Жены призраков

– Что ты имела в виду: «правда тушил пожар»? А разве…

Девчонка заткнулась. Да, именно так – словно маленький ротик с размаху запечатали кляпом. Несколько раз испуганно сморгнули глазищи, враз отвоевавшие себе добрых две трети лица.

Тихонечко, жалобно, по-детски:

– Вы же никому не скажете?..

* * *

… Ей было тогда всего одиннадцать, и у нее, слава Богу, никто не погиб на Сиюминутной войне; у них в семье, тьфу-тьфу, вообще ни одного военного… А семья большая, три старших брата: на ее, Настино, образование у родителей денег уже не хватило. И куда прикажете после школы? А мамин бывший… ну, вы понимаете… короче, он работает в комиссии по Ф-зоне. Конечно, за справками пришлось побегать, и в лапу дать сколько раз, – а что поделаешь, в институт еще дороже!.. да и кому он нужен, этот институт…

Виза у нее временная, на год. Главное – успеть выйти замуж за «ихнего». А что? Джесс, портье, вы его, наверное, видели сегодня, – очень даже ничего, правда? И вежливый, и подарки дарит, и вообще… Есть еще швейцар из ресторанчика напротив, он толстый, конечно, и старый, – но если вдруг Джесс не захочет жениться… Хотя куда он денется? И еще полгода впереди…

Вика слушала рассеянно. Вспоминались густо накрашенные – хлоп-хлоп, тушь осыпается крошками, – ресницы грузной дамы-главврача спецгоспиталя. «Вы отдаете себе отчет, что вы мне предлагаете? Это же статья! Статья!!! – вы понимаете, дорогуша?!»…

Интересно, сколько таких вот насть эта дамочка благословила своей круглой печатью. И перед каждой ли ломала подобную комедию?..

Захотелось спросить у девчонки, во сколько обошлась ее родителям главврачиха. Просто так, из любопытства… но Вика вовремя прикусила язык. Сказала другое:

– Ты же теперь не сможешь родить ребенка.

Настя беспечно махнула рукой:

– Это если у нас. А у «ихних» – медицина! Тут весь персонал, мне Джесс рассказывал, раз в год проходит обследование, и если что не так, сразу лечат за счет казны. А я через год уже получу гражданство и подпаду под «ихние» законы. Короче, было б из-за чего переживать. Джесс, кстати, и не хочет детей, он за женское равноправие…

Вика смотрела на нее, и в душе само по себе нарастало мутное отвращение. Маленькая дрянь. И дурочка к тому же, – а потому вряд ли добьется своего. Можно себе представить, как «ихние» мужики относятся к таким вот девочкам с липовыми справками и розовыми мечтами… Само собой, этот ее Джесс не хочет детей. Кто бы сомневался.

У Маринки, когда ее выписали из роддома, лицо было глухое, словно затканное паутиной. Навсегда.

Настя продолжала щебетать о своем будущем счастье. За окном вроде бы стало немножко светлее – кончился дождь? Время, черт возьми, уходит время… И до сих пор – впустую.

– Настя, – безжалостно оборвала она птичий щебет, – а ты сама их видела?

– Кого?

– «Ивашек». Понятно, что к тебе никто прийти не мог. Но… к твоей соседке, например… – она кивнула на спящую.

Девчушка хихикнула:

– Не-а. Она его сюда не пускает. Сама к нему бегает на целую ночь – уж не знаю, куда, – а потом дрыхнет весь день напролет. Всё болтает, какой он классный, но никому не показывает. Ревнует, наверное.

Вика задумчиво взглянула на скрученную калачиком фигуру под одеялом. Когда проснется, надо будет обязательно ее разговорить. Женщина, приехавшая сюда ради удобств и сытости – ничем не лучше Насти, – и теперь казнящая себя из-за человека, который и любимым-то не был… при жизни.

Ведь если так – то очень может быть, что и…

– И Наташка никого сюда не водит, – донесся Настин голосок, – у нее точка в одном заведении. Ой!

Вика даже вздрогнула:

– Что такое?

– Вы же на ее месте. А она сейчас придет, и…

Вот уж не ожидала, что эта поднадоевшая песня способна до такой степени вывести из себя. Захотелось швырнуть в стену недопитой чашкой или хотя бы хорошенько оттаскать малолетку за ее темные кудряшки.

Если бы не спящая, Вика заорала бы во всю глотку. А так – по-змеиному прошипела:

– А не пошла бы твоя Наташ…

Хлопнула входная дверь.

* * *

– Мар-чен-ко, – по складам повторила Вика потасканному красавчику Джессу. – Номер двадцать четвертый, трехместный.

– Все правильно, – улыбнулся он. – У вас проблемы?

Она прикусила губу на грани взрыва. Ровно, совершенно ровно:

– Я вам уже говорила. Какая-то особа утверждает, что я заняла ее кровать. Устроила скандал, выбросила в коридор мои вещи. Разберитесь, пожалуйста.

Портье оскалился еще ослепительнее:

– Этого не может быть. В книге постояльцев отеля записано, что за вами забронировано место в двадцать четвертом. Можете спокойно подниматься к себе, госпожа Виктория.

Его улыбка застыла, как на стоп-кадре: разговор окончен. Вика еще пыталась сдерживаться; получалось все хуже и хуже:

– Подниматься? И что – драться с ней?! Эта… эта… она мне чуть глаза не выцарапала! – Вика судорожно перевела дыхание и сглотнула слезу. – Извините.

Портье нагнулся и протянул ей носовой платок. Повторил, будто заведенный вежливый болванчик:

– Этого не может быть.

– По-вашему, я вру?!!

От платка разило резкими, ядовитыми духами; на волю прорвались жгучие потоки слез. Если б не этот чертов платок, ни за что бы не позволила себе… Она шмыгала носом, словно девчонка, и никак не могла остановиться. Глупо, стыдно…

– Ну его на фиг. Пошли отсюда.

Вика подняла голову и несколько раз сморгнула. Размытый силуэт сфокусировался в знакомую женскую фигуру. Заспанная, все в том же махровом халате. Рыжий парик, нечесаный и чуть съехавший набок, на удивление удачно притворялся своими волосами. Она держала за ручки Викину спортивную сумку; лямка волочилась по паркету.

– Ни хрена ты не докажешь, – сказала женщина. – Натаха ему отстегивает за койку. Пошли в бар, побазарим.

– Подождите, – Вика скомкала платок и бросила его на стойку. Провела кулаком по глазам, размазывая тушь. – Мне предлагали отдельный номер-люкс. Я согласна.

– Вам следовало заявить об этом при поселении, госпожа Марченко. Мы не переоформляем постояльцев с трехдневной визой. Сожалею, но таковы правила.

Она сцепила зубы, – но профессиональная ухмылка портье все равно поплыла перед глазами. Истерика, форменная истерика… Возьми себя в руки, черт возьми! Ничего особенного не… Безобразная сцена пятнадцатиминутной давности вломилась в сознание, и от потока отборного мата снова заложило уши.