Возможности любовного романа

Дворик нашего детского сада прилегал к саду виллы Тугендхат. Я видел тебя не только в раздевалке, но и на прогулках и часто о тебе думал. Под влиянием более поздних впечатлений мы нередко забываем, как много мы в детстве думаем друг о друге. В этих детских размышлениях нет ни капли отчаяния, только нежная фантазия, воздушная мечта о любви, взбитая из белка ранних лет жизни.

Чаще всего я встречал тебя на утренней или вечерней прогулке, на горке или в песочнице. Сидя на краю песочницы, я смотрел, как ты играешь с другими в догонялки; поймать тебя было непросто, ты все время ускользала, а однажды, запыхавшись, рассеянно опустилась возле меня на деревянный бортик. В руке у меня было ситечко, и, раз уж ты оказалась рядом, я спросил:

– Хочешь, будем вместе просеивать песок?

Это было мое самое любимое занятие. Другие мальчики обычно спорили из-за оранжевой “татры”, на которой можно было возить на стройку целые кучи песка, но я вполне обходился старым ситечком, потому что больше всего на свете любил превращать грубый песок в мягкий. Я мог заниматься этим часами: набирать ведерко и постепенно, раз за разом, просеивать песок, пока в нем не останется камушков, комочков и крупных зерен, пока он не станет на ощупь мягким, как самое нежное поглаживание.

– Просеивать песок? – переспросила ты, все еще не отдышавшись, так что желтая кофточка вздымалась на твоей груди. – Ну давай. А это как?

Я показал тебе, как это делается: набираешь лопаткой в одно ведерко песок, потом высыпаешь его потихоньку на ситечко, легонько трясешь – и песок просеивается во второе ведерко. И так по кругу.

– Пока не получится гладушечка.

– А что мы с ней будем делать?

Я не знал, что на это ответить, поэтому спросил:

– Ты хочешь набирать песок или просеивать?

– Набирать.

– Вот твоя лопатка, – сказал я, подавая тебе синюю лопатку, которая была поудобнее.

– Ты уже не будешь играть с нами? – подбежав к тебе, спросили девочки.

– Потом, я сейчас делаю гладушечку.

Я был рад, что тебе понравилось. А теперь ты даже повторила мое слово! Я его придумал сам и очень этим гордился. От него мне всегда становилось хорошо, но, когда ты его произнесла, мне стало хорошо как-то по-другому.

– Скажи еще раз.

– Что?

– Скажи “гладушечка”, – потребовал я.

– Гладушечка, гладушечка, гладушечка.

У меня прямо голова закружилась. Мне захотелось тебя поцеловать, но вокруг была куча детей, и я испугался, что кто-то увидит и будет дразниться: “Тили-тили тесто, жених и невеста”.

– Хватит столько? – спросила ты, показав мне ведерко.

– Хватит. А теперь пересыпь чуть-чуть сюда, – попросил я, подставив белое пластмассовое ситечко.

Потом я старательно им потряс, радостно наблюдая, как что-то сыплется в ведерко, а что-то остается в ситечке.

– А это надо выбросить, – сказал я и высыпал сор в угол песочницы.

– Я там вчера видела паука! – взвизгнула ты. – Прямо в этом углу!

– Ну и что?

– Ты его разбудил. Ненавижу пауков!

Ты вскочила на ноги и отошла немного назад.

– Никуда не уходи, – потребовал я.

– Мне уже надоело, – ответила ты, почесав нос.

– Паука боишься?

– Нет, просто надоело, – упрямо повторила ты. – Мне надо снова поиграть с девочками. Позови меня, когда получится гладушечка.

Ты убежала и никогда больше не вернулась.

Или все-таки вернулась. Наверное, ты просто потом заболела, или родители увезли тебя с собой в отпуск – в общем, я тебя долго не видел, хотя по утрам возился в раздевалке как сонная муха, чтобы дождаться твоего прихода, а однажды даже предложил маме сходить к тебе в гости. “В гости? Я же почти не знаю ее родителей, – удивилась мама. – И где они живут”.

Наступила осень. Мы уже реже играли на площадке, но нам пообещали, что с середины ноября мы будем ходить в сауну. Мы сгорали от любопытства:

– Это как: девочки и мальчики вместе?

– Совсем голые?

– Сразу столько писюлек! – воскликнул кто-то.

Но выдалось еще несколько погожих дней, и в один из них я смог продолжить наш разговор с того самого места, где мы остановились. Я снова возился в песочнице, одновременно наблюдая за тобой: ты играла в догонялки, и один мальчик так сильно тебя осалил, что ты упала, но тут же поднялась как ни в чем не бывало. Поверх знакомой желтой кофточки на тебе была надета красная куртка с черными пуговицами, а внизу – штаны, которые тебе сшила мама. Я боялся, что утренняя прогулка будет совсем короткой и скоро нам придется возвращаться в группу – каждому в свою.

Я решил, что у меня все готово. Взял щепотку песка: действительно гладушечка. Я помахал тебе рукой, но ты не заметила, поэтому пришлось тебя позвать, хоть я и боялся, что привлеку внимание остальных. Остальные меня не интересовали – только ты.

Ты повернулась ко мне и предупредила ребят, что пока не играешь. Сидя на краю песочницы, я держал наготове синее ведерко, полное первосортной гладушечки.

– Покажи, – попросила ты, нисколько не удивившись, что мы продолжаем с того самого места, где остановились месяц назад; в детстве время летит по-другому.

– Попробуй сунуть туда палец, – подсказал я способ, при котором гладушечка приносит больше всего радости. – Вот так.

Ты глубоко засунула в ведерко указательный пальчик; видимо, тебе понравилось, потому что вскоре ты погрузила туда все пальцы, а потом и ладонь целиком, до самого запястья. Я пришел в полный восторг и опять хотел было тебя поцеловать, но вместо этого сказал:

– Не бойся, пауков там нет.

Ты тут же выпустила ведерко из рук, и почти вся гладушечка высыпалась на обычный песок.

Я не понимал, что случилось.

– Я же сказал: пауков там нет! – рассердился я.

Почесав нос, ты ответила:

– Мне понравилось. Я Ниночка.