Артикль №6

– Может, всё же не так? – осторожно спросил Герострат.

– Да нет, именно так. Не важно, богат ты или беден, живешь ли в постепенно дичающей Москве, как ты, или на кромке океана, быстро поглощающего землю, как я. Будущего нет. Можно только ждать конца. Но Митя, и это не спасает. Я так устала ждать конца, который всё не приходит. Это невыносимо.

И тут где-то в районе солнечного сплетения во мне неожиданно открылся шлюз и выпустил душной и мутной волной напряжение, усталость и безысходность последних лет. Я судорожно выдохнула, и мне стало легче, хотя и больнее одновременно. Извиваясь беззащитной ящерицей—мутантом, я ощущала, как старая кожа окончательно сошла, но новой под ней почему-то не оказалось. Сначала какая-та сила трясла меня беззвучно и бесслезно. Потом слезы полились рекой, как будто наверстывали упущенное за много лет. В темноте они ожгли обращенное ко мне тревожное митино лицо, и тогда уж он вскочил и крепко обнял меня.

– Ну что ты, что ты! Не плачь! Все еще будет хорошо. И остров твой уйдет под воду, и Москва окончательно разурбанизируется, и настанет долгожданный конец. Когда не ждешь, тогда он и наступает. Ну, не плачь, уже немного осталось.

Он долго укачивал меня, как маленького ребенка и гладил по волосам, как тогда, в старом доме на берегу Балтийского моря. И постепенно я затихла и уснула. А Герострат ушел, и утром о нем напоминали только пустые бутылочки из минибара и завядшие тюльпаны, которые мы забыли поставить в воду.

5

Вот уж год, как театр наш закрыли, и я уехал в свой родной город на Урале. Впрочем, в нем почти не осталось жителей, и городом-то его можно назвать только условно. Пришлось долго и муторно собирать документы на выезд и въезд, потому что теперь это Независимая Уральская Республика. Поселился я в заброшенном деревянном доме на окраине, подружился с бывшим питерским журналистом Сашей Поляковым и местным мансийским шаманом дядей Юхуром. Так и живу рыбалкой и охотой. Летом и осенью собираю грибы и ягоды. Много ли мне нужно. Телефона у меня нет. Раз в неделю захожу на почту и проверяю электронные письма на допотопном казенном компьютере. А неделю назад в ящике мессенджера оказалось сообщение от незнакомого абонента. С аватарки улыбалась кудрявая собака.

– Привет! Ты все еще куришь коиба?

– Неужели, это ты, Неаннасергевна?

– Я. Удивлен?

– Да, то есть, нет. Не курю. Теперь их не достать. Курю табак собственного производства. А как ты?

– Все жду, пока мой домик уйдет под воду. Осталось недолго. Метров пять, не больше. Да и бежать все равно некуда и незачем.

– Я из театра ушел совсем. Бросил все и уехал домой. Хотя какой это дом, когда нет близких. Ты все торгуешь книгами?

– Нет. На острове не осталось ни читателей, ни покупателей, и пироги есть некому. Зато я совершенно свободна. Я ухаживаю за садом и меняю фрукты на рыбу у местных рыбаков. И еще, знаешь, я только что закончила писать новую повесть, которая никогда не будет опубликована. Называется «Стеснительный Герострат».

– :)

– А собака у меня есть – не шпиц и не такса. Рыжий уиппет Нюра, это в просторечии, а по паспорту Annette de Lac Serge или, проще говоря, Анна Сергеевна.

Алина Загорская

Дядя Эйзер и дядя Пейсах

С дядей Эйзером я познакомилась тут, в Израиле. Хотя «познакомилась» – это не совсем точное слово, ведь он умер много лет назад. И тем не менее…

В первые дни репатриации все было просто замечательно – историческая родина оказалась похожей на царство божье. Кругом росли пальмовые леса, под пальмами струились реки в мраморных берегах, летали попугаи, завезенные сюда еще царем Соломоном, апельсиновые сады умопомрачительно пахли, назывались «пардесами», и я не сомневалась, что это от слова «парадиз» – рай. А в довершение сходства тут гуляли почти все, отбывшие в свое время в лучший мир – знакомые, полузнакомые, родственники знакомых. И я почти не удивилась, когда чиновница в «мисраде», прочтя мою анкету, спросила: нет ли у меня родных в Южной Африке? У ее свекрови, приехавшей из тех мест, такая же фамилия.

В Южной Африке у меня не было никого – как, впрочем, и в других частях света. У меня был только старенький папа, когда-то перебравшийся из Украины в Сибирь и с тех пор ни о какой другой эмиграции и слушать не желавший. Ему-то я и позвонила, чтобы поделиться израильскими впечатлениями, а заодно и забавным совпадением. Но это было не совпадение.

Вообще в моей семье от меня все скрывали – и про советскую власть, и про Сталина с лагерями, и даже то, что еврейкам все же лучше выходить замуж за евреев. Поэтому я ничего не знала о прадеде Янкеле, видном сионисте, который посылал еврейских студентов в Эрец Исраэль, и даже отправил туда, по слухам, самого президента Вейцмана. Ну сами посудите, стоило ли об этом рассказывать глупой девчонке? А потом бабушка с дедушкой умерли, не дожив до перестройки, и рассказывать стало некому. Да, в общем, и незачем – жизнь пошла очень насыщенная. Но… Время разбрасывать камни и время их собирать.

У прадедушки Янкеля был брат по имени Эйзер. Он жил в Ромнах, имел шляпный магазин и пять дочерей: Эйдя, Этя, Дора, Сара и маленькая Эстерка. Все, как одна, красавицы и умницы – по непроверенной информации. Но вот что я знаю точно, со слов самого Эйзера, передававшихся из поколения в поколение: в маленьком городке не нашлось приличных женихов для его девочек. А выдавать детей за первых встречных гоев вошло в моду значительно позже. И дядя Эйзер со своим многочисленным семейством грузится на пароход и отплывает в город Капштадт, что на самом юге Африки – за лучшей долей и сужеными для дочек.

Больше о нем ничего не известно – все связи оборвались в семнадцатом. Дошло до нас только известие о дядиной смерти. Это случилось в разгар репрессий. Моего деда, названного Теодором в честь Герцля, вызвали в соответствующий орган и сообщили, что он является наследником весьма приличного по советским меркам состояния. То были деньги умершего Эйзера. И все наши очень удивились, огорчились и обрадовались одновременно и стали обсуждать, как распорядиться богатством. Но дедушка Теодор, или, как его называли дома Федя, отличался трезвым умом и предусмотрительностью. «Мы не возьмем этих денег, – сказал он домочадцам. – Более того, мы скажем, что никакого дяди за границей у нас нет, и никогда не было. Если хотим остаться в живых».

Когда я рассказывала эту историю в ульпане, учительница Зива простодушно спросила: «А кому же достались ваши деньги?» Но на то она и сабра – у соучеников-олим такого вопроса не возникло.

Дедушка Федя оказался прав: никто из нашей семьи не погиб в сталинских застенках – только на фронте и от голода. Но от этого уже никак нельзя было застраховаться.

Узнав все это, я снова отправилась к милой чиновнице и сообщила ей, что мы таки да, родственницы. И что я очень этому рада, поскольку у меня никого здесь нет – ну, кроме дочки Маши и кошки Кузи. Чиновница позвонила старушке свекрови в Беэр-Шеву, и оказалось, что та родом с Украины, а у отца было несколько дочерей и магазин – вот только шляпный или какой другой, она уже забыла. Но хорошо помнит, что звали его Пейсах. Пейсах-Мойшеле Загорский. А совсем не Эйзер.

Ну что вам еще сказать? Жизнь в Израиле оказалась не сахар. Я теперь даже удивляюсь, что такую лысую пустыню называли когда-то землей, текущей молоком и медом и разыскивали целых сорок лет. Ей-богу, не стоило так уж стараться. И попугаев не надо было везти – гнусная птица, особенно на свободе. Кричит как сумасшедшая и гадит прямо на голову. Не говоря уж о местных кошках, которые того и гляди начнут на людей кидаться – как буквально палестинские террористы.

Знакомые знакомых говорят, что это у меня такой период. Они уверяют, что лет через пять я снова полюблю Израиль и перестану замечать мусорные кучи и разницу между русским и ивритом. Очень может быть, думаю я, если только не умру раньше.

А еще в последнее время мне совсем разонравились пальмы. Сажают их тут куда попало. Только забудешься, расслабишься немного, а тут тебе р-раз! – и пальма. Ужас. Эмиграция. Другой конец земли.

Сорок бочек мерзавцев

Почему я решила написать про Ленку? Сама не знаю. Но не потому что думаю о ней день и ночь и уж конечно не для самовыражения. Если мне захочется выразить себя, то я пойду и налеплю вареников с картошкой, а убивать время лучше всего перед телевизором – так, по крайней мере, я думаю сегодня. Чувство долга – вот что наверное взяло меня за шиворот и подтянуло к компьютеру. Потому что быть знакомой с Ленкой и не написать о ней – это попросту подлость, а я женщина порядочная, подлости делаю редко и без всякого удовольствия.

Но я не о себе, я о Ленке. Чтобы ее представить, смешайте мысленно леди Макбет, короля Лира и королеву бензоколонки, а получившуюся смесь поселите на улице Строителей. Ну как, представили? Если нет, могу добавить, что о мужчинах она говорит много и с энтузиазмом, а результат этого энтузиазма довольно скромный: парное катание в одиночку – так я называю этот вид любви.

Впрочем, наблюдать его пришлось недолго – всего один семестр. Ко второму Ленка с однокашников переключилась на посторонних мужчин – их я не видела никогда, но много слышала. А еще у Ленки был законный муж, предмет ее гордости поначалу и фантастическая скотина, как выяснилось чуть позже. Правда, когда они с Ленкой расстались, к его моральному облику прибавилось еще несколько черт – честный, щедрый, суперсексуальный. Но термин не пропал зря – фантастическими скотами оказывались один за другим все ее последующие любовники, которых она называла коротко и энергично – е… ри.

Эти самые е… ри отравляли ее существование кто как умел – начиная с тех, кто не звонил после первой ночи, и кончая теми, кто звонил ночь напролет, чтобы обозвать ее нехорошим словом. Кроме того, они выбивали ей окна, двери и зубы, а вдобавок еще и бросали. Так я на ленкином опыте убеждалась, что устройство личной жизни – это спорт смелых и подходящее место для подвига, а потому старалась держаться от этого места подальше. Но по телефону мы вместе кипели праведным гневом и на мелочи типа работы и хозяйства времени не тратили. Мы разрабатывали тактику и стратегию борьбы за счастье. Например, после любви, по ленкиному оригинальному рецепту, следовало тут же бежать на кухню – курить и читать газету. Зачем? Чтобы продемонстрировать очередному мерзавцу свою полную от него независимость – неужели не понятно?

А потом Ленка достигла творческой зрелости – ее страдания сгруппировались вокруг одного-единственного типа с диковатой фамилией Спунцель. Этот Спунцель был всем гадам гад. Он жрал специально для него приготовленные отбивные и студни (по телефону Ленка описывала мне процесс их приготовления: надо варить свиные ноги двенадцать часов, потом добавить к ним куриные и луковую шелуху для цвета), после чего попрекал отсутствием девственности и выгонял на улицу в мороз. Обычно это случалось ночью, и Ленка каждый раз звонила мне и сообщала, что стоит одной ногой на подоконнике – вот только договорит и камнем вниз. Словом, это была большая любовь.

Тем не менее, того, что случилось дальше, лично я никак не ожидала. Спунцель сделал Ленке предложение. Самое настоящее – руки и сердца. Он ел сухую колбасу, а когда прожевал, спросил: пойдешь за меня замуж? Обещаю тебя больше не бить! Ленка рассказывала об этом плача от счастья, и, выразив нечто среднее между восхищением и возмущением (а что бы интересно предпочли вы?), я решила: если и неправда, то хорошо придумано, у нас в редакции не каждый так сможет.

И Ленка вышла замуж. Но не за Спунцеля, а за молодого человека, с которым познакомилась в ЗАГСе, подавая заявление. Вся процедура заняла три дня, после чего моя подруга с головой ушла в долгожданное личное счастье. Хотите – верьте, хотите – нет, но этот молодой человек оказался хорошим человеком. Я его, правда, тоже не видела, но Ленка мне подробно описала. Он спокойный, веселый и предприимчивый. Не бедный. Любит готовить, а Ленка – нет, еще одна новость. И он совсем не урод.

А обманутый Спунцель понял, наконец, какое сокровище потерял. Он плачет, грозит, умоляет вернуться, звонит по телефону и в дверь – и поднимает ленкины акции на недосягаемую высоту. А вы говорите, чудес не бывает. Смотря с кем – вот что я вам на это отвечу.

После этого Ленка долго не звонила. Что, в общем-то, логично – радости на всех не напасешься, в отличие от горя. Но через полгода вновь раздался ночной звонок, и Ленка орала, словно в добрые, старые, незамужние времена:

– Эта сволочь такая скотина – ну просто фантастическая! Выбирай, говорю ему – или между нами все кончено!!!

И я ей как всегда посочувствовала: «Все они мерзавцы, когда дело доходит до нас».

Повисла пауза.

– Ты что, с ума сошла?! – спросила Ленка, не снижая градуса. – Я же не о нем, а о ней..

Оказывается, у ее нового мужа есть мать.

Григорий Подольский

Прощай

(два рассказа)