Он уже идет

– Ну, это как раз не сложно, – хмыкнул пан Юзеф. – Могу научить.

И от щедрости натуры и хорошего настроения, осенившего благодаря пришедшей ему в голову мысли, он щедро налил себе и Янеку, хрустко заел соленой капустой, налил еще по одной и принялся излагать план действий.

Тем летом в Курув прислали нового ксендза. Старый, отче Михал, получил епископство. Он к евреям относился доброжелательно, иногда его даже видели прогуливающимся вместе с ребе Михлом на околице Курува, по длинной тенистой аллее, с которой начиналась дорога на Люблин. Что они там степенно обсуждали или о чем вежливо спорили – так и не стало известным. Но сам факт этих прогулок весьма благотворно влиял на атмосферу в городе, как и многочисленные шуточки по поводу сходства имен двух служителей разных вер.

И вот приехал новый ксендз, отче Вацлав, выпускник духовной семинарии в Пшемысле, воспитанник иезуитских наставников. Запальчивый и горячий, вылепленный совсем из другого теста, чем отче Михал, он с первого дня искал точку приложения своей истовости. Искал – и не находил. На этом и решил сыграть шинкарь.

И с размаху угодил на старую мозоль или открытую рану. Выслушав историю жида Тевье, отнимающего заработок у католика, отче буквально взвился.

– В моем приходе такого не будет! – повторял он, нервно бегая по комнате. – Я не допущу! Я не позволю!

Прошло четверть часа, пока отче Вацлав успокоился и взял себя в руки.

– Идите с миром, пан Юзеф, – сказал он, отпуская шинкаря. – И передайте Янеку, что святая церковь заботится о своих детях и не дает их в обиду.

В ближайшее воскресенье во время службы в костеле ксендз выглядел взволнованным. Перепрыгивая через ступеньки, он взлетел на кафедру для произнесения проповеди. Его черная сутана, схваченная вокруг тонкой талии фиолетовым кушаком, развевалась, точно флаг на мачте пиратского корабля.

– Братья и сестры! – поначалу голос ксендза дрожал и прерывался, но с каждым словом набирал силу. – Жизнь тяжела, а хороших христиан мало. Все мы погружены в свои заботы, дышим отдельным воздухом и почти не замечаем того, что творится вокруг. Но святая церковь стоит на страже, ее долг, ее обязанность – будить спящих, не давать будням стирать память о главном!

Ксендз сделал паузу и обвел внимательным взором притихшую паству. Прихожане воспринимали воскресную проповедь как перерыв в длинной литургии. Двадцать минут отдыха, когда под монотонный голос священника, толкующего о Езусе, долге, и еще, и еще, и еще, можно подумать о предстоящих делах, помечтать о чем-нибудь хорошем и добром или просто сладко вздремнуть. Но сейчас, судя по взволнованному тону ксендза и по зачину проповеди, предстояло нечто необычное.

– Я обязан всем напомнить, – продолжил отче Вацлав, вздымая правую руку так, словно в ней был зажат разящий меч. – Евреи и дьявол – тесные союзники. Кто из них хозяин, компаньон или слуга – не имеет значения. Поглядим правде в глаза и перестанем увиливать от прямого ответа. Скажем его хоть раз, самим себе: еврей – это дьявол. Вернее – дьявол и есть еврей. Многих христиан совратил он с пути истинного. Через пагубные советы евреев не одна душа низринута в геенну огненную.

Доказательства? Вам нужны доказательства – пожалуйста. В их же собственных книгах написано, что царь Соломон повелевал демонами. Это неоспоримый, всеми признаваемый факт. Евреи, будучи подданными Соломона, служили ему вместе с демонами. Сослуживцы, ха-ха-ха, – и ксендз демонически расхохотался.

Нет, сегодня на проповеди никто не спал, никому не пришли в голову сладкие мечты, и даже мысли о предстоящих завтра хлопотах тоже отодвинулись далеко в сторону.

– Вместе служили, – гремел ксендз, – многое переняли, многому научились. Поэтому, когда пришел настоящий искупитель, – голос ксендза поднялся ввысь, – они его не признали. Да и могло ли быть по-другому, разве может бес и его друг, сообщник, компаньон признать Езуса? И это первое мое доказательство.

Отцы церкви давно объяснили нам, что на земле существуют одновременно два царства: Езуса и дьявола. Все люди принадлежат либо к одному, либо к другому. И это не символическая аллегория добра и зла, а непререкаемая реальность. Скажите мне, добрые католики Курува, к которому из царств принадлежат евреи? Найдется ли среди вас хоть один, способный причислить их к царству Езуса?

Ксендз замолк и снова вопрошающе обвел взором паству. Все молчали, напуганные прытью нового священника. От предыдущего им никогда не доводилось слышать ничего подобного. Отче Вацлав призывно постучал костяшками пальцев по краю кафедры.

– Нет, ни одного не отыщется, – удовлетворенно произнес он и, тут же подняв голос до фальцета, продолжил: – Да и откуда ему взяться, если сами евреи категорически, открыто и на протяжении веков не признают Езуса! Сколько с ними бились, сколько пытались объяснить, доказать, заставить, наконец. И все бесполезно. Вот вам еще одно доказательство их сотрудничества с дьяволом!

Мы – чада Божьи, они же – вредоносные твари. Можете быть уверены: будь у них такая же власть над нами, как сейчас у нас над ними, ни один католик не прожил бы и года!

Кроме Люцифера нет у христиан более опасного противника, чем евреи. Не бывало еще достаточно широкого пространства, чтобы всего несколько десятков евреев не провоняли его своим зловонием и неверием. Да, они смердят, и мы все это хорошо знаем, воняют, как козлы. Они смердят потому, что предали Езуса, не уверовав в спасителя. И были наказаны зловонием за этот грех на веки вечные!

Знайте же, что дурной запах и неверие всегда идут рука об руку, они две стороны одной медали. Святость благоухает, а демоны смердят. Есть десятки свидетельств того, как евреи после крещения немедленно начинали источать аромат слаще амброзии, благоухание которой окружает чело, помазанное священным маслом.

Святые власти города Буда постановили, что подлые, упрямые, смердящие предатели Езуса должны платить отдельный налог за свое вонючее вино. Вино! А вода! Вода, которую каждый христианин употребляет каждый день? Разве она хуже вина? Разве эти подлые твари не портят ее своим прикосновением?

Нельзя использовать воду, начерпанную грязными руками! Нельзя! Я знаю, многие из вас не обращают на это внимания, снисходительно пропуская мимо ушей все предупреждения. Но если однажды утром эти доброхоты обнаружат, что у них начал пробиваться хвост, пусть не спрашивают, за что и почему. Не я это придумал, я только передаю вам, любимые мои прихожане, мнение святой церкви. А дальше пусть каждый из вас поступает по своему христианскому благоволению и пониманию.

По завершении мессы, когда ксендз приходил в себя в боковом покое костела, к нему осторожно зашел староста. Лицо его выражало почтительность, смешанную с желанием что-то сказать.

– Говори, Войтек, – сразу произнес ксендз, считавший себя неплохим физиономистом. – Что тебя гнетет?

– Отче, – староста откашлялся и смущенно продолжил: – Вот вы говорили про евреев. Не сомневаюсь, в общем и целом это верно. Но мы тут, в Куруве, живем с ними бок о бок который десяток лет и не замечали с их стороны никаких сатанинских штук.

– Если вы их не видели, – сухо ответил ксендз, – это еще не означает, что их нет. Скорее всего, они хорошо маскируют свои козни, а вы, наивные добрые христиане, объясняете ущербы и болезни природными обстоятельствами. Если святая церковь считает евреев колдунами и магами, портящими урожай на корню, мечтающими осквернить гостию и ставящими целью уничтожение истинной веры, как ты, староста Войтек, осмеливаешься утверждать противоположное?

– Нет-нет, что вы, отче, – побледнел староста. – У меня и в мыслях такого не было! Как я могу идти против святой церкви? Я только хотел сказать…

– Ты уже все сказал, – оборвал его ксендз. – Даже более чем все. А теперь иди с миром.

В понедельник утро выдалось прохладным. Свежая погода, промозглая, серая, со свинцовым небом и студеной, обжигающей пальцы водой в Курувке. Но Тевье ни на йоту не отступил от привычного распорядка и еще до света, когда хозяйки только начинают разводить огонь в печах, уже громыхал по булыжной мостовой города.

Он всегда развозил воду по одному и тому же маршруту, от одного постоянного покупателя к другому. Ему не приходилось даже править лошадкой, та давно выучила дорогу и сама останавливалась у нужной калитки.

Улицы Курува составляли отдельные домики, отгородившиеся от чужих взоров забором и палисадником, большие каменные дома были только на центральной площади.

Подъехав к первой калитке, Тевье привычно провел кнутом по штакетнику, это был его сигнал, хорошо знакомый хозяйкам. Прошло несколько минут, но калитка не отворилась.

«Спят они, что ли? – подумал Тевье. – Или уехали куда?»

Он повторил сигнал, но с тем же результатом. Из трубы серой струйкой поднимался дым, пахло стряпней, хозяева явно были дома. Не поняв, в чем дело, Тевье двинулся дальше.

Но ворота не отворились ни во втором доме, ни в третьем, ни в четвертом. Только спустя час кто-то из доброхотных поляков объяснил ему, с чем связан столь внезапный отказ от его воды. Четверть часа Тевье сидел, опустив руки, не зная, что делать. Со случившимся невозможно было ни бороться, ни спорить.

Ему было обидно, обидно до слез. Как могли люди, столько лет его знавшие, перекидывавшиеся с ним шуточками, поздравлявшие с еврейскими праздниками и принимавшими поздравления со своими, как они могли с такой легкостью поверить, будто он слуга дьявола? Бегать по Куруву и показывать, что у него нет рогов и хвоста? Смешно!

Не смешно, а горько! Добрые соседи, старые покупатели разом оставили его без заработка, а себя без воды. Интересно, а как же они обходятся без услуг водовоза?

Загадка разрешилась очень скоро. Тевье буквально нос к носу столкнулся с Янеком, с довольной ухмылкой развозившим на телеге с огромной бочкой воду его постоянным покупателям.

– Ты что делаешь? – возмутился Тевье. – Я почти двадцать лет тут работаю, это мои покупатели, а не твои!

– Пошел вон, жид пархатый, дерьмом напхатый, – сатанински ощерясь, заорал Янек. Он щелкнул кнутом и поехал дальше, оставив Тевье наедине с бедой. Делать было нечего, надо было соображать, как жить дальше.

На следующий день ксендза посетил сам пан Анджей Моравский. Первый раз, до сих пор недосуг было владельцу Курува и окрестностей встретиться с духовным пастырем. Ксендз давно ждал этого визита – отношения со всемогущим паном, к тому же известным самодуром, во многом определяли успех его миссии. Или неуспех. Поэтому он загодя приготовил целую речь, проиграл в уме возможные возражения со стороны Моравского и решил держаться твердо, но сердечно, как и подобает духовному наставнику, наблюдающему за страстями мирян с высоты церкви.

После вежливого обмена приветствиями и заверениями во взаимном уважении пан не церемонясь взял быка за рога.

– Отче, хм-гм, как бы это точнее выразиться, – Моравский сделал вид, будто замялся. Но актер из него был никудышный, и было видно, что он прет к намеченной цели, как тот самый бык, за рога которого он ухватился. – Не мне указывать представителям святой церкви, что и как говорить прихожанам во время воскресной мессы, – пан пытался говорить спокойно, однако в его голосе явно слышалось раздражение. – Но все же я бы попросил вас, отче, осторожнее относиться к еврейской теме. Упаси Боже, я никоим образом не намерен диктовать вам темы проповедей, но мне как владельцу Курува не нужны в городе беспорядки, побои, убийства и еще черт знает что. До сих пор все было тихо, вот я и хочу, чтобы и дальше так продолжалось.

– Дорогой пан Анджей, – ксендз прошел хорошую школу у воспитателей-иезуитов, поэтому его голос звучал мягко и даже вкрадчиво, – нас, служителей церкви, вдохновляет только Езус, и он вкладывает в сердца и уста священников то, о чем хочет поведать пастве. Вы так давно живете в Куруве, так привыкли к сложившемуся порядку вещей, что перестали обращать внимание…

– Ладно, ладно, – бесцеремонно прервал ксендза Моравский. – Ваш предшественник, отче Михал, прожил тут не меньше моего – и тоже, по-вашему, ничего не замечал? Уж не эта ли близорукость помогла ему стать епископом? А вы, дорогой отче Вацлав, похоже, приехали сюда, дабы вскрыть допущенные епископом ошибки и выставить их на всеобщее обозрение?

Такого оборота ксендз не ожидал. Вся заготовленная им речь оказалась ни при чем. С паном, в принципе, можно поспорить и даже повздорить, пан, хоть и всесильный, еще не Господь Бог и даже не епископ. Не раз и не два бывало, что указ епископа ставил на место зарвавшегося шляхтича. Но епископом-то в данном случае был не кто иной, как сам отче Михал, так что рассчитывать на его поддержку не приходилось. Кроме того, начинать свое пребывание в Куруве с конфликта… нет, никакие жиды этого не стоили.

– Я рад, – торжественно произнес ксендз, – что нашел в вашем лице не просто богатого землевладельца, но истинного отца своим подданным, причем всем, независимо от вероисповедания. Мне очень по душе ваш порыв, дорогой пан Анджей, и я не могу не считаться со столь ярким проявлением истинно христианского милосердия, прощающего даже самого заклятого врага.

Беседа завершилась обменом любезностями, в дальнейшем ксендз резко сбавил тон и столь пламенно о евреях больше не высказывался. Однако Тевье остался без годами накатанной работы и без скудных, медных, мокрых, но все-таки денег! И с этим что-то надо было делать.

Причем очень быстро, ведь старшая дочь Тевье уже обручилась. Обещания были даны, обязательства приняты, но во время обручения о предстоящей проповеди ксендза никто не мог догадаться. А сейчас… сейчас свадебные расходы были безработному Тевье уже не по карману.