Михайлов или Михась?

Мэтр Алек Реймон:

– Более года следствие велось неспешно, оно никуда не торопилось, а в основном блуждало в закоулках административных правил. И вдруг теперь прокурор заявляет, что следствие закончено, составляется обвинительное заключение, и, по его мнению, дело уже в мае будет рассмотрено одной из судебных инстанций. Откуда такая поспешность?

Мэтр Ксавье Манье:

– Однажды Мартин Лютер Кинг рассказал, что ему приснился сон: он находится в тюремной камере. Мартин признался, что это был самый кошмарный сон в его жизни. Но сны хороши хотя бы тем, что они, даже самые кошмарные, быстро заканчиваются. Заключение же Сергея Михайлова уже длится более семнадцати месяцев, так что его кошмар просто невероятен. Он кошмарен еще и тем, что человека содержат в тюрьме без всякого на то основания, не имея никаких доказательств его вины. Все так называемые улики, собранные следователем, рассыпались одна за другой, дело оказалось пустым, да, по сути, и нет никакого дела. Я бы мог сказать, ознакомившись со следственным досье, что гора родила мышь. Но даже так говорить нельзя, потому что нет никакой горы, есть просто мышиная нора.

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ ЛИБРЕТТО

Остроумный бельгийский адвокат с присущим ему блеском экспромтом дал название этой отвратительной по смыслу постановке – «Мышиная нора». Все точно и очень в духе оперетты. События больше года развивались весьма неспешно. Так неспешно, что несколько раз своими решениями Обвинительная палата обязывала следователя Зекшена активизировать свою деятельность. Сразу после таких решений Зекшен отправлялся в длительный зарубежный вояж, где снова и снова опрашивал людей, уже не единожды им опрошенных. Ни одного нового документа после этих допросов в досье не появлялось. И вот теперь – бах-трах – прокурор заявляет: следствие закончено, приступаем к составлению обвинительного заключения, в мае начинаем процесс. Получается, что человек ничто, меньше даже песчинки в понимании этих людей, которые кичатся тем, что олицетворяют западную демократию. Поэтому не только прокурор, но и председатель Обвинительной палаты Мишель Крибле позволил себе быть немногословным, ибо решение уже принял заранее. А означает сие, что адвокаты в сроки, определенные прокурором, должны ознакомиться с обвинительным заключением, а судьи – в сроки, опять-таки прокурором назначенные, – рассмотреть дело и провести судебное следствие. Да где же такое видано?! Только в оперетте, но никак не в зале суда, где не под музыку, а на самом деле решается или по крайней мере должна решаться судьба человека.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Слово предоставляется Сергею Михайлову.

– Я остаюсь на своих позициях и утверждаю, что я невиновен. Прокурор высказывает предположение, что, если меня выпустят до суда, я могу скрыться. Но это абсурд. У меня в Швейцарии закрытые банковские счета, здесь мои партнеры по бизнесу. Разве это не гарантия того, что я никуда не скроюсь? Я хотел бы обратить внимание членов Обвинительной палаты на то, что нарушаются процедурные нормы. Во время допроса господина Упорова мои и его ответы переводит на русский язык переводчица, недо-статочно хорошо знающая русский язык. Мои же требования заменить переводчицу на более квалифицированную воспринимаются как каприз. Несмотря на мои настоятельные требования, так до сих пор не допрошен ни один из моих свидетелей. Как же я могу в таких условиях защищаться, доказывать свою невиновность? И сегодня у членов Обвинительной палаты я прошу только одного – объективности.

АНТРАКТ

Действующие лица покидают сцену, зрители выходят из зала. Антракт обычный, он занимает столько времени, сколько обычный антракт в обычном театре. Через полчаса все возвращаются в зал. Поднимается занавес.

ВТОРОЙ АКТ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Председатель женевской Обвинительной палаты Мишель Крибле оглашает решение продлить Сергею Михайлову содержание под стражей на три месяца.

Занавес опускается.

Заседания Обвинительной палаты проводились каждые три месяца и являлись логическим следствием того правового беспредела, которым отличалось следствие по делу Сергея Михайлова. Хотя текст решения палаты каждый раз составлялся заново, содержание документа не изменялось. Собственно говоря, составление новых текстов с периодичностью в три месяца нужно было председатель-ствующему Мишелю Крибле лишь для того, чтобы создать видимость взвешенного подхода к каждому последующему решению. Даже многоопытные адвокаты были поражены и обескуражены этими решениями. Суть их оставалась неизменной: в связи с тем, что существует опасность сговора (как вариант – побега из страны), меру пресечения Сергею Михайлову оставить прежней – содержание под стражей. Никакие доводы защиты на Мишеля Крибле не действовали. Даже когда Жорж Зекшен находился в отпуске и вовсе не допрашивал Михайлова, Крибле все равно в своих решениях отмечал, что у следствия появились новые факты. Лишь од-нажды под напором адвокатов он вынужден был включить в текст решения фразу о том, что следствие ведется слишком медленно и господину Зекшену следует ускорить расследование, вести его более интенсивно. Адвокаты было воспрянули духом, это изменение стандартного текста они расценили как предзнаменование того, что вскоре будет готово обвинительное заключение и дело передадут в суд. Но Зекшен сие предписание воспринял, а вернее, использовал по-своему: он отправился в очередной вояж, еще раз побывал в Израиле, Бельгии, Америке, где опять допрашивал тех, кого уже не раз допрашивал прежде. Список свидетелей обвинения оставался неизменным, но это почти кругосветное путешествие снова дало формальную возможность Зекшену отказаться от допроса свидетелей защиты. Следователь был надежно прикрыт прокурором Кроше и председателем Обвинительной палаты Крибле и потому действовал, а вернее, бездействовал совершенно безбоязненно. В результате многочисленных жалоб Сергея Михайлова и его адвокатов юридические власти кантона Женева отстранили Мишеля Крибле от ведения уголовного дела Михайлова, но это произошло уже незадолго до суда.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Конечно, условия в Шан-Долоне не сравнить с условиями содержания заключенных в российских тюрьмах. В женевской тюрьме у меня были возможности для занятий спортом, в камере я находился один, и мне никто не мешал читать, изучать материалы дела. Там есть специальные комнаты, где можно отправлять религиозные обряды. Сначала я посещал службы, которые вел протестантский священник, но после одного эпизода перестал к нему ходить. Этот священник читал какую-то проповедь и, обращаясь к другим заключенным, сказал примерно такую фразу: «Вот видите, даже мафия слушает с вниманием», – и при этом взглянул на меня. Больше я у него не появлялся. Прошло примерно полгода, и на Пасху этот священник сам меня навестил, принес пирог. «Господин Михайлов, – обратился он ко мне, – я прошу меня извинить, если я что-то не так сказал». Но я к тому времени еженедельно посещал католического священника Алана Рене Арбе. С ним мы вели многочасовые беседы, порой даже спорили, но беседовать мне с ним всегда было очень интересно. Хотя Алан Рене мог говорить и на русском языке, мы беседовали только на немецком по моей просьбе. Так что встречи со священником давали и неплохую языковую практику.

После того как мне запретили выходить на прогулки с другими заключенными, мое общение было крайне ограниченным. Тюремные новости я теперь узнавал только от своих соседей по коридору, когда мы вместе завтракали или ужинали. Тюремная администрация мне не раз предлагала питаться в камере. Эти предложения объяснялись заботой о моей безопасности, но я всякий раз отказывался и продолжал питаться вместе со всеми. Я не искал чьей-то дружбы или более тесных контактов, но и находиться постоянно в полной изоляции было тоже тяжело. К тому же иногда от других заключенных можно было услышать какую-то полезную информацию.

Вскоре после ареста мне довелось встретиться с консулом Израиля в Швейцарии Стеллой Раап. Эта дама приехала в тюрьму специально для встречи со мной, а к тому времени у меня кроме российского уже было израильское гражданство. Я ожидал, что она примет какое-то участие в моей судьбе, а вместо этого она привезла какую-то анкету, в которой было, если мне память не изменяет, семнадцать вопросов. Я ответил на все эти вопросы, и мадам консул, практически так меня и не выслушав, уехала. В Шан-Долоне некоторое время находился еще один заключенный израильтянин. Он говорил на русском языке, но наши встречи с ним ни у кого не вызывали подозрений. Тюремная администрация получила указание, чтобы было исключено мое общение с гражданами России. А поскольку этот человек являлся гражданином Израиля, хотя и русскоговорящим, то нам общаться никто не запрещал. Он тоже встречался с консулом. Однажды он подошел ко мне после обеда и сказал: «Знаешь, Сергей, консул опять приезжала, я ей сказал, что меня беспокоит судьба еще одного израильтянина. Она спросила, о ком я говорю, и я назвал твое имя. А консул мне говорит: “Кроме вас, в этой тюрьме других израильтян нет. Во всяком случае, я так считаю”». После этого разговора я понял, что на помощь мадам консул мне рассчитывать не приходится.

Были в тюрьме и просто интересные встречи. Однажды, а это было в то короткое время, когда мне еще разрешались совместные прогулки, ко мне подошел очень высокий худой человек. По-русски он спросил, на каком языке мне удобно с ним разговаривать. Я ответил, что русский язык меня вполне устроит. Этот человек пояснил: «Я слышал, что у вас есть израильское гражданство, поэтому, если хотите, можем говорить на иврите. Можно также говорить на английском, на немецком, на французском и даже на китайском. Все эти языки я знаю, как родной». Я удивился такому обращению и повторил, что русский язык меня вполне устраивает. После этого человек довольно церемонно представился: «На разных языках мое имя звучит по-разному, вы по-русски можете называть меня Владимир, а фамилия моя Дзержинский». Я на него взглянул, ему бы бородку – и вылитый Феликс Дзержинский. Необычна и интересна судьба этого поистине необыкновенного человека. Он сын старшего брата Железного Феликса. В начале тридцатых годов Владимир Дзержинский вместе со своей матерью был отправлен Менжинским в лагеря. Но матери удалось каким-то образом переправить Сталину письмо. Это был один из тех редких случаев, когда Сталин кого-то освобождал. Но мать долго не прожила, и Володю усыновила жена Дзержинского. На семейном совете решили, что парень должен пойти по стопам своего дяди, и он закончил высшую школу КГБ. Но чекистом так и не стал. Начались его мытарства по свету. Он учился в университетах Америки и Англии, потом отправился в Китай, где изучал восточную медицину. Человек блестящих способностей, он растратил свою жизнь впустую и сам это прекрасно понимает. Запутался в своих семейных отношениях: жена и дети в Швейцарии, жена и дети в Китае… После учебы в Китае занялся врачеванием, сошелся с одной из своих пациенток, а та обвинила его в изнасиловании. Вот так он и оказался в Шан-Долоне. Здесь с ним сыграли злую, я бы даже сказал, бесчеловечную шутку. Следователь, который вел дело Владимира, сказал ему на последнем допросе: «Господин Дзержинский, я убежден, что вы не насиловали свою пациентку, а связь ваша произошла по обоюдному согласию. Следствие по вашему делу закончено, подпишите вот этот протокол, и через несколько дней вас освободят. Только обещайте мне, что впредь будете более разборчивы в ваших связях с женщинами». Владимир от радости прослезился, горячо и долго благодарил следователя за то, что тот сумел разобраться в истине. Он вернулся в камеру, а на следующий день ему объявили, что его ждет суд и судить его будет большое жюри присяжных – 12 человек. По швейцарским законам большое жюри присяжных заседает только тогда, когда предполагаемый срок подсудимого не может быть меньше пяти лет. Потрясение обманутого было столь велико, что Дзержинский оказался в реанимации. Врачи его выходили, и ему все же пришлось предстать перед судом присяжных, которые признали его виновным. Сейчас, насколько я знаю, он отбывает срок наказания в одной из швейцарских тюрем и пишет книгу воспоминаний. Если эта книга увидит свет, не сомневаюсь, что она будет интересной и поучительной. Но мне с Дзержинским удалось встречаться только на прогулках в течение двух недель, а потом следователь Зекшен настоял на том, чтобы я гулял в полной изоляции, и меня для прогулок стали выводить на крышу. Крыша тюрьмы Шан-Долон представляет собой бетонный плац шириной метров пятнадцать и длиной более двадцати метров. На высоте двух с половиной – трех метров натянута металлическая сетка. Вот там я все два года и гулял в полном одиночестве. Если, конечно, не считать надзирателя. Понятно, что ни о какой моей безопасности никто и не думал, да и какие были основания предполагать, что в тюрьме на меня может быть совершено покушение? Глупость все это. Скорее всего, это просто была дополнительная мера психологического воздействия. Внизу играют в футбол грабители, убийцы, наркоманы, а ты в одиночестве под этой сеткой ходишь взад-вперед, ну точно как по клетке.

Вообще я думаю, что вся эта ситуация с якобы готовившимся на меня покушением была чистой выдумкой Зекшена. Он всем этим просто искусственно повышал значимость дела. Во время моих прогулок с внешней стороны тюрьмы постоянно дежурили три машины со спецназовцами. В тю-ремном дворе находился вертолет наготове. А в субботние и воскресные дни этот вертолет поднимали в небо над тюрьмой. На допросы меня вывозили в двух бронежилетах. Первый, легкий, предназначался для защиты от пистолетных выстрелов, а второй, тяжелый, – от автоматных. Возили меня на допросы всегда в бронированном автомобиле, это был либо «мерседес», либо БМВ, либо «ауди», а спереди и сзади шли еще две машины. Так что во Дворец правосудия каждый раз отправлялся целый кортеж. Во Дворце меня принимали четыре автоматчика и, не снимая с меня наручников, вели к следователю. Это путешествие было дополнительной издевкой. Меня не вели к следователю напрямую, а проводили по всем коридорам. С грохотом открывались двери, короче говоря, устраивался целый спектакль.

А какие на меня надевались наручники! Не простые, а прикованные к специальному поясу. То есть на меня надевали пояс, а потом руки заковывали в наручники, так что я рук даже поднять не мог. А перед допросом помещали в специальную клетку, где даже пошевелиться нельзя было от тесноты. Да что там пошевелиться, когда у меня руки прикованы, по сути, к поясу. Сижу, обливаюсь от жары и не могу даже пот с лица стереть. Иногда в клетке приходилось сидеть по нескольку часов, а перед допросом с Упоровым меня Зекшен продержал взаперти, скованного, целых семь часов. А на все мои протесты отвечали одно: «Мы не обязаны вам докладывать, когда начнется допрос».

Но что были эти допросы и унижения по сравнению с заседаниями Обвинительной палаты? На каждое из этих заседаний я отправлялся с надеждой. С надеждой на справедливость. Но, как выяснилось потом, все заранее было подготовлено. Никто не собирался слушать ни мои доводы, ни аргументы моих адвокатов. Меня не просто поражал, меня бесил неприкрытый цинизм Крибле, с которым он вел заседания палаты, с которым зачитывал решения по поводу того, что сейчас у следствия нет, но обязательно появятся новые доказательства моей вины.

Не в меньшей степени изощрялся и Зекшен. Он же не мог мне сказать открыто, что засадит меня за решетку. Но намекал достаточно прозрачно. «Учите французский язык, господин Михайлов», – советовал он мне всякий раз на прощание, давая понять, что еще долгие годы мне надо будет говорить в заключении по-французски. Частенько Зекшен попросту спрашивал: «Ну скажите сами, господин Михайлов, что вы ви-новаты, зачем вам меня мучить, я ведь все равно найду?» Да, этот цинизм следователя, прокурора, председателя палаты меня часто злил и даже выводил, хотя и не надолго, из равновесия. Но я не позволял себе расслабляться и никогда не впадал в депрессию. Моя камера была самой чистой в тюрьме, я каждый день драил ее до блеска. Занимался спортом, много читал, анализировал ситуацию, те документы, которые мне были доступны. Зекшен ждал, и говорил об этом открыто, моего срыва. Но напрасны были его ожидания. Я однажды ему даже сказал: «Господин Зекшен, вам проще убить меня, потому что сломать все равно не удастся».

Что мне помогло все это выдержать? Я обычный человек, меня иногда посещали и сомнения и отчаяние. Поддерживалали меня вера в собственную невиновность? Безусловно. Но я предполагал, что следствие может пойти на любой подлог и тогда невиновность доказать будет трудно, если не сказать – невозможно. А выстоять, выдержать все, по большому счету, помогла мне вера в Бога.

Глава третья

«ВЫ НЕ УБИВАЛИ ЛИСТЬЕВА?»

Документы уголовного дела № Р9880/96

Генеральная прокуратура Российской Федерации г. Москва, ул. Б. Дмитровка, 15а

11.08.97. №18/171837-97

Федеральный департамент правосудия и полиции Швейцарской конфедерации

Отдел по международным делам

Секция международной судебной взаимопомощи Господину П. Госэну

Уважаемый господин Госэн!

Генеральная прокуратура Российской Федерации свидетельствует свое уважение Федеральному департаменту правосудия и полиции Швейцарской Конфедерации и имеет честь сообщить следующее. В соответствии с обращением об оказании юридической помощи и в связи с имевшейся предварительной информацией о незаконном уничтожении уголовного дела, по которому Михайлов С.А. был осужден в 1984 году, а также об уничтожении базы компьютерных данных о его судимости и аресте в 1989 году, мною 9 июня 1997 года было возбуждено уголовное дело. Предварительное следствие по нему проводилось следователем по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Российской Федерации.

…2 августа 1984 года Президиумом Московского городского суда он (Михайлов. – О.Я.) был осужден по ст. 93 ч. 2 к трем годам условно. 7 декабря 1989 года Михайлов арестован следственным управлением Главного управления внутренних дел г. Москвы по обвинению в преступлении, предусмотренном статьей 95 часть 3, предусматривающей ответственность за вымогательство государственного, кооперативного или общественного имущества… Освобожден из-под стражи 30 июля 1991 года по постановлению прокуратуры г. Москвы. Данное уголовное дело в отношении Михайлова прекращено по пункту 2 статьи 5 УПК РСФСР за отсутствием в его действиях состава преступления.

Как следует из справки оперативно-справочного отдела ГУВД Московской области, гражданин Михайлов не значится в розыске, объявленном правоохранительными органами Российской Федерации.

Следствием установлено, что в зональном информационном центре ГУВД г. Москвы и информационном центре ГУВД Московской области сведения о судимости Михайлова С.А. в 1984 году… о его аресте в 1989 году и освобождении из-под стражи в 1991 году НЕ УНИЧТОЖЕНЫ (выделено мной. – О.Я.).

Принятое решение о прекращении дела по указанным основаниям признано законным и обоснованным. Тем самым считаю, что российская сторона в полном объеме выполнила обращение следственного судьи господина Жоржа Зекшена об оказании юридической помощи по делу, касающемуся Михайлова С.А.

К сожалению, с января 1997 года и до настоящего времени мы не можем получить от швейцарских компетентных властей ответ на обращение следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Петра Трибоя об оказании аналогичной помощи по поводу проверки банковского счета Владислава Листьева, убитого 1 марта 1995 года в Москве. По этому же вопросу через Министерство иностранных дел России в мае 1997 года за моей подписью направлялось обращение в адрес федераль-ного прокурора Швейцарской Конфедерации Карлы дель Понте. Но и это обращение осталось пока без ответа.

Примите, господин Госэн, уверения в моем весьма высоком к Вам почтении.

Заместитель генерального прокурора Российской Федерации М.Б. КАТЫШЕВ

Республика и кантон Женевы Судебные органы

Офис судебного следователя Женева, 22 октября 1997 года площадь Бург де Фур, 1.

Судебный следователь: г-н Ж. Зекшен Секретарь суда: мадам В. Портье

Протокол судебного заседания

В присутствии господина Питера Ж. Трибоя – следователя по особо важным делам прокуратуры Российской Федерации. Присутствует по решению от 27 мая 1997 года.

В сопровождении переводчицы – мадам Натальи Козиенко.