Левитан Исаак Ильич

– Вот видите – я лежу в постели, противная хвороба не вовремя… Идите ко мне, поговорим.

А мне нравилось осматривать гостиную, и я задержался. Редко приходилось встречать такое у товарищей-передвижников. Много света, блестящий паркетный пол, все чисто, ново, изящно. Тонкие рамы, и картины в них мелодичные и точно благоухающие тонким ароматом.

Я вспомнил слова Левитана на обеде и подумал, что он действительно умел пользоваться жизнью, как блеском солнечного дня.

А сейчас он лежал бледный и слабый на белоснежной подушке. Глаза стали еще более глубокими.

После короткого делового разговора Левитан погрузился в мечты о поездке в деревню и работе среди природы.

– Держит вот меня болезнь, а пора бы уже давно в деревню. Теперь там хорошо. Жаль, что упустил тягу. Ничего, и ранняя зелень хороша… тонкая-тонкая, с розовыми и фиолетовыми полутонами. Необыкновенная деликатность. Необходимо прежде всего почувствовать эту мелодию. Вот из молодых у вас к ней прислушивается Бялыницкий-Бируля. Пусть поют все молодыми голосами этот гимн природы. Может, иначе, чем мы, – радостнее. А я тоже, как только подымусь, – сейчас туда, под солнце, к избам, к ярким полоскам озимей. Хорошо, ведь, право же, хорошо!

Он так говорил, а видно было, что у изголовья его, как в портрете Беклина, та неизбежная гостья играет уже на одной струне свою грустную мелодию…

Распрощался я с чувством, что навсегда. Прошел через пустую гостиную. В раскрытое окно лился весенний свет, пахли расставленные на подоконниках гиацинты, на стенах – картины в изящных рамах, а на трюмо – дамская шляпа и длинные лайковые перчатки…

В начале лета ехал я на юг и проездом через Новочеркасск решил остановиться от поезда до поезда, чтобы повидать Часовникова. Час был дообеденный, думал застать его в училище, которое было за городом. На извозчике подымаюсь в гору по улице пустынного, сонного города. Жара нестерпимая, сушь и пыль. Извозчик жалуется: «С весны ни одного дождя, что поделаешь?»

Вдруг, откуда ни взялась, рыжая малая тучка. Круглилась, круглилась и разразилась настоящим ливнем, а гром, казалось, разрывался над самой головой.

Весь мокрый подъехал я к училищу и вскочил в подъезд. Обращаюсь к сторожу:

– Как мне повидать Василия Васильевича?

Степенный старик, посмотрев на меня через очки, переспросил:

– Василия Васильевича? – и многозначительно добавил: – Такого уже нет.

– Неужели, – говорю, – умер?

– Нет, не умерли, но у них другое имя.

– Как так? Ничего не понимаю.

– А так, что они давно уже ушедши в Соловецкий монастырь и переменили свое имя в пострижении.

Я содрогнулся. В детстве пришлось мне видеть труп удавленника. Синее лицо с выпученными глазами произвело на меня потрясающее впечатление, и долго призрак его пугал мое воображение. И сейчас я точно увидел этот страшный призрак самоубийцы, и мне захотелось скорее бежать от него, уехать из этого города.

Тем же извозчиком поехал обратно на вокзал. Я старался свои мысли направить на что-либо другое, и тогда в воображении моем вставала квартира Левитана с гиацинтами на подоконниках, цветущей сиренью во дворе, блестящий паркет, рояль, дамская шляпка – и тут же вырастала фигура Часовникова, бьющегося в покаянии головой о каменные монастырские плиты.

То вдруг чувствовал устремленный на меня глубокий, тихий и грустный взор Левитана, который сменялся воспаленными глазами Часовникова. Чудилась сладостно щемящая мелодия, переходившая потом в покаянный вопль отчаяния. Что со мной? Не заболел ли?

До поезда еще оставалось много времени, и я остановил извозчика у писчебумажного магазина. Вхожу и сажусь.

– Что вам будет угодно? – спрашивает продавец старообрядческого вида с длинной узкой бородой.

– Пока ничего, дайте посидеть.

– Так вы, вероятно, хотите посмотреть на эти вещи? – говорит продавец, показывая на стены.

На стенах я увидел этюды Часовникова.

– Зачем это у вас? – спрашиваю хозяина.

– А вот после Василия Васильевича это его единственное оставшееся имущество поступило в распродажу, но спрос, видите ли, небольшой. Необразованность, и какой кому здесь интерес? Больше военные, которые, чтобы выпить или поиграть в карты. Можно сказать, даже земства в области не завели.

Видимо, покупателей заходило в магазин мало, и хозяин рад был поболтать от скуки.

Я этим воспользовался и стал расспрашивать его о Часовникове. Он говорил:

– Истинно сказать – Василий Васильевич был человек особенный: искатель правильной жизни. Его хозяйка говорила: живет, как угодник, хоть нет того, чтобы перекреститься, нет того, чтоб помолиться, в церковь никогда не заглядывает. Книги читал да с мастерами возился, кое-что разъяснял им. Начальство начало за ним присматривать, а у него и двери всегда настежь, и ничего в квартире не найдете. Так вот – искал, он искал, озирался кругом и ничего не нашел для себя потребного. Не справился с собой и отдал свою душу другим в распоряжение, на себя как бы, в некотором смысле, руки наложил. Вот как я это дело понимаю.

Когда я возвратился в Москву, Левитана уже не стало. Мне рассказывали, как его хоронили, какие говорили речи, с какими поэтами сравнивали и сколько венков и цветов было на его могиле.

Невольно я спросил: «Не знает ли кто, что стало с Часовниковым?» – «Как, вы не читали в газетах? – ответил один из его школьных товарищей. – Он уехал миссионером в Китай и там погиб этим летом во время боксерского восстания».

Дополнения

Левитан Исаак Ильич (1860–1900) – выдающийся живописец-пейзажист. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у А. К. Саврасова и В. Д. Поленова. На передвижных выставках его произведения экспонировались с 1884 по 1900 г. (член Товарищества с 1891 г.). С 1898 г. – академик пейзажной живописи. В произведениях Левитана, составляющих одну из вершин русского реалистического пейзажа, запечатлены проникновенные, исполненные глубокой поэзии образы русской природы, то отмеченные настроениями лирической грусти, то – особенно в последний период его творчества – ликующие, радостные и мажорные. В 1898–1900 гг. руководил пейзажным классом Московского училища живописи, ваяния и зодчества.

В. А. Серовым выполнены два портрета И. И. Левитана: маслом (1893) и пастелью (1900, посмертно); оба находятся в Государственной Третьяковской галерее.

«Март» И. И. Левитана (1895) находится в Государственной Третьяковской галерее.

Часовников Василий Васильевич (1864–1900) – живописец-пейзажист. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества и в петербургской Академии художеств. Работал учителем рисования в Новочеркасске. Постригся в монахи, уехал миссионером в Китай.

Перов Василий Григорьевич (1833–1882) – выдающийся живописец, один из крупнейших представителей критического реализма в русской живописи. Учился в Арзамасской художественной школе А. С. Ступина, а затем в Московском училище живописи и ваяния. Был одним из членов-учредителей Товарищества передвижников, на выставках которого выступал с 1871 по 1875 г. Среди его многочисленных живописных и графических работ имеются произведения обличительного бытового жанра («Первый чин», «Проповедь в селе», «Чаепитие в Мытищах», «Сельский крестный ход на пасхе», «Проводы покойника», «Тройка», «У последнего кабака» и др.), глубокие по социальной и психологической характеристике портреты (Ф. М. Достоевского, А. Н. Островского, купца И. С. Камынина и др.), исторические картины («Суд Пугачева» и др.). С 1871 г. преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где у него учились Н. А. Касаткин, М. В. Нестеров, С. А. Коровин, А. П. Рябушкин и многие другие художники.

Савонарола Джироламо (1452–1498) – итальянский монах, религиозно-политический реформатор. В переносном смысле – страстный проповедник и фанатический поборник каких-либо истин.

Пейзажи И. И. Левитана «Осенний день. Сокольники» (1879), «Вечер. Золотой плес» (1889), «После дождя. Плес» (1889), «У омута» (1892), «Золотая осень» (1896), «Солнечный день. Деревня» (1898), «Над вечным покоем» (1894) находятся в Государственной Третьяковской галерее.

…Левитан примкнул к «Союзу»… – неточность. Левитан умер за три года до организации «Союза русских художников».

Беклин Арнольд (1827–1901) – швейцарский живописец-символист. Имеется в виду его «Автопортрет со смертью».

«Боксерское восстание» – так раньше называли народное антиимпериалистическое восстание в Китае (1900–1901).