Левый берег Стикса

Главные герои никак не походили на ненормальных одноклассников, бивших ее по голове портфелем в младших классах или задиравших юбку в классах старших. Она одинаково презирала вялых чистюль-отличников и тупиц-спортсменов (в школе был спорт-класс), предпочитая окружающему книжный мир, спокойные часы на диване в гостиной. А истому, иногда охватывающую ее без всяких видимых причин, считала разновидностью мигрени, которой многие годы страдала мама.

По мере взросления, правда, она была вынуждена признать некоторые вещи, но к семнадцати годам ее общие представления о жизни были так же далеки от реальности, как и в детстве. По настоянию мамы она изучила книгу «Мужчина и женщина», стоявшую у отца в кабинетном книжном шкафу, тактично умолчав, что уже неоднократно ее читала много лет назад. Выслушала строгие, хотя слегка путаные наставления о девичьей чести, мужской ограниченности, возможной беременности и других неприятностях, к которым приводит легкомыслие, внутренне удивляясь маминым опасениям. Ведь те самые «глупости» она может совершить только с настоящим героем, а где его взять в наше время?

Может быть, поэтому она страшно испугалась, когда, танцуя со своим одноклассником на одной из вечеринок, вдруг почувствовала бедром что-то твердое в его брюках, что-то такое горячее, что даже через ткань обожгло ее. Все ее мышцы в одно мгновение напряглись, как во время судороги, и она отпрянула от него с испугом, с трудом удержавшись на ставших ватными ногах. Сережа Пашков, ее незадачливый и легковозбудимый партнер, испугался, кажется, не меньше ее.

– Ты чего шарахаешься? – сказал он, совершенно по-детски хлопая глазами. – Не бойся, я не кусаюсь!

– Ничего! – сказала она, справившись с голосом. – Я посижу. Голова болит. Ладно?

Пашков пожал плечами и отошел в поисках нового объекта разыгравшихся фантазий, а она, усевшись в уголке дивана, почувствовала, что сведенные мышцы бедер и живота начало отпускать, а на лбу выступила испарина. Мокро стало и подмышками, и между ног. Ей показалось, что к запаху маминых духов и чистого тела прибавился какой-то острый, пряный, совершенно незнакомый ей запах.

«Как же так, – думала она, – ведь я даже не знаю его нормально. Просто здравствуй – до свидания. Глупый он какой-то. Шутки как у дурака. Мне он даже не нравится. Неужели это из-за…» И она зажмурилась.

Впервые она поняла смысл маминых предупреждений. Значит, все-таки она может «сделать глупость». Вернее, не она, а та, другая, чей запах она слышала. Сидящая в ее теле. Та, вторая, с ватными ногами и мышцами, сведенными судорогой.

Диана улыбнулась.

Сейчас она вспомнила охвативший ее страх с улыбкой, а вот тогда ей было не до смеха, и она всю ночь прорыдала в подушку, считая себя грязной и падшей женщиной. Слезы к утру высохли, а вот понимание важности происходящих с ней перемен, пусть подсознательное, но осталось.

Она заглянула в детскую, где на кровати, как всегда поперек, спала Дашка. Поправила одеяло, из-под которого торчала Дашкина голая пятка, и пошла вниз, на кухню.

Костя улетел в Германию на какое-то совещание в «Дойчебанке» – его проводили для держателей корреспондентских счетов. И еще к своему немецкому партнеру Дитеру Штайнцу, организовавшему для Краснова ряд встреч с финансистами из бывшей Западной Германии. Самолет вылетал из Киева в восемь утра, и Костя вот уже полчаса в воздухе.

А вчера они допоздна сидели внизу в гостиной и, дождавшись, когда Марк с Дашкой уснут, поднялись к себе в спальню и занимались любовью до тех пор, пока внизу не заурчал мотор служебного авто.

– Отосплюсь в самолете, – сказал Костя, целуя ее на прощание, – а ты спи, малыш. Ты у нас – мать-героиня. Тебе целых три дня с детьми возиться.

Сегодня понедельник. Марк с рассветом ушел ловить рыбу к сторожу на плотине, дяде Диме, и сейчас вернется. А она должна приготовить завтрак на троих, привести себя в порядок, почитать с Дашкой «Белоснежку» и «Русалочку», позаниматься с Марком языком, покормить обоих обедом. И, пока Дашка будет спать, а Марк – возиться со своим арбалетом, просмотреть конспекты лекции по Уитмену, которую ей читать в среду и в пятницу.

Она с наслаждением приняла душ и растерлась огромным махровым полотенцем. Несколькими мазками сделала легкий макияж (пользоваться «набором юного художника» в полную мощь она не любила), расчесала свои короткие, до плеч, волосы и, перед тем как надеть халат, глянула на себя в зеркало.

Для тридцати шести – все в норме. Дряблостей, отвислостей, примятостей и припухлостей нет. Спасибо регулярному сексу и куда менее регулярному теннису. Бедра в норме, сзади – тоже не как у цирковой лошади.

Вперед, а то Дашка проснется, а у нее и поесть нечего.

Пока чайник разогревался на плите, она нарезала хлеб для тостов, открыла баночку клубничного джема и поставила молоко для Дашкиного корнфлекса. Марк категорически отказался есть корнфлекс после десятого дня рождения. Через семь месяцев ему исполнится двенадцать, и он откажется от чего-нибудь еще. Проявит мужской характер.

Солнце высветлило песок на правой стороне пляжа, и Диана открыла окно. В кухню ворвался свежий утренний воздух, полный запахов хвои, холодка речной воды и трав.

«Еще немного, – подумала Диана, – и я начну любить это место. Но завтра Марку в школу – праздники кончились, а ночевать здесь в одиночестве особого желания у меня нет. – Она взглянула на часы. – Почти девять. Часов в шесть поедем в город, так что Дашу пора будить. Все проспит, соня».

Пока она будила и умывала дочку, прошло добрых десять минут, и за это время Марк вернулся и выключил чайник, свистевший на плите не хуже соловья-разбойника.

– Доброе утро, мам! – Голос у него был еще звонкий, и она порадовалась, что время, когда он будет приветствовать ее баритоном или басом, наступит еще нескоро. – Привет, Дашкин. Все проспала. Я, вон, рыбу принес.

– Где рыба? – сразу забеспокоилась Дашка.

– А где твое «доброе утро»? – напомнила Диана.

Но рыба оказалась важнее, и Дашка поволокла табурет к мойке, чтобы оценить улов. Слово «рыба» она произнесла по-взрослому с хорошим «р». И вообще, для своих четырех с половиной лет разговаривала Даша прекрасно.

– Ты купался сегодня? – спросила Диана у сына, переходя на английский. – Вода теплая?

– Да, мам. Не холодно. Дядя Дима говорит, что это самый теплый май за последние десять лет.

По-английски он говорил свободно, но с акцентом, который перенял у Кости, хотя занималась с ним она сама, буквально с пеленок. И с ним, и с дочкой. Костя хотел представить это все как необременительную игру и достиг желаемого. Ни одному из детей занятия языком не были в тягость, а Дашка – так та была полностью уверена, что говорит на секретном языке семьи Красновых и долго не верила, что диснеевские герои этот язык тоже знают.

Даша насмотрелась на рыбешек, плавающих в мойке, и спустилась с табурета.

– Ты мыл руки? – спросила Диана, заливая хлопья молоком и подставляя Дашкин стул ближе к столу.

– Ага, – ответил Марк, пролистывая какую-то книгу. – Ма, кушать хочется. Я утром только яблоко ел.

««Одиссея капитана Блада», – прочла Диана на обложке. – Слава богу, хоть в этом нормальный ребенок, не вундеркинд».

Валя Назарова, жена Костиного зама, нашла у своего тринадцатилетнего сына на столе миллеровский «Тропик Рака». Диана не понимала и не любила Миллера, но Валины всхлипы были очень выразительны, и она невольно стала на сторону писателя, сказав в утешение обеспокоенной подруге, что Миллер – это, слава богу, еще не Лимонов.

Костя придерживался мнения, что к ребенку, для того чтобы он вырос полноценным человеком, надо и относиться как к полноценному человеку и не запрещать все подряд. «Думай, а потом делай!» – повторял он Марку с самого детства как заклинание, и Диана подумала, что это, кажется, подействовало.

Диана заварила себе кофе и, пока Марк уплетал тосты с сыром и джемом, приготовила какао для детей.

Когда она убирала со стола, на подъездной дорожке появились два автомобиля. Один из них припарковался справа от ее белой «Астры», другой – слева. Хлопнули дверцы.

Человека, который шел к входной двери, Диана очень хорошо знала. Он был заместителем председателя правления банка по вопросам безопасности, и звали его Олег Лукьяненко. Он уже четыре года работал в «СВ Банке» и был непременным гостем на всех вечеринках, которые устраивало правление. Всегда окруженный крепкими и низколобыми представителями своей службы, в темном или серо-стальном костюме, неизменно в черном узком галстуке и с усыпляюще-мягкими голосом и манерами, он почему-то вызывал у Дианы холодок под ложечкой. Ощущение было такое, будто бы рядом с ней вилась кольцами огромная, влажная от слизи анаконда. Нарочитая демонстрация шефом СБ приличных манер на общее впечатление не влияла – ощущение было настолько неприятным, что Диана предпочла бы, чтобы от Лукьяненко просто дурно пахло.

– Это у него профессиональное, – сказал Костя, когда Диана поделилась своими впечатлениями, – он и должен вызывать такую реакцию у окружающих, по роду службы. Как бывший опер.

– А он – опер?

– Говорят, был очень хорошим.

– Чего же ушел, если такой талант?

Костя закончил завязывать галстук, поправил узел и сказал вполне серьезно:

– Потому что любит деньги, и плюс к тому – работа на нас помогает ему самовыражаться.

– Прости, я не понимаю, о каком самовыражении в его случае идет речь?

– О самом обычном, Ди. Люди, работающие в этой области бизнеса, очень любят играть в солдатики. Знаешь, хороший военный, хороший разведчик, хороший оперативник – это тот, кто любит себя в этой работе. Любит атрибутику, устав и прочая, прочая… То, что у неслужилых вызывает чувство недоумения, наверное. Которому нравится видеть себя в форме, с пистолетом подмышкой, знать, что и другие знают о его значимости, осознают его власть и силу. Талантливы же по-настоящему те, кому на эту внешнюю мишуру наплевать. Они преданы идее, живут для работы. Но это фанаты, их мало. Я с такими не встречался.

– А твой Лукьяненко?

– Он талантливо играет в солдатики. За хорошие, между прочим, деньги. В меру предан. Знаешь, как доберман, которого купили в двухлетнем возрасте. Разрабатывает у себя в кабинете мероприятия по безопасности. Вводит пропускные режимы. Работает с кредитчиками по сомнительным. Возвращает безнадежные, кстати – небезуспешно. Старается быть полезным. Прекрасно наладил систему сбора информации. Если что-то случится, будет на переднем крае, чтобы все увидели, что именно он – герой. Это ему надо для самоуважения.

Она налила ему кофе.

– Так что тебе, Ди, бояться его не подобает. Он – позер, и это его когда-нибудь подведет. Или, наоборот, поможет стать незаменимым. Как карта ляжет, если говорить словами Тоцкого. И ты права, чувствуя неприязнь, – играет он талантливо. С непривычки и дрожь пробрать может. Недавно он запросил у правления разрешения прослушивать помещения в новом офисе банка…