Левый берег Стикса

Она расцеловала подругу. Дверь закрылась.

И внезапно стало тихо. Только лязгал старый лифт, увозя будущую чету Водачкория вниз, в аэропорт, в Тбилиси – далекий и солнечный город.

Они с Костей остались вдвоем.

– Что я тебе говорил?

– Ты старый змей.

– Я мудрый. И именно я скормил яблоко твоей прапра-прабабушке.

Он обнял ее.

– А теперь пошли спать. Тебе уже час положено быть в постели, гулена.

– А убирать весь этот раскардаш?

– В постель. Я сам уберу.

– Тебе понравился Гиви?

– Мне симпатичны мужчины, способные настоять на своем. И способные плакать от неразделенной любви.

– От неразделенной? Да он хитрюга!

– Значит, мне нравятся хитрюги.

– Потому что ты сам такой!

– Да. Я тоже такой.

– Но поешь фальшиво.

– Я вижу, тебе тоже понравился Гиви.

– Я очень за нее рада.

У двери в ванную она обернулась:

– Ты знаешь, если бы он был хоть чуть-чуть другим, Оля так и осталась бы одна.

– А зачем, по-твоему, в мире существует судьба? – спросил он серьезно.

Супруги Водачкория писали им часто, звали к себе, но Красновы так и не выбрались. Они перезванивались, обменивались фотографиями в конвертах, но повидаться им было не суждено. Диана направила несколько безответных писем и получила ответ от родителей Гиви.

Ни его самого, ни Оли, ни их близнецов, Артура и Давида, не было в живых. Во время боев в столице новой независимой Грузии в окно их квартиры на проспекте Шота Руставели бросили ручную гранату. Шеварднадзе и Гамсахурдиа выясняли свои отношения, а гранату почему-то бросили именно в это окно.

Диана весь день проплакала, а Костя молчал и курил сигарету за сигаретой.

Но тогда, в 1985-м, до этого печального дня было еще так далеко. Они были молоды, счастливы и любимы. Сегодня. И кто знал, что завтра может не быть, а судьба не всегда бывает счастливой?

Костины приятели были удивительно разношерстной компанией. Наверное, потому, что круг его знакомств не ограничивался студенческой, университетской братией и сословной академической спеси он подвержен не был. Общался тесно он только с теми, с кем не был связан по работе, но не потому, что держал себя заносчиво с подчиненными, а вполне искренно полагал, что подобное положение вещей может повредить служебным отношениям.

Диана была с ним не согласна, но особо не настаивала. Ребята, работавшие в горкоме, ей в принципе нравились, но виделись они только на протокольных мероприятиях. Костя называл это «держать дистанцию».

У них в доме часто бывали: Андрюша Тоцкий – бывший капитан КВН университета, очаровательный еврейский юноша, злой и остроумный, хотя, по Дианиному мнению, больше злой, так как ни одной обычной остроты она от него не слышала.

– Добрая шутка, – говорил Андрюша, – удел сытого общества. Я так не умею. С детства чувствую себя так, будто мне кое-что зажали дверью, а теперь меня же через эту дверь выгоняют. Вот тебе бы, Костя, понравилось, чтобы тебе кое-что зажали дверью?

– Мне бы это не понравилось! – вмешивалась Диана.

– Вот! Голос народа! – радовался Тоцкий. – Хотя, прошу заметить, Диане в дверях зажать нечего!

– Тебе бы в дверях язык зажать, – добродушно огрызался Костя, – договоришься. На тебя досье, как «Капитал» толщиной. Ты остановись, пока не поздно.

На Андрея был «зуб» у главного городского идеолога – Лидии Матвеевны Равлюк, но он относился к неприятностям философски, считая их почетными и неизбежными. А Равлюк называл «главной жопой города» (надо сказать, что для удобства Лидия Матвеевна действительно должна была сидеть на двух стульях как минимум), и Костя подозревал, что ей об этой шутке Андрюши рассказали прихлебатели.

Он предупредил Тоцкого, но тот только отмахнулся.

– Нашел кого бояться!

– Ты хоть иногда задумывайся, что говоришь и где. Вышибут из универа, а тебе полгода осталось.

– Ничего. Вышибут – отращу себе большую-большую жопу и пойду в идеологи. Слушай, Костя, а тебе идеологи не нужны? У меня и фамилия подходящая, только букву «р» вставим.

Он таки дошутился. Его срезали на госэкзаменах по марксистско-ленинской философии и научному коммунизму. Равлюк добралась до него через ректора и друзей по кафедре.

Тоцкий, однако, головы не опустил и, сообразив, что его валят намеренно, устроил комедию прямо на экзамене, перед комиссией.

– Меня, понимаешь, просто понесло, как Остапа, – рассказывал он потом, когда Диана и Костя отпаивали его коньяком у себя дома. – Я остановиться физически не мог. Сидят за столом эти суконные, пардон, Дианочка, хлебала с глазами дохлых котов и слушают, как я отвечаю. Причем выражение у них на мордах одинаковые. Типа «Пой, ласточка, пой». Ну я пою… Тут председательствующая склоняет так, по-ленински, свою голову набок и цедит сквозь зубы: «Вы, Тоцкий, по нашему мнению, неправильно понимаете политику партии…» А я, Костик, как ты понимаешь, к экзамену готовился и чесал как по учебнику, с цитатами и прочей, пардон, Дианочка, вашей херней. Ну я и говорю: «Простите, а откуда у вас эта информация? Из моего ответа по билету? Или, может быть, рассказывал кто?» Тут вступает Коляда, ты его знаешь…

– Да знаю, знаю…

– «Вы, Тоцкий, не умничайте, у нас уже сложилось о вас вполне определенное мнение. Вы идеологически вредный тип, и мне лично непонятно, как вы доучились до пятого курса». – «Что тут непонятного, – говорю, – учился-учился и доучился. Я, если вы помните, Иван Федорович, физик по образованию». Тут опять Калмыкова, уже злее… «Вы, Тоцкий, человек без образования пока. И имеете шанс его так и не получить». Я сделал невинные глаза и спрашиваю: «Из идеологических соображений?» Она величаво так, царственно кивает. Ну, думаю, сейчас я устрою бенефис, мать вашу, я вам запомнюсь, как кошмарный сон. «Можно, – спрашиваю, – узнать, в чем, собственно, меня обвиняют?» – «Можно, – говорит Коляда. – Вы, Тоцкий, постоянно позволяете себе идеологически опасные высказывания, в неприглядном свете выставляете уважаемых всеми людей, критикуете политику партии и правительства. Я считаю, что среди советских студентов вам не место. Вы, Тоцкий, неблагодарный человек. Страна вас вырастила, выкормила, дала вам возможность учиться, а вы о нас неуважительно отзываетесь».

Тут меня замкнуло. Копец! Планка упала – и все. «Во-первых, – говорю я, – вы мне ничего не давали. Вырастили и выкормили меня мои собственные родители – на две инженерные зарплаты. А что касается образования, то моя семья платит налоги и, как известно из курса экономики, оплачивает этими деньгами социальные программы».

Калмыкова стала слегка багроветь, а Коляда не унимается: «Ваше образование стоило государству сорок тысяч рублей…» – «А оно могло сэкономить эти деньги, – говорю, – на вашей зарплате. Я физик, а не идеологический работник».

Тут Калмыкова как заорет. Пасть открыла, красная вся, слюна летит… «Вы прежде всего советский студент!» – «А можно, – отвечаю, – без титулов. Просто студент, мне, честное слово, хватит». – «Вы ведете себя вызывающе!..» – «Не может быть, а я и не подозревал». – «Вы мыслите не по-социалистически!» – «Вы мне льстите!» – «Вы не получите диплома…» – «Вот это действительно огорчает». – «И у вас будут неприятности!» – «Они у меня уже есть».

«Вы отдаете себе отчет, – вкрадчиво так говорит Коляда, – в том, что только что заработали «волчий билет»?» – «Да оставь его, Иван, – рычит Калмыкова, – он теперь и дворником не устроится, я ему обещаю». – «Таких как вы, – говорит Коляда, – надо лечить или гнать из страны в три шеи». – «Пройденный этап, Иван Федорович, устаревшие методы. У нас теперь гласность, ускорение и перестройка». – «Ну что ж, – отвечает Коляда, – поживем – увидим. Вы свободны». – «Это я и так знаю. Разрешите зачетку?» – «А она вам больше не понадобится, Тоцкий, – заявляет Калмыкова. – Вы бы ехали в свой Израиль, там вам выдадут новую. Вам там самое место». – «Мадам, – говорю, – я счастлив, что вы антисемитка. Если бы вы были еврейкой, я бы повесился от стыда». И иду к дверям. Потом, уже на выходе, не выдержал и добавляю: «Привет от меня Лидии Матвеевне. Передайте ей, будьте так любезны, что некоторые ее черты я запомню на всю жизнь».

– И дверью, небось, хлопнул? – спросила Диана.

– Ага. Штукатурка посыпалась.

– Дурак ты, братец, – сказал Костя. – Настоящий, круглый дурак. Они тебя затравят, как зайца.