Рояль. Сборник рассказов

– А кто вам, мужчинам, виноват? – изумилась мне прямо в лицо Людмила. – В основе ваших всяких драк, войн и кризисов лежат ваши отвратительные мужские свойства – жадность, хитрость, лживость, мошенничество, подлость, лукавство… Вы, хваленые мужчины, своим мерзким характером и гадкими свойствами способны породить любой кризис, и…и… даже антикризис!! – здесь она неуверенно покосилась на меня и звонко продолжила:

– Эх! Нет на вас, мужчин, кризиса женского!

– Это что еще за диковинный кризис? – едва не подпрыгнул я от удивления.

Мне с ней было удивительно легко. Легкость в общении – это признак духовной близости.

– Была бы на 100 мужчин одна, даже самая простенькая, самая незаметная, самая веснушчатая женщина! О! В какой цене была бы она! Вы бы, сластолюбцы, политики, болтуны, диктаторы, заправилы, властолюбцы, завоеватели… забыли про все остальные кризисы! Но косметическую промышленность никогда, слышите, никогда не коснется никакой кризис, ибо женщина никогда не позволит себе выглядеть плохо! Ладно, идемте!

– Куда?

– Вы сейчас разденетесь…

– Зачем?!

– Мы идем покупать вам новые, современные вещи! – наконец пояснила Людмила свою задумку.

– Нет! – искренне закричал я.

– Пожалуйста! – неожиданно ласково сказала она.

– Я не могу идти, – сказал я, – у меня неожиданно, ни с того ни с сего, заболел живот!

– Ничего, пройдет!– заявила она спокойно и пошла вперед. Я поплелся за ней. Пройдя несколько шагов я остановился.

– Ну, что еще? – подозрительно спросила Людмила, обернувшись.

– Мне срочно нужно домой! Я только сейчас вспомнил, что я, кажется, забыл выключить утюг.

– Утюг?! – засмеялась она на всю улицу. – У Вас есть утюг? Что же Вы им гладите? Уж не эти ли лохмотья?!

– Как, лохмотья?! – поразился я. – У меня есть много дорогих и верных мне вещей! – с достоинством продолжил я.

Я действительно так считал. Было ли у меня время обращать внимание на то, как я одет? Я был одет, – и этого было достаточно.

Людмила молча подошла ко мне, взяла за руку и потащила за собой. Против этого мне нечего было возразить. Мы подошли к магазину и на этом поток ее мыслей остановился. У входа в магазин нас встретил элегантно одетый манекен, на груди которого была табличка:

“ Hier bin ich Mensch. Hier kauf ich ein“ *

– Для начала мы приоденемся! – сказала Людмила, обеспокоенная моим молчанием и моим спокойствием. Она носилась от вешалки к вешалке с брюками, рубашками, пуловерами, жилетками, носками и ремнями, а я покорно и достойно подставлял свое тело для примерки, чем, кажется, вызывал несказанное удовольствие у моей красавицы.

Наконец, я был одет по последней моде; моя прежняя одежда, словно старая кожа гадюки, лежала у моих ног. Сказка о царевне-лягушке пришла мне на ум. Не в этом ли глубинный, могучий, великий смысл ее, что женщина, сбросив старые одежды и облачившись в новые, превращается в принцессу, а мужчина – в человека?

Мы вышли из магазина, постояли у фонтана, я молчал, прислушиваясь к своим новым ощущением.

– Почему Вы молчите? – спросила, наконец, Людмила. – Или Вам сказать нечего? А если сказать нечего, предложите что-нибудь!

– Что я могу предложить?

– Предложите, к примеру, мне стать Вашей женой!

Я вспомнил свой странный сон про Судьбу и Мировой разум, эти две мощные жизненные силы, и подумал:

"Похоже, кроме Судьбы и Разума есть еще одна мировая Сила. Это любимая Женщина"

––

*Здесь я человек. Здесь я покупаю.( нем. ) Примечание автора.

Плохая книжка

Это была самая плохая книжка из всех книг, стоявших на полках большого книжного магазина. Ее никто не покупал. Ее даже никто не брал в руки, чтобы хотя бы полистать, заглянуть в аннотацию, поглядеть на обложку. Да! Смотреть было не на что, серая бумага, мелкий шрифт, скромное невыразительное название «К себе». Вот если бы она называлась «Любовные похождения Шарлотты» или: «Кто следующий?». И автор был такой же неприметный, неизвестный, какой-то… Лука Лукин…

Когда в 10 часов открывался магазин и первые возбужденные читатели бросали жадные, нетерпеливые взгляды на стеллажи, плотно уставленные книгами, бумажное сердце этой плохой книжки сжималось от тайного предчувствия.

"А может быть сегодня…придет мой любимый… читатель?!"

Она все еще надеялась, да, да, она все надеялась и мечтала быть прочитанной, понятой; она хотела, как все книги, как все люди, как всё в этом мире – предметы, явления, растения, животные – чтобы ее полюбили, о ней говорили! Ах, как она живо представляла себе быть прочитанной, зачитанной до дыр, затрепанной в карманах! А может даже однажды ее поставят на книжную полку в один ряд с Германом Гессе, Александром Пушкиным, Артуром Шопенгауэром, Иоганном Вольфгангом Гете! Ах!..

Но, нет! Читатели покупали книги толстые, солидные, в прекрасных переплетах, на великолепной бумаге, с выразительным тисненным рисунком на обложке, с вызывающими пышными названиями, известными, славными именами авторов. И когда эти книги покупали, они даже не оглядывались на оставшихся, чтобы пожелать им испытать счастье тоже быть прочитанными или испытать гордость быть поставленными на полку рядом с великими. Так большие породистые собаки никогда не глядят на шавок и болонок; они для них просто не существуют.

Некоторые из оставшихся книг, особенно те, которые считали себя вправе быть прочитанными, злобно глядели толстым, известным книжкам вслед и срывали свою зависть и зло на других книжках, которым, как им казалось, не быть купленными никогда. Особенно доставалось плохой книжке:

– Зачем тебя вообще написали? – язвительно допытывалась книжка, написанная в стиле иронического детектива.

– Твое место не здесь, среди нас, а вот там, в большом ящике, где книжки, сваленные в кучу, продаются на вес, как картошка! – злорадно шипели другие. – Видишь, пипл на тебя даже не смотрит!

Это была горькая правда! Пипл, толпившийся у полок, скользил по её невыразительному лицу равнодушным взглядом и устремлялся к блестящим, ярким, зазывающим обложкам, на которых красовалось таинственное, магическое слово «бестселлер». Ах! Бестселлер! Это красивое слово так великолепно гармонировало со словом «пипл» и потому такие книжки были обречены быть купленными!

Но реальность для того и существует, чтобы все расставлять по своим местам и потому плохой книжке грозило скорее оказаться в ящике для уцененных книг, чем на полке среди великих.

«И в самом деле, зачем он меня написал, этот неудачник, этот непризнанный гений, этот домашний мыслитель…» – горько думала книжка, робея перед другими, которым она от всей своей доброй бумажной души желала быть купленными, чтобы они оставили ее в покое. Но на место купленным и унесенным домой на диван приходили новые, и ничего не менялось…

Теперь уже эта плохая книжка смотрела с замирающим сердцем не на покупателей, а на продавцов, которые могли во всякое мгновение подойти, снять её с полки и бросить в большой ящик к остальным, которых не купили, для продажи на вес, как картошку.

«Как больно…как больно сознавать, что ты никому не нужна», – думала она и невольные жалобные слезки лились из ее глаз…

Но однажды, уже перед самым закрытием книжного магазина, в зале появился пожилой седеющий мужчина, он огляделся и направился по проходу между стеллажами в ее сторону. Она устало закрыла глаза, все, она не хотела больше надеяться, она устала обольщаться; этот тоже пройдет мимо, надо смириться со своей злосчастной судьбой. И вдруг она почувствовала на своем бумажном теле чьи-то руки! Она вздрогнула! Не были ли это холодные и безжалостные руки продавца? О! нет! Эти руки были теплыми! Они погладили ее бока, полистали в ее страницах и понесли…да, да, понесли на кассу! Она слышала его медленные шаги и раскачивалась в такт его походке… она обомлела и все еще не верила…вдруг он передумает и вернет её назад на полку. Но нет, он молча сунул книгу в карман и вышел из магазина, затем заурчал мотор и книга поехала к нему домой, к ее Читателю, на его теплый уютный диван! О! Диван! Она столько много слышала от других книг хорошего, удивительного о Диване, он казался ее наивной душе местом, где только читают великие книги, это был приют мыслей, оазис воображения, ах, только бы одним глазком увидеть этот загадочный Диван! Неужели придет тот сладостный миг, когда ее принесут на Диван и её читатель, удобно устроившись на нем, будет читать ее, наслаждаться каждой строчкой, да, да, каждой строчкой, она ведь вся состояла из строчек, из предложений – это были ее ткань, ее кровь, ее душа…а потом, переполненный впечатлениями, пропитанный вопросами, он выйдет из дому и пойдет бродить по улицам или станет звонить друзьям и рассказывать о прочитанном, об испитом, о пережитом хмельными, сбивчивыми словами…

Придя домой, он разделся, достал её из кармана, и бережно положил к себе на Диван.

Она очнулась от своих мыслей и грез, открыла глаза, огляделась и увидела маленькую комнату. Но ведь это…Это была комната, где она родилась.

Да, это была комната, где она родилась; здесь прошли ее детство и юность, здесь она играла мыслями и это были ее игрушки, здесь она играла чувствами и это было ее взросление.

На письменном столе стоял юношеский портрет хозяина дома, папы книжки. Как она была на него похожа! Она только внешне была другой – четырехугольной и бумажной, но в ее бумаги переселились и витали над строчками его дух, его любовь, его раздумия и в ней, бумажной, он был более открытым, выразительным, глубоким, чем он был в жизни, на людях. Его мало кто знал до конца, даже из друзей и, прочитав книжку в рукописи, они удивлялись тому, что они его практически не знали, каков он может быть в глубине своей, в своей открытости, в своих надеждах – в самом сокровенном. Так, яблоко не похоже на яблоню, хотя оно родилось и зрело на яблоне, так и книжка – плод автора, не похожа на человека, но связана с ним кровным, генетическим родством. И потому яблоко рождает целую яблоню, а книга – читателей!

Но вот она вспомнила вопрос, который её мучил, все время звенел в ушах; вопрос, который задал «иронический детектив»: