Игры с табу

Игры с табу
Яков Гринберг

Эта книга написана про любопытство, которое все еще правит миром, про ложные цели, кажущиеся поначалу такими привлекательными, про эгоизм – как защитную реакцию и любовь – как парадокс!

Игры с табу

Когда эксперимент выходит за пределы разумного, невозможно сохранить хладнокровие

Яков Гринберг

© Яков Гринберг, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Табу

Система запретов всегда волновала доктора Гарри Воллиса. Как формируется поведенческая база? От чего она зависит? Почему то, что для одного нормально и естественно, для другого нереально и недопустимо? Наследственность и воспитание, врожденные и приобретенные рефлексы, давление социальной среды – все это ясно, но полной картины все равно нет. Что руководит людьми, нарушающими законы социума? Почему в их головах не срабатывают запреты, табу? Почему мозг человека напоминает огромную гостиницу с миллионами номеров, абсолютное большинство из которых навсегда заперты и ключи утеряны? Кто этим управляет? Почему у него, например, при желании перейти границу дозволенного, нарушить табу, то есть войти в какой-нибудь навечно закрытый, с заросшей плесенью дверью, с ржавым, допотопным замком, случайный номер, всегда загорается табличка: «Нельзя! Вход воспрещен», а на соседнем номере, вроде ничем не отличающимся от первого, еще страшнее: «Не входи! Убьет!», а у другого ничего там не загорается? Кто развесил эти объявления-запреты? А может, он, мозговой супервайзер, как раз в его случае ошибся, и именно туда необходимо попасть, там будет абсолютно хорошо, нирвана, экстаз, ощущение блаженства? Как это проверить? Входить не хочется, есть ощущение, что запрещено не просто так, что существует какая-то потенциальная опасность, а снаружи понять никак нельзя, но все же чертовски интересно, что там внутри, что там такого запретного, вредного или, может, сладострастного, к чему нельзя прикасаться, видеть, даже осознавать, что это в тебе существует? Противоречие в архитектуре мозга вырисовывается: с одной стороны, нечто присутствует, а с другой стороны, его как бы нет, оно недостижимо, и даже недопустимо о нем знать. Тогда зачем оно там сидит, место занимает? Природа не терпит пустоты. Какая ему от этого польза или, скажем, целесообразность, или, может, все-таки влияет эта «terra incognito» на мотивы поведения через скрытые каналы? Интересно все это как-то понять, представить себе более детально механизм запретов, процессы, происходящие в подсознании. Как там все крутится?

Придумал он провести эксперимент с крысами. Имя доктора Гарри Воллиса в научном мире хорошо известно, признанный специалист, однако сейчас он затеял не совсем обычный для себя опыт, на стыке с социальной психологией. Суть опыта заключалась в том, чтоб внедрить в сознание животных какую-нибудь абсурдную, можно сказать даже, нежизненную идею, и посмотреть, как обновляемый социум ее запомнит и впоследствии будет ее придерживаться. Образно говоря, это искусственное воспроизведение некоего табу, запрета на определенный вид деятельности. Если вернуться к примеру с гостиницей, то раз нельзя войти в существующие, намертво закрытые номера, то значит, нужно построить еще один номер, дополнительный, не закрывать его на ключ, но повесить табличку «Вход воспрещен». Через поколение никто из подопытных не будет понимать, почему туда нельзя, почему это запрещено, и тогда будет интересно посмотреть на поведение социума. Смогут ли они перейти через неосознанный запрет, нарушить табу? Принцип моделирования. Поначалу он думал провести этот эксперимент с собаками, но потом понял – крысы лучше. Во-первых, быстрая рождаемость: пять раз в год самка крысы может приносить от восьми до пятнадцати детенышей, то есть обновление популяции происходит непрерывно, во-вторых, крысы – коллективные животные, отлично обучаются, передают информацию друг другу и следующим поколениям, что для эксперимента чрезвычайно важно.

Заявка на эксперимент была оформлена по всем правилам, оставалось пройти официальное утверждение на Ученом совете университета. Дискуссия на эту тему поначалу разворачивалась вяло и лениво, формальное обсуждение под лозунгом «Зачем мешать коллеге что-то там исследовать? Пусть покопается в этом, а мы потом послушаем, что получилось, вроде звучит интересно». Ничего не предвещало бури. Однако после выступления профессора Кроуффа все переменилось.

– Неслыханная вещь, – сказал он, поднимаясь к микрофону на место докладчика. – Эксперимент по моделированию табу – это оскорбление человека, вернее, всего человечества.

– Ничего, – сразу отпарировал доктор Воллис, который стоял рядом и совершенно не понимал, что в его эксперименте может быть такого оскорбительного, – человек это переживет, а человечество тем более, и не такое переживало.

Сказал и сам засмеялся своему ответу. Он весело и благожелательно смотрел в зал, явно недооценивая угрозы, исходящей от оппонента.

– Я знаю, на что вы замахнулись, – вдруг провозгласил профессор Кроуфф с красным, перекошенным от злости лицом, – вы на религию замахнулись. Вы атеист, безбожник. «Абсурдная и нежизненная идея», как вы изволили выразиться, внедряется в сознание низших, безмозглых тварей, а вы будете хладнокровно наблюдать, как она гаснет, слабеет и исчезает от поколения к поколению. Ясно, на что вы намекаете. Какое право вы имеете моделировать на животных, у которых нет души, святая святых – веру в божественное провидение? Какой результат вы хотите получить? Этот эксперимент – самая аморальная вещь, о которой мне приходилось слышать, это даже хуже, чем опыты по клонированию человека.

Доктор Воллис хотел было язвительно ответить, что в обществе людей вообще любое некритическое поклонение чему-либо или кому-либо точно подходит под предложенный критерий. Любая догма, любая идея всегда подвергаются проверке у нового поколения. Почему уважаемый профессор Кроуфф считает, что именно религия

является объектом его нападок, а не тоталитарная модель развития общества, разные культовые группы, но его уже не было слышно.

Зал зашумел, заволновался и распался на мелкие группы спорящих. Научное собрание имеет свои болевые точки, темы, которые бессмысленно и вредно обсуждать, по причине их чувствительности и иррациональности. Одна из них – религия, но есть и другие. Расизм, например, или голодающие дети. Фраза: «Мы же с вами хорошо понимаем, что главная и основная причина заключается в том, что мистер имярек негр. Стыдно, господа!» вызовет бурю, в которой наверняка потеряется сама суть вопроса. Или: «Само обсуждение этого, замечу, весьма дорогостоящего проекта представляется мне аморальным. Посмотрите вокруг, господа, голодающие дети, и значительная часть наших сограждан живет за чертой бедности» почти гарантированно приведет к трудностям в принятии даже самого интересного исследования. Посему в университетской среде, в отличие от политики, существует внутреннее соглашение, что-то вроде морального кодекса, подобные проблемы обсуждать не принято, это дурной тон, но бывают исключения. Упомянутое клонирование, например.

Давно замечено, что любая выборка людей, объединенная по случайному принципу, обладает общими чертами. Это могут быть люди одной профессии, как то: дворники, спортсмены или ученые, родители на родительском собрании в школе, члены престижного клуба или соседи по дому. Участники любого собрания стихийно делятся на три неравные группы. Первая и наименьшая – это «способные», они быстро схватывают суть дела, понимают, что от них требуется, и адекватно реагируют. Вторая и наибольшая часть – это «народ», его не интересует проблема, он отсиживается на собрании и не хочет вникать в происходящее, голосует случайно, под воздействием эмоций или последнего оратора. Оставшаяся часть – это «демагоги», люди, сознательно

или бессознательно нарушающие основные логические принципы. Они всегда все понимают неправильно, с точностью до наоборот, находят какие-то дикие, совершенно не относящиеся к данному вопросу возражения, всегда напористы и многословны и часто перетягивают «народ» на свою сторону, заставляя искренне изумляться организаторов собрания бессмысленностью принимаемых решений. Наличие таких «демагогов» в среде дворников не удивительно, люди без глубокого образования, не привыкли логически мыслить, но когда видишь таких профессоров, цвет национальной науки, оторопь берет. Хочется спросить: «Как они сюда попали?». Ну натиск нечеловеческий, ну усидчивость, ну связи, но все равно как-то странно, причем, глядя на них, сразу в голову приходит математический знак – чем меньше, тем больше. Расшифровка такая: чем меньше, вернее, мельче человек, тем больше захватить хочет, чувствует свою слабость, поэтому нуждается во внешних атрибутах власти, а власть для них – это стенка, которая надежно отгораживает от простых вопросов типа: «А ты сам, в сущности, кто такой? Как сюда попал? Что умеешь?»

Доктор Воллис был раздосадован и озадачен, он никак не ожидал, что его тема вызовет такие крайние мнения, ведь о религии и о том, чтоб что-то там проверять, он вообще никогда не думал, это было вне сферы его интересов, он занимался физиологией животных, поэтому, когда дискуссия разгорелась не на шутку, он подумал, что тут какая-то ошибка, недопонимание. Цели и задачи эксперимента совершенно другие, не нужно за уши притягивать то, чего здесь нет и быть не может. Он попытался разъяснить собранию истинное положение вещей, но было уже поздно, его мнение утонуло в нервной и эмоциональной перебранке всерьез разошедшихся участников дискуссии. Вопрос об эксперименте приобрел незапланированный характер принципиальной проблемы, мировоззренческий масштаб.

К такому повороту никто не был готов. Доктор Воллис с изумлением смотрел в зал. «Атеистов» было больше, но «религиозные» были активнее и уступать не собирались. Локальные конфликты и обидные реплики с места набирали силу, как катализатор, разгоняя экзотермическую химическую реакцию. Температура страстей в хорошо кондиционированном конференц-зале повышалась, приближаясь к опасной черте, за которой начинается неуправляемая цепная реакция, поэтому председатель Ученого совета, профессор Маккензи, видя, что договориться, или, как тут обычно принято выражаться, достичь консенсуса, невозможно, резко закрыл собрание, а вопрос об эксперименте доктора Воллиса перенес в вышестоящий орган – на Пленум ученого совета.

Доктора Воллиса стихийно окружила возбужденная толпа его сторонников, ему пожимали руки, говорили, чтоб он не сдавался, что общественность его поддержит. Все это было странно и даже неприятно, он ученый, а не общественный деятель, эта шумиха, вдруг возникшая популярность не вызывали у него ничего кроме раздражения.

Он не собирался становиться лидером в борьбе науки с религиозным дурманом, не желал возглавлять прогрессивное движение за свободу исследований, он хотел поставить эксперимент, который был ему интересен, и все, ничего более.

С трудом освободившись от «поклонников» и стерев с лица вымученную благодарную улыбку, доктор Воллис на минуту забежал в свою лабораторию. Сообщение, что с экспериментом пока еще ничего не ясно, есть серьезные возражения по части религии, вызвало изумление у сотрудников, а он, выразительно посмотрев в потолок, пожал плечами и без комментариев, не высказывая личного отношения к происходящему, уехал домой.

Войдя в свой комфортабельный дом, Гарри Воллис застал там свою жену, Поллет, уже ожидавшую его у хорошо сервированного стола, от которого неслись аппетитные запахи. Порядок в доме поддерживался образцовый, компенсируя неряшливость и некоторую неорганизованность самого доктора Воллиса, бумаги которого, дай ему волю, можно было бы находить в кухонном шкафу. Поллет отрегулировала тонкое домашнее хозяйство до мелочей, они жили спокойно и приятно, нарушая монотонность бытия зарубежными поездками на различные симпозиумы и научные конференции, куда, по давно заведенному обычаю, ездили всегда вместе.

– Ты не поверишь, – возбужденно начал Гарри, – сорвали утверждение моей темы на Ученом совете, устроили поножовщину какую-то, стенка на стенку. Представляешь, обвинили меня в оскорблении религиозных чувств в моих опытах с животными. Нонсенс. Чуть до драки не дошло, хорошо, что профессор Маккензи, ты его знаешь, математик, лысый такой, догадался прервать это безумие. В общем, перенесли на Пленум. Такого я еще в жизни никогда не видел. Настоящий скандал.

– Успокойся, дорогой, – мягко сказала Поллет, – садись обедать, пока все горячее. Потом поговорим. Все образуется, не принимай это близко к сердцу. Ты такой взвинченный сегодня. Расстроили тебя.

Гарри посмотрел на жену. Уравновешенная, рассудительная, всегда в форме, без раздражающих женских перепадов настроения, надежно отгородившая его от скучных повседневных житейских мелочей, – настоящий помощник и друг. «Наверное, она, как всегда, права, все будет в порядке, образуется», – подумал он, вздохнул и сел обедать, положив на колени накрахмаленную, хрустящую салфетку. Гарри во всех жизненных вопросах привык полагаться на жену, она не подведет, как сказала, так и будет.

И действительно, по прошествии двух недель доктору Гарри Воллису было официально объявлено, что на Пленуме ученого совета его тема была благополучно утверждена. Без шума, без криков и спекуляций, спокойно и по-деловому. Поллет была права, все закончилось благополучно. Душевный подъем, «нетерпение сердца», которые он всегда испытывал при начале нового большого эксперимента, быстро уступили место сосредоточенности и желанию заранее учесть великое множество разнообразных условий, необходимых в экспериментах с животными. Нужна надежная, до мелочей продуманная и тщательно проверенная стратегия, ведь малейшая ошибка может привести к срыву всего проекта, к гибели животных, завести в логический тупик, когда нельзя однозначно трактовать полученные результаты.

Прежде всего, требовались животные из одной крысиной семьи. При случайном, бездумном подборе особей для эксперимента срабатывает закон выживания крыс в ограниченном пространстве. Он недвусмысленен и жесток, там нет места для мирного сосуществования. Сильный самец объединяется с сильной самкой, и вдвоем они убивают всех остальных обитателей загона. Это происходит обязательно, это их биологическая потребность, только так они могут обеспечить безопасность, то есть выживание, для своего потомства. Даже в большом загоне объединившейся паре крыс достаточно двух недель, чтобы прикончить всех остальных, причем происходит это по определенному сценарию. Вначале объединившейся паре как-то удается понизить социальный статус всех остальных одиноких крыс, а затем они расправляются с ними поодиночке, без особого сопротивления с их стороны, так сказать, казнят провинившихся в непочтении к королевской чете.

В разгар подготовительной работы в кабинете доктора Воллиса раздался звонок.

– Приветствую вас, коллега, – раздался густой, характерный голос профессора Маккензи. Он осведомился, как продвигается проект и, услышав, что все в порядке, перешел к главной теме разговора. – Видите ли, доктор Воллис, моя дочь Эмилия ищет сейчас тему для диссертации, она на кафедре прикладной психологии. Не могли бы вы оказать мне личную услугу и позволить ей, так сказать на добровольных началах, понаблюдать за вашим экспериментом, он ее крайне заинтересовал. Я, конечно, не могу настаивать, но она меня очень просила с вами переговорить.

Профессор Маккензи сделал глубокомысленную паузу и, естественно, услышал в ответ то, что хотел.

– Конечно, профессор, нет никаких проблем, буду рад сделать это для вас, вернее говоря, для вашей дочери. Пусть приходит в лабораторию хоть завтра, – рефлексивно произнес доктор Воллис, и профессор Маккензи удовлетворенно закончил разговор, поблагодарив за помощь и взаимопонимание, которое так высоко ценится в академической среде.

– Черт бы ее побрал, – с раздражением произнес вслух Гарри Воллис, положив трубку. – Принесла нелегкая, будет теперь какая-то посторонняя болтаться по лаборатории, отвлекать лаборантов, совать нос во все дела и задавать глупые вопросы. Аспирантки мне здесь только не хватало.

Вечером, сидя за столом с Поллет, Гарри отводил душу, изливая свое возмущение выкручиванием рук, которое с ним совершил профессор Макензи.

– Почему же ты не отказал ему, если это так тебя нервирует? – удивленно спросила она.

– Отказать председателю Ученого совета? Ну, дорогая, надеюсь, что ты шутишь, – сказал Гарри и укоризненно покачал головой, он даже представить себе такое не мог.

Доктор Воллис пришел в большую науку сам, его никто не проталкивал, никто по его поводу никому не звонил, не просил. Все его достижения – это плод собственных трудов и способностей. Он относился к классу «беспородистых», не имел ни родственных, ни других связей наверху, не принадлежал ни к какому клану, не был борцом за так называемую справедливость, ненавидел интриги, затяжную вражду. Он любил только свою работу и жену, и этого было для него вполне достаточно. Образно говоря, он не был сторонником правды, которая у каждого своя, а больше тяготел к категории истины как единому, универсальному инструменту для всех.

На следующий день Эмилия, дочь профессора Маккензи, появилась в лаборатории. Это была благожелательная девушка, брюнетка среднего роста, с серьезными карими глазами. Она быстро перезнакомилась со всеми сотрудниками, но, вопреки опасениям доктора Воллиса, не задавала никаких вопросов, сама осмотрела все кругом, и, усевшись сбоку от строящегося вольера для крыс, чтоб никому не мешать, сосредоточенно задумалась. Тем временем работа по обустройству вольера шла полным ходом, сотрудники строили настоящий крысиный мир, где специально отобранной семье предстояло продемонстрировать особенности примитивного мышления по части запретов. Предложенное им табу, которое они не смогут оценить или понять, должно будет войти в их сознание, в их плоть и кровь.

К концу дня доктор Воллис сам подошел к Эмилии и вежливо осведомился, как ей здесь нравится, он не хотел выглядеть бестактным в глазах профессора Маккензи.

– Что у вас будет табу? – спросила она вместо ответа на проявленную вежливость.

– Пища, конечно, – начал терпеливо объяснять доктор Воллис. – Вокруг одной из кормушек, стоящей в стороне от остальных, будут установлены чувствительные датчики, при нажатии на которые подошедших животных будет ударять разряд электрического тока. Это будет продолжаться до тех пор, пока крысы не усвоят, что из данной кормушки пищу брать нельзя. Как видите, все довольно просто.

– По-моему, даже слишком просто, – неожиданно произнесла Эмилия, отводя взгляд и изобразив на лице что-то похожее на недоумение и разочарование.

Доктор Воллис никак на эти дилетантские демонстрации реагировать не собирался, но ее реакция ему не понравилась. Даже возмутила. «Первый день в лаборатории, а уже корчит постные физиономии. Сама же в этом ни черта не понимает. Скромнее нужно себя вести, мадемуазель», – подумал он, поглядывая на молодую собеседницу.

– А что, по-вашему, не «слишком просто»? – с нескрываемой иронией поинтересовался он. – Надеюсь, вам известно, что базисный инстинкт у животных – это страх смерти и, как его производная, страх голода. Существуют также стремление к размножению и другие, менее значимые, так что выбор у нас, в сущности, невелик.

– Мне кажется, что главное желание у животного в клетке, – это выбраться оттуда на волю, – произнесла она задумчиво.

Доктор Воллис в лаборатории был непререкаемым авторитетом, однако издавна было заведено так, что любой сотрудник мог запросто обсуждать с ним свои идеи. Иногда он спорил, терпеливо объяснял свою точку зрения, иногда соглашался. Главное требование для любого предложения – это желание помочь, польза для общего дела. За долгие годы ему удалось создать коллектив думающих и понимающих в работе специалистов. Хороших людей. Место, где было приятно находиться и работать, здесь был свой микроклимат и царила обстановка доброжелательности и взаимоуважения, профанов тут не было.

– Выбраться на волю, – повторил он слова Эмилии, как бы взвешивая их важность. – Поверьте, это вам только кажется. Не следует наделять животных человеческими качествами, – предельно вежливо, чтоб не обидеть, ответил он Эмилии на эту глупость и, распрощавшись со всеми, отправился домой, он обещал Поллет вернуться пораньше, они собирались провести конец недели за городом, в заранее заказанном пансионате на берегу моря.