. В сущности, монарх этот всю жизнь свою был мечтателем, и если он мог понимать и принимать близко к сердцу и попытки Роберта Оуэна создать общество на новых началах, и дикие фантазии Аракчеева насчет земледельца-воина, поведшие к созданию печальной памяти военных поселений, – то только потому, что он был мечтателем. И в авторе письма он почувствовал такого же мечтателя, каким был сам. И он не ошибся. Письмо было без подписи. Александр решил отыскать автора его. Случайно он поручил это дело тому самому Трощинскому, под начальством которого числился Каразин. Тому стоило взглянуть на почерк письма, чтобы узнать автора его, и он на другой же день привез во дворец Каразина. Встреча Александра с Каразиным была трогательной. Александр еще был всецело проникнут впечатлением, полученным от письма, а Каразин приближался к своему государю с чувствами, которые нетрудно представить. Александр спросил Каразина:

– Ты написал эту бумагу?

– Я, государь! – отвечал Каразин.

– Дай обнять тебя и благодарить за благие твои пожелания мне и чувства истинного сына отечества! Продолжай всегда так чувствовать и действовать сообразно с этими чувствами. Продолжай всегда говорить мне правду! Я желал бы иметь побольше таких подданных!

И Александр обнял Каразина. Растроганный Каразин упал к ногам Александра и клялся говорить ему одну правду, и говорить ее всегда. И он свято выполнил эту клятву, хотя впоследствии правду его и не было желания выслушивать.

Встреча с Александром произвела глубокое впечатление на Каразина. С этой минуты его симпатии к молодому государю превратились в самую горячую привязанность, которая сохранилась у него до самой смерти, несмотря ни на что, несмотря на Шлиссельбургскую крепость, в которую Каразин в конце концов попал за высказывания правды «другу своей души», как называл он Александра I в письмах к нему. Каразин свято хранил память о «друге своей души» и тогда, когда «друг» сошел в могилу, и до конца дней отзывался о нем самым восторженным образом.

На Александра встреча с Каразиным и последующая беседа также произвели сильное впечатление, и после этого между двумя мечтателями завязываются самые задушевные отношения, продолжавшиеся, к сожалению, слишком недолго. Александр, приглашая Каразина являться к нему всегда, когда тот пожелает, и писать непосредственно ему, минуя всякие инстанции, оказывал ему глубокую доверенность во многих щекотливых случаях.

После первых минут свидания Александр указал Каразину на стул у своего письменного стола и сказал:

– Садитесь, мне нужно побеседовать с вами: вы коснулись в вашей бумаге стольких предметов, что надобно подумать, с чего начать работу.

– Конечно, с образования народного, – отвечал Каразин.

В последовавшей за этим началом продолжительной беседе Каразин объяснил Александру необходимость особого учреждения для заведования народным образованием и полный план целой системы просветительных учреждений. Здесь-то впервые была высказана идея учреждения министерства народного просвещения в России.

В наше время эта идея кажется такой естественной, более того – настолько обязательной, что невозможно даже представить цивилизованное государство без министерства народного просвещения. Совсем иначе обстояло дело 90 лет тому назад, в 1801 году, когда имела место первая встреча Александра с Каразиным. До тех пор отлично обходились без особого ведомства для народного образования. Да это было и понятно, потому что ему нечем было бы и ведать. Учреждение особого ведомства народного просвещения имело смысл только в случае принятия ряда мер по народному образованию, создания ряда просветительных учреждений. А тогдашнее общество весьма мало было озабочено этим предметом. Равнодушие к данному вопросу царило не только в консервативном большинстве общества, но и среди более передовых элементов, не исключая и вышеупомянутых «inseparables», составлявших интимный кружок Александра I. Занятые вопросом о переустройстве высшего управления России в смысле приближения его к более свободным политическим формам, друзья Александра мало думали о вопросах народного просвещения. И вот среди такого-то общества является человек, который говорит Александру, что реформационную работу, которую задумал этот государь, нужно начинать с народного образования. Это было новостью для Александра, и Каразин не мог не заинтересовать его уже одной этой идеей, которая казалась неожиданной и оригинальной. Взгляды Каразина на значение народного образования для того времени были действительно новы и оригинальны, да и для нашего времени их не только нельзя признать устаревшими, а, наоборот, многое в них до сих пор остается в качестве pia desideria.[5 - благих пожеланий (лат.)] Важность, которую Каразин придавал деятельности государства на пользу народного просвещения, выразилась уже в ответе Александру на вопрос, с чего начать. Позднее, в 1810 году, в письме к доктору Реману, просившему Каразина изложить свое мнение о положении народного образования в России, он выражал свой взгляд на значение народного образования в следующих восторженных и несколько напыщенных, как и всё, что писал Каразин, словах:

«Народное просвещение!.. Какое прекрасное выражение! Если б чрез полсотни лет я сделался наконец способным быть министром, то больше всего желал бы быть министром народного просвещения. Какой важный пост в таком государстве, как Россия! Если что-либо может обеспечить незыблемость безмерного ее пространства, то это только просвещение ее народов. Если что-либо может сделать ее истинно независимою от всякого внешнего давления, – как бы громадно оно ни было – то это опять-таки только просвещение…»

Далее Каразин поясняет свой взгляд на пределы ведения дел министерством народного просвещения:

«Произнося слово „народное просвещение“, я воображаю себе отрасль государственного, отеческого управления, обнимающую все, что только может относиться к образованию добрых граждан, к какому бы сословию они ни принадлежали, какого бы пола[6 - Вопрос о женском образовании занимал Каразина всегда, и он почти накануне смерти напечатал в «Харьковских губернских ведомостях» (1841 г., № 3) заметку «о воспитании женского пола в низших состояниях».] и возраста ни были. Произнося слово «министр народного просвещения», я представляю себе просвещенного начальника, вполне распоряжающегося этою отраслью управления, дающего отчет о ней только верховной власти. Министерство народного просвещения должно быть независимо от других ведомств, которые отнюдь не должны вмешиваться в сферу его деятельности. Оно должно ведать образование во всей его совокупности как общее, так и специальное».

Изложение Каразиным своих взглядов на народное образование при первом свидании с Александром I привело к тому, что император, отпуская Каразина, выразил желание, чтобы он подробно изложил свои воззрения на данный предмет и свой труд представил государю. Каразин исполнил это поручение и составил записку о создании в России особого управления народного образования и его деятельности.

С этого времени начинается обширная деятельность Каразина на благо народного просвещения.

В начале 1802 года был образован особый комитет для рассмотрения уставов высших учебных заведений. Комитет этот был составлен из Муравьева, графа Потоцкого и академика Фуса, а управителем дел его был назначен Каразин. Работая в этом комитете, Каразин составил уставы Московского университета, Академии наук и Академии художеств. Здесь же он возбудил давно занимавший его вопрос об учреждении Харьковского университета, созданного, как увидим ниже, исключительно благодаря его личным трудам.

Когда в том же году было решено учредить министерства, император поручил Каразину переделать вышеупомянутую представленную им записку об особом ведомстве народного просвещения соответственно общему строю вновь учреждаемой организации высшего государственного управления. Каразин составил проект организации и деятельности министерства народного просвещения и «Правила народного образования». Проектированное министерство было открыто, хотя ему и не было придано такого серьезного значения, какое оно должно было иметь по мысли Каразина, и «Правила» утверждены. По этим «Правилам» было создано «Главное правление училищ», которое состояло, под председательством министра народного просвещения Завадовского, из Свистунова, Муравьева, Чарторыйского, Потоцкого, Новосильцева, Румовского, Озерецковского и Фуса и, соответствуя теперешнему департаменту народного просвещения, служило средоточием всех дел по министерству народного просвещения. Управляющим делами этого «Главного правления училищ» был назначен Каразин. На этом месте Каразин увлеченно работал над упорядочением структуры нового министерства и расширением его деятельности. Между прочим им был составлен проект преобразования Виленского университета, проект устава Харьковского университета, проект устройства «приходских училищ», которые были бы приспособлены к потребностям «поселян», и многое другое.

Относясь с благоволением к Каразину, Александр I давал ему поручения не только по вопросам народного образования. Это и понятно, так как идеи, которые развивал Каразин перед государем, касались не только одной области народного образования, да и по характеру своему сам Каразин никогда не мог ограничиться каким-либо одним специальным делом, а широко разбрасывался соответственно широте своего умственного кругозора. В истинных специалистах всегда есть значительная доля узости миросозерцания, без которой и специалистом нельзя быть. А Каразин всего менее страдал такою узостью. Ниже мы увидим, как он вмешивался во все, где видел неправильное течение дел или злоупотребления, и как эта разносторонность вооружила против него всех приближенных Александра I и сгубила его блестящую карьеру в качестве государственного деятеля. А здесь мы пока остановимся на воззрениях Каразина по разным государственным и общественным вопросам, которые он разновременно излагал в письмах и записках, представлявшихся им Александру I и Николаю I. Воззрения эти беспорядочно и отрывочно были отмечены уже в первом письме к Александру, так очаровавшем молодого государя и приблизившем к нему Каразина; но впоследствии они были изложены с несравненно большею полнотою и определенностью, хотя высказывались частью при обстоятельствах, которые многие не сочли бы особенно благоприятными для откровенного изложения своих политических воззрений.

Каразин в вопросе о политическом устройстве государства был сторонником монархического принципа. В записке, представленной Каразиным в 1810 году слободско-украинскому губернатору И. И. Бахтину, запрашивавшему его относительно своеобразного устройства его крепостных крестьян (о чем мы будем говорить в своем месте), он говорит между прочим:

«…Как в человеке разум и совесть могут быть затемняемы страстями, то и надлежит законы, диктуемые первыми, облечь в форму ненарушимого завета, под сенью которого единоначалие и становится идеалом общественного управления… Для узнания же общественных нужд, так как никакой смертный не может в одно и то же время сам проникать всюду, достаточно в помощь единовластию общественное мнение, т. е. свобода всякому выражать свои воззрения на вещи, – не в парламентах и на площадях, представляющих обширное поле страстям, а в верноподданнических представлениях и в скромных беседах в печати».

Итак, монархия, но монархия ограниченная, однако, не народным представительством, а с одной стороны – коренными законами, с другой же – правом каждого подданного свободно выражать «свои воззрения на вещи» в представлениях верховной власти и в печати.

Народное представительство Каразину было непонятно, и он высказывался против него самым определенным образом.

«Я вседушевно не одобряю нынешних конституций. К чему эти громкие собрания, уничтожающие власть, подобно как и ораторство с престола, заимствованное у англичан? Так называемая репрезентация народа есть вообще мнимая. Дело не в том, чтобы у нас в России заводить сражения красноречия мнимых репрезентантов с хитросплетениями министров, постыдные сражения прихотей государя и его наемников с прихотями адвокатов, подкрепляемых чернью, чтоб выводить на позор целого света покушения и неудачи власти; чтобы открыть народному буйству, сосланному у нас в питейные дома, великолепный театр, украшенный всеми эмблемами могущества империи. Нет, совсем нет!..»

В таких выражениях Каразин отзывался о представительном образе правления в записке, поданной Александру I как раз после того, когда тот устроил конституционное правление в Царстве Польском.

В частности, по отношению к России он считал прежний абсолютизм невозможным. Обращаясь к Императору Николаю I в 1826 году с просьбою об освобождении от обязательного жительства в своем имении и полицейских стеснений, которым он был подвергнут с 1820 года, Каразин, несмотря на неудобство случая и на собственное сознание, что разговор о столь щекотливых предметах едва ли может привести к облегчению его участи, – не мог удержаться от того, чтобы не указать на невозможность возвращения к «формам правления, которые могли быть приличны прошедшим лишь векам»:

«Ничто не может, нет никакого средства, не достанет никакой человеческой силы остановить колесо или дать ему противное движение. Словами Екатерины II, коими начала она первую главу своего наказа, словами: „Россия есть европейская держава“ – все решено!.. Не должно было сближать нас с Европою, начиная от XVI века еще, если самодержец пребыть хочет выше общественного мнения и законов, если он карает за самые верноподданнические о том, под печатью тайны, представления. Разврат и довременное лицемерие высших и низших есть все, что может быть выиграно при самом щедром излиянии милостей, при самых мудрейших, благонамереннейших предписаниях. Преумножая и распространяя до Камчатки и американских берегов пороки рабов просвещенных, пороки Рима и Франции, мы не можем уже иметь добродетелей, свойственных рабам прежних веков. Новое воспитание? О, государь!. Медлительно действуют училища. И из чего составят их курсы и библиотеки? Почти всех древних авторов должно будет удалить, лишиться из новых не только Монтескье и Бентама, но и самого Юстия, уже в 1770 году у нас в России напечатанного на природном языке, как и первые. Оставить совсем преподавание о других образах правления, дабы избежать естественнейших вопросов: почему же у нас иначе и пр.? Где, кроме Карамзина, найдем и историков, которые бы одобряли самовластие? Из поэтов надо будет перепечатать с большими пропусками не только знаменитейших, каков, например, Шиллер, иностранных, но и своих, как то: Державина, Княжнина. Все человеческие познания составляют теперь непрерывную цепь, в которой лишение одного звена будет нетерпимо…»

Исходя из таких положений, Каразин в 1801 году писал Александру I и через 19 лет, в 1820 году, снова повторял: «Время укрепить расслабевающий состав нашего государства! Время заменить религиозное к престолу почтение другим, основанным на законах!» «Правители народов, – писал он в 1820 г. Александру I, – должны добровольными, ими данными постановлениями предварять постановления насильственные», и приводил в подтверждение разговор Бальи с одним из министров Людовика XVI, в котором министр выражал удивление, почему Национальное собрание недовольно теми уступками, которые сделал Людовик требованиям собрания, тогда как 10 лет назад эти уступки были бы встречены с энтузиазмом. Бальи отвечал, что собрание само теперь хочет сделать то, что оно с благодарностью приняло бы раньше от короля.

К сожалению, мы в настоящее время лишены возможности выяснить себе, что разумел Каразин под теми «законами», которыми, по его мнению, должна была ограничить себя монархическая власть. Дело в том, что документы, относящиеся сюда, доселе не напечатаны, исключая записку, представленную в 1820 году Александру I, которая, однако, напечатана с громадными, поглотившими все существенное, пропусками. Мы можем отметить только некоторые черты этих «законов», имея в виду как приведенные выше отрывки из записок Каразина, так и некоторые другие места опубликованных документов.

Несомненно, что Каразин не желал перенесения в Россию тех форм ограничения монархии, которые выработались западноевропейской жизнью. Это ясно видно уже из тех отзывов о западноевропейских конституциях и парламентах, которые приведены выше. Но, кроме того, он вообще был против пересадки на русскую почву западноевропейских учреждений, находя их непригодными для русской жизни. В письме к д-ру Реману, из которого уже был приведен выше отрывок, Каразин смеется над «нашими законодателями», желавшими «копировать все с иностранцев»: «Мы часто походим в наших учреждениях и постановлениях на известного князя Гагарина, петровских времен, который вздумал построить в Москве, на горе, дом на манер венецианский… Вы найдете в нем и крытую галерею, как будто над каналом, и ступеньки для схода к гондолам, и боковой парапет для защиты этих ступенек от высокой воды, и, наконец, даже кольца для привязывания гондол – словом, всё на своем месте, кроме самого дома».

В пояснительной записке к «Предначертанию о Харьковском университете», составленной в 1802 году, Каразин поясняет определеннее причину своего отрицательного отношения к заимствованию общественных форм и учреждений.

«Главный, может быть, недостаток этого проекта, – писал он, – состоит в том, что я полагал нас живущими в такое время, когда надобно скорее творить, чем подражать, и находящимися в таком положении, которое позволяет нам быть свободными от всяких предрассудков. Мне казалось, что в России все должно быть ново и своеобразно, как она сама, и что все должно быть соображаемо скорее с собственными ее нуждами, чем с обычаями народов, по всему ей чуждых, и с теми старыми, отжившими уже, их порядками, которых сами они продолжают придерживаться только по причине неподвижности у них общественного мнения. Гораздо легче по всем частям политического устройства вновь созидать, чем исправлять старое, и если какая-либо страна находится в таком счастливом состоянии, что может безнаказанно слушаться здравого рассудка, руководимого только отчетами прошедшего, то это Россия».

Отвергая заимствование с Запада, Каразин, по-видимому, предлагал воспользоваться указаниями, заимствованными из прошлого русской государственной жизни. Намеки на это находятся в тех отрывках тетрадей 5-й и 7-й записки, поданной в 1820 году, которые опубликованы. Так, в тетради 5-й говорится: