Правила неосторожного обращения с государством

«Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее».

Потерять душу ради Христа, чтобы душу спасти? Ибо акт террора совершается ради Христа? Чье – тогда – убийство угодно Сыну Божьему?

Адмирала Дубасова. Моряк, герой, командовал Тихоокеанской эскадрой. Декабрь 1905 г., ему – 60 лет. «Оказывающих малейшее сопротивление и дерзость, и взятых с оружием в руках пристреливать»[9 - Макаров К. О. «Мы жили убеждением, что никто причастный к мятежу не должен быть пощажен»: расстрелы студентов солдатами лейб-гвардии Семеновского полка в дни Декабрьского восстания 1905 г. в Москве. / Петербургские военно-исторические чтения. Межвузовская научная конференция. 16 марта 2018 г. Петербург, 2019. С. 57–58.]. На месте. Письмо отца одного из убитых студентов: «За что вы убили моего сына?.. Он был ни в чем неповинен; он не только не был ни в каких преступных организациях, но даже не посещал студенческих собраний, митингов… Приезжайте адмирал Дубасов, немедленно ко мне, я жду вас; вы должны сказать, за что убили сына?»[10 - Там же. С. 60.].

Мисси – 24 года. Как бы это объяснить родителям? Жизнь – как то, что жжется. Жизнь – как детские теории. Жизнь – во имя. Жизнь – еще не найденная, легко слагаемая. Жизнь, когда опыта боли еще нет. Жизнь – святая, жертвенная. В жизни есть ужас, подлежащий искоренению. Без этого она невыносима. Я – подлежащее. Я – долженствующее. Я, я, я! В святом товариществе – я.

Детство и юность – как узаконенное сумасшествие. Особенно – в оспенном, чумном государстве.

Ангел с бомбами

Партийная кличка – Генриетта. Какой Генриеттой она себя воображала? Французской? Английской? Героиней из романа? Ответа нет.

Какой она кажется? Замужней. Готовя теракты, снимают квартиры на двоих. А еще? «Всегда радостная, оживленная и светлая»[11 - Савинков Б. В. Воспоминания террориста. Репринт с издания; Харьков: «Пролетарий», 1926 г. Vermont, Benson: Chalidze Publications, 1986. С. 275.]. В своем грозном, божественном терроре – у нее не получалось ничего.

«Взорвалась при разоружении снаряда, присланного для переделки». Это то, что написала сама.

А вот Савинков: «Разряжая <…> бомбу, сломала запальную трубку. Запал взорвался у нее в руках. Она потеряла всю кисть левой руки и несколько пальцев правой. Окровавленная, она нашла в себе столько силы, чтобы <…> выйти из дому и, не теряя сознания, доехать до больницы»[12 - Там же. С. 209–210.].

Из обвинительного акта: квартира в Замоскворечье, 15 апреля 1906 года, там найдены, кроме оторванных женских пальцев, «сверток с 2 пакетами гремучего студня, весом около 5 фунтов; 4 стеклянных трубочки с шариками, наполненными серной кислотой, с привязанными к трубочкам свинцовыми грузиками; две цилиндрической формы жестяных коробки с укрепленными внутри капсюлями гремучей ртути; две крышки к этим коробкам; одна закрытая крышкой и залитая парафином… коробка, представляющая из себя… вполне снаряженный детонаторный патрон; крышка от жестяного цилиндра и деформированный кусок жести, коробка со смесью из бертолетовой соли и сахара, два мотка тонкой проволоки; 10 кусков свинца; медная ступка; аптекарские весы и граммовый разновес; записная книжка с условными записями и вычислениями; три конфетных коробки, сверток цветной бумаги; два мотка цветных тесемок; пучок шелковых ленточек; фотографическое изображение вице-адмирала Дубасова и несколько номеров московских и петербургских газет»[13 - Там же. С. 211–213.].

За эту фотографическую карточку Мисси, пойманную в больнице (она смогла добраться туда сама), приговорили к смертной казни. Дубасову раздробило ступню (23 апреля), его адъютант был убит, кучер ранен, бомбометатель погиб, мама Мисси покончила с собой, а ее папа – генерал от инфантерии – вторым только прошением на имя его величества добился замены смертной казни десятью годами каторжных работ.

– Дорогие мамочка и папочка! – писала она в открытках из-за границы. В Берне и немецком Галле училась врачевать. В Женеве – делать взрывчатку. В Париже – гулять по Булонскому лесу. В Варшаве и Москве – казнить. Но только путалась под ногами и так никого и не казнила.

Отчего дети, только вышедшие в жизнь, сходят с ума? Почему, пробиваясь к свету и смыслу, сходят прямо в ад? В чем их винить, если «мамочка» тут же ушла, а «папочка» тоже чуть не умер? В детской жестокости, в детской вере в громады? В детском лепете, детском бесстрашии? В экзальтации – в том, что называется гибельный восторг? Или же непреодолимые обстоятельства российской жизни доводят тех, кому 20, 25, до безрассудства и жертвенности, ставшей обязательством? До отстраненности, до холода, до вечной мерзлоты?

Не доводите детей до отчаяния! То, что они сотворят – смерти подобно.

Каторга. Рай

Пока же Мисси помиловали и отправили на Нерчинскую каторгу. Ну, не так всё страшно – в Мальцевскую каторжную тюрьму. Женскую. Несколько десятков политических, девушек. И – рай. Хотя и зимний, забайкальский рай, до минус сорока. Но почему рай? Прекрасные мальцевитянки – так они себя называли. Ей 24 года, впереди – 16 лет тюрьмы. Деревянной, с дырами, промерзлой, тусклейшей мальцевской тюрьмы. До сорока лет.

Но какой рай! Эсерки, большевички, девушки из Бунда, меньшевички и – нужно дать волю воображению – анархистки – коммунистки. Мисси – уже Маруся, источник радости для всех[14 - Здесь и дальше – воспоминания «мальцевитянок» / Женщины-террористки в России. // Сост. О. Будницкий. Ростов-на-Дону: Издательство «Феникс», 1996. С. 427–596.]. Ее 50 рублей каждый месяц из дома – до трети общей кассы. Коммуна. Купить чай, сахар, мыло, рис. Зубной порошок! «Однажды Маруся Беневская получила из Италии от своих родных прекрасный торт»[15 - Там же. С. 508.]. Съели по «микроскопическому кусочку». Сытный, «лег камнем в желудок»». Сытный, счастье! Потом прислали рецепт. Сырой был торт, на изготовку. Смех и память – на сто лет.

Что у них общего? Припадки, недомогания – всё сразу, как у единого существа. Только тронь их. «Боря» и «Дядя» – большие самовары. «Боря» – прислана Борей, мужем Мисси. Нет, уже Маруси. «Дядя» – чьим-то дядей. «Бродяжки» – мелкие чайники. У них в карманах – уголь, чтобы зажечь, как самовар. Ели из одной посудины, по двое, мало посуды – не по дружбе, а по соли. Пары – соленые и несоленые.

Камеры запирались только на ночь. Кто-то учился почти с нуля. У каждой – несколько учительниц. За Мисси – естествознание, французский. И ей еще шлют книги из-за границы. Тома «Жана-Кристофа» Ромена Роллана. «Высшие» занимаются математикой и философией. Виндельбанд «История древней философии», Гефдинг «Введение в философию», 10 томов Куно Фишера «История новой философии», Мах «Анализ ощущений». Курсы политической экономии, массажа. В коридоре на скамеечках, по две-три. Библиотека в 700–800 книг. И очереди за Дюма. «Три мушкетера» – другая жизнь!

Родители, не бойтесь! «Из всех радостей в тюрьме – возможность углубленно мыслить и заниматься больше всех радовала и волновала… Сидишь вечером, кругом необычайная, какая-то отчетливая тишина, читаешь что-то сложное и трудное <…> и чувствуешь, физически ощущаешь острый процесс и радость мысли»[16 - Там же. С. 518.].

А вот и счастье! «Мы могли шептаться всю ночь, решая вопросы монизма и дуализма»[17 - Там же. С. 520.].

Что еще? Мыли, стирали, топили, кололи дрова, переплетали всеми истерзанные книги и, наконец, увлеклись сапожным делом. «В день стирки <…> полураздетые, тесно сгрудившиеся, окутанные клубами пара <…> необычайно оживленные, мы чувствовали себя героинями»[18 - Там же. С. 523–524.].

И еще. «Ни разу <…> команды “встать”, никто, никогда не обращался к нам на “ты”, ни разу не были применены репрессии, карцера…»[19 - Там же. С. 530–531.]. Цветочные клумбы во дворе – у кого лучше.

Закончилось это, конечно, «завинчиванием тюрьмы». А потом прекрасных мальцевитянок отправили этапом, пешком, закованных в кандалы, в Акатуй. Лучше не спрашивать, что это значит.

Что написать родителям. С каторги

28 апреля 1907 г. «Дорогой мой папочка, спасибо <…> за письмо <…> за мои 100 руб. <…> Сегодня ровно месяц, как я <…> в Мальцевской тюрьме, мне здесь много лучше, чем в Бутырках… Мы все тут обжились, успокоились и втянулись в серьёзное чтение. <…>Условия в смысле помещения, питания и возможности пользоваться свежим воздухом <…> лучшего и желать не приходиться».

8 августа 1907 г. Дорогие мои папочка и Ванечка (брат – Я.М) <…> Если представится <…> возможность снять фотографию с маминой могилы, то сделайте это для меня, пожалуйста».

13 октября 1907 г. «Дорогой мой папочка <…> в ближайшем будущем должна ещё раз решиться моя судьба, т. е. поселение через год, полтора, или тюрьма на 15 лет».

22 марта 1909 г. «Дорогой мой Папочка… Теперь ты уже знаешь, что дело с моей волей не так уже безнадёжно <…> надеюсь, что <…> за это лето уйду из тюрьмы, а потому, Папочка <…> мне нужно дать тебе кое-какие поручения». Черные башмаки на пуговках, черные бумажные чулки, гребни, летние калоши, вату, марлю, чтобы перевязывать руку, мыло, холст на дорожный мешок. «Маленькую коробочку зубного порошка». И, книг, пожалуйста.

«Крепко тебя целую, будь здоров. Горячо любящая тебя дочка Маруся».

Мисси. Светлый человек

Таким ребенком можно гордиться. Гордиться отцу, матери больше нет. Рядом сидят «уголовные женщины». Ходатайств и прошений – множество. Помните, у Мисси остались 3,5 пальца? «Писала их большей частью Маруся Беневская. К ней, главным образом, обращались уголовные, и Маруся никогда не отказывала им в этом. Писала <…> ровным, размашистым и красивым почерком, несмотря на свою инвалидность»[20 - Радзиловская Ф. Н., Орестова Л.П. Мальцевская женская каторга 1907–1911 гг. / Женщины-террористки в России // Сост. О. Будницкий. Ростов-на-Дону: Издательство «Феникс», 1996. С. 527.].

Не беспомощна. Много работает. Всё сама. «Очень привлекательная в общежитии, красивая, с лучистыми синими глазами, белокурыми кудрями, звонким жизнерадостным смехом, она привлекала многих своей личностью, и незаметно некоторые попадали под влияние ее мировоззрения… Что ценнее – пассивное созерцание жизни <…> или активное участие в ней и борьба, непротивление злу или путь революции …»[21 - Там же. С. 520.].

Она думала. Они думали. Много мы сейчас найдем детей 20–24 лет, погруженных в общие идеи, руководящие жизнью?

Лев Толстой взял и написал ей (17 января 1908 г.): «Слушая первую часть письма[22 - Письмо было послано брату, а тот взял – и показал Толстому.], я тщетно удерживался от слез и просто расплакался от умиления и радости сознания полного духовного единства с человеком, казалось бы, совершенно чуждым и иного склада мысли. Вы так прекрасно выразили те истинные основы жизни, к[отор]ыми мы все живем, и это выражено было так искренно и так неожиданно, что я, слушая <…>, испытал самое радостное чувство… Искренно полюбивший Вас»[23 - Письмо М. А. Беневской – Б. Н. Моисеенко. 17 января 1908 г. / Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Том 78. Письма 1908. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. C. 23–27.].

А от нее был ответ – такой же заумный, сладостный: «Вы ошибаетесь, Лев Николаевич, в оценке моего отношения к науке, оно гораздо ближе к Вашему, чем могло, быть может, показаться…» (26 февраля 1908 г.).

Родители должны были бы гордиться ею. Красива, светла, жизнерадостна, выжила. И находится в переписке с Толстым.

Б. Н. Спаситель

У мальцевитянок был Боря, Борис Моисеенко, муж Мисси. Муж – настоящий или нет – никто не скажет. Ушел за нею в каторгу – спасать. Или не только святое? Она пишет в письме: «Венчались в тюрьме в августе 1906 г.».

Венчались – в тюрьме.

А он – кто? Террорист у Савинкова. Номер два в покушении на великого князя Сергея Александровича (февраль 1905 г.). Выслеживал его в Москве. Но не понадобился[24 - Савинков Б. В. Воспоминания террориста. Репринт с издания; Харьков: «Пролетарий», 1926 г. Vermont, Benson: Chalidze Publications, 1986. С. 79–100.]. Не пойман – не вор. И его выслали, по его желанию, к Мисси, на каторгу в ноябре 1906 г.

Началась их странная жизнь – не вместе. Свидания – по решению генерал-губернатора, при начальнике тюрьмы. Десятки поручений – от всех. Боря – привези, Боря – напиши. «Борис исполняет все наши поручения и покупки» (Мисси, 28 апреля 1907 г.). Хлопоты о ее инвалидности, врачах, ссылке вместо тюрьмы. Живет там же, на Нерчинской каторге, в Горном Зерентуе. И несколько месяцев – рядом с Мисси, у тюрьмы, по особому разрешению.

Страсть? Вот что пишет Савинков: молчалив, непроницаем, хладнокровен. Угрюм. Немногословен. Под угрюмостью могли не заметить его широкой и оригинальной натуры. Смел. Еретик в партии – ни в какие конференции не верит. Верит только в террор[25 - Там же. С. 92.].

Но вот его письмо, 16 апреля 1908 г. – нежное, осторожное: «Дорогой папочка! (отцу Мисси!)… Маруся, сохраняя свой обычный цвет лица и свою обычную бодрость – стала несколько потоньше <…> Побаливает от холодного помещения рука, да выделяются до сих пор кусочки металла на лице и руках, но это безболезненно».

Папочки, папочки, дорогие мамочки! У него тоже был папочка – нотариус в Казани. А у папочки – два сына, оба – террористы.

13 октября 1907 г., Мисси: он «живёт здесь для меня, а со мной даже видеться не может».

На минутку остановимся. Что дальше? Что? Вместе – души, тела?

19 декабря 1907 г., Мисси: «Родители Б.Н.[26 - Борис Николаевич Моисеенко.] прислали мне <…> косоворотки и к ним <…> юбки».

Родители – святые. Невестке, которая не родит.