Финал новогодней пьесы

Вик растаяла и даже улыбнулась.

– Шел бы ты домой, Франсис, – внезапно посоветовала она, и девушки за соседними столами резко повернули головы, как если бы в офис вошел одетый в пижаму Артур Кларидж. Франсис и сам крайне удивился, но упускать момент было бы глупо и не по-джентльменски.

– Как скажете, госпожа Хиггинс, – учтиво ответил он, вставая. И добавил негромко и по-человечески:

– Хорошо, что со Склавиньским обошлось.

Начальница кивнула и вышла из офиса. Для ее возраста у нее была очень даже неплохая фигура, особенно ноги. Особенно со спины.

Франсис спустился на улицу и направился к пресс-центровской стоянке. На машину уже навалило толстое одеяло снега, хотя по идее его должны были регулярно счищать подрабатывающие тут мальчишки. Он натянул перчатки и принялся смахивать снег с гладкого темно-вишневого корпуса.

Машину подарила Марша. Вернее, родители Марши – на свадьбу, – но идея была ее. И теперь все свои карманные деньги она неизменно тратила на подарки мужу, хотя Франсис неоднократно пытался раз и навсегда авторитарно запретить ей это. А теперь вот жена решила устроиться на работу, – так что платиновые авторучки и эксклюзивные галстуки от ведущих модельеров посыплются на него сплошным потоком, хочет он того или нет. Пухленькая глупышка Марша. Франсис улыбнулся. Надо же – если бы он тогда не начал ухаживать за ней назло длинноногой красотке-вамп по имени Линда, редкой, кстати, стерве и шлюхе, – мог бы за здорово живешь пропустить свою женщину. Свою. Единственную.

Снежинки плавно кружились в воздухе, мягко опускаясь на только что очищенный капот. Франсис открыл дверцу и, облокотившись на нее, посмотрел вдаль. Улица, где располагался пресс-центр, перпендикулярно выходила на центральный проспект, и сквозь снежную сетку просматривался отрезок освещенной разноцветными огнями праздничной жизни вечернего города. Жизни, к которой Франсис со времени женитьбы не имел никакого отношения.

Он взглянул на часы. Всего лишь половина седьмого.

И в самом деле, – Франсис запустил двигатель, выехал со стоянки и двинулся на заснеженный маяк проспекта, – за все это время ему ни разу не пришлось выбраться в город без Марши. Короткие вылазки из пресс-центра по мелким личным поручениям Вик не в счет. Вечерами же он неизменно торопился с работы домой по кратчайшему расстоянию между двумя точками, – это было уже на уровне условного рефлекса, который Марше удалось выработать у мужа в сжатые сроки: горячими ужинами и тщательно скрываемыми слезами в роли пряника и кнута. Иногда по выходным Франсис и Марша отправлялись в центр вдвоем, гуляли по проспекту, разглядывали витрины, сидели в кафе, изредка ходили в кино или театр. И очень здорово проводили время, – впрочем, с Маршей было здорово всегда и везде, с ней, по большому счету, и выходить никуда не нужно было, с такой теплой, уютной, домашней… На черта ей сдалась эта работа?

На проспекте Франсис остановил машину и вышел. Кружились разноцветные снежинки, мигали огни, играла музыка. И в обоих направлениях двигались неторопливо или поспешно, сутулясь или покачивая бедрами, пленительно улыбаясь или внимательно глядя под ноги, – женщины.

Много женщин.

Юных девушек, красавиц, толстушек, натуральных блондинок, топ-моделей, учительниц, крашеных брюнеток, молодых мам, проституток, дам в возрасте, неформалок, спортсменок, бизнес-леди, девчонок, феминисток, снова красавиц…

Черт возьми!

Ладно, – уговаривал себя Франсис, – разумеется, он женатый человек, разумеется, ровно в восемь он будет дома. Раньше просто не имеет смысла, – ведь бедняжка Марша, чего доброго, кинется жарить ему яичницу, не слушая уверений, что муж способен поголодать минут сорок в ожидании какого-нибудь фаршированного судака или кнедликов по-варшавски. Конечно, нужно признать, что и яичница у нее выходит потрясающе вкусная… но зачем такие жертвы? В восемь – значит в восемь. Как раз пройтись туда и обратно по проспекту. Без жены, в чем есть своя ностальгическая прелесть.

Кстати, – пусть вредный комплекс вины спрячется подальше в подсознание и не высовывается, – на том конце проспекта есть ювелирный магазин. Почему бы не купить Марше какую-нибудь безделушку? Не на Новый год, а просто так. На случай, если сегодня молодой жене снова взбредет в голову, что он ее больше не любит. Марше взбредало это в голову довольно часто по самым мелким поводам, а то и вовсе без таковых: не похвалил ужина, забыл позвонить с работы или вот как вчера: не выслушал, отмахнулся, спеша уладить конфликт в конференц-зале. А потом слезы, и хорошо, если в открытую, гораздо хуже заставать жену среди ночи беззвучно плачущей в подушку. Глупенькая. Кого же я, по-твоему, люблю?

Прямо перед Франсисом шла девушка в короткой белой шубке и пушистом ангорском берете, еще более белом. Стройненькая, держится прямо, сапожки с белой оторочкой на высоких каблучках… и ножки! Ножки что надо, не придерешься. Когда-то у Франсиса с Полем была игра: слоняясь по проспекту, высматривать барышень и находить в них недостатки. Один высматривает, другой критикует, и наоборот. Побеждал тот, в чьей даме друг не сумел найти серьезных изъянов… хотя на практике, учитывая острый язык Поля и наметанный глаз Франсиса, никто никогда не побеждал. Просто, когда игра надоедала, оба находили очередных кандидаток безупречными и, согласно правилам, шли знакомиться. Иногда, – не всегда, врать не будем, – вечер заканчивался еще веселее, чем начинался.

И где теперь Поль? Да и не только он, практически все друзья постепенно растворились в пространстве, потеряв интерес к женатому Франсису…

Барышня в белом со спины была очень даже ничего. Конечно, по настоящему оценить фигуру зимой на улице не представляется возможным, но в данном случае вероятная ошибка держалась в пределах статистической погрешности, как выразился бы Поль. Франсис усмехнулся. Наверное, это старость: играть самому с собой в исконно мужские игры. Ну-ну, старость наступит тогда, когда для игры не будет нужна и женщина. А пока что… Он пригладил усы рукой в перчатке. Надо посмотреть, как у нашей красотки с лицом.

На этот счет тоже были свои правила. Забегать вперед женщины, чтобы взглянуть на ее физиономию, – несколько странно выглядит со стороны да и попросту невежливо. Она должна обернуться сама, уловив затылком мужские флюиды… или по другой причине, не важно. Допускалось использование зеркальных витрин, но сейчас они все, как назло, были увешаны шариками, гирляндами и прочей новогодней атрибутикой. В дробных островках зеркал не получалось даже отыскать объект, не то что по-настоящему разглядеть. Оставалось только следовать за незнакомкой, посылая ей эти самые флюиды, чем Франсис и занялся. По-человечески интересно: есть ли еще порох в пороховницах?

Внезапно белая шубка резко свернула налево и скрылась за светящейся дверью, – профиль мелькнул слишком быстро, чтобы его рассмотреть. Франсис поднял голову к неоновой вывеске. «Плезир», надо же.

Ностальгические воспоминания нахлынули сплошным потоком. В этом заведении когда-то мы с Полем и прочими друзьями… Чаще, конечно, не только с друзьями, но Марше он об этом не говорил. Впрочем, ей все равно тут не понравилось: в «Плезире» разрешалось курить, да и официантки то и дело, забываясь, обращались к Франсису на «ты». К тому же «Плезир» без особых усилий мог за один вечер поглотить целиком менеджерскую зарплату. В прежние времена и такое случалось. В прежние времена…

Франсис помедлил перед дверью, проводя мысленную ревизию в своем бумажнике. Да, положение дел таково: либо подарок Марше, либо коньяк и кофе на двоих в «Плезире». Ведь если барышня окажется выше всякой критики, по правилам игры придется с ней знакомиться, а знакомство в таком месте обязывает…

Выпить кофе с коньяком, взять телефончик, – потом бумажку можно будет ненавязчиво отдать на милость снега, – и ровно к восьми вернуться домой. Последнее Франсис знал абсолютно точно. Уж тут он был в себе уверен.

Кстати, может быть, она не такая уж красавица, – тогда он с чистой совестью повернется и потопает в ювелирный. Риск – неотъемлемый компонент игры.

Мужской игры.

Швейцар в пурпурном мундире с золотыми позументами широко распахнул дверь, и сомнения так или иначе пришлось отбросить. Швейцар был уже другой, помоложе и выше на целую голову. А гардеробщик тот же самый – пожилой негр со скорбной физиономией.

Когда Франсис вошел, негр как раз принимал белую шубку и еще более белый берет у худенькой старушки в коротком фиолетовом платье, обтягивающем совершенно плоскую, хотя и стройную старушечью фигурку. Волосы у дамы были тоже фиолетовые или, скорее, нежно-сиреневые, под цвет тонких капроновых перчаток. А ножки ведь действительно, черт возьми, ничего!

Пожилая леди заметила внимание Франсиса, – не каждый день, наверное, на нее с идиотским видом пялятся годящиеся во внуки молодые люди, – и одарила его ослепительной улыбкой, сверкнув свежевставленными жемчужными зубами.

Вот тут-то он и расхохотался.

Не в голос, разумеется, и не во весь рот, – снаружи все выглядело вполне невинной улыбкой в глубине усов, – но на самом деле это был хохот, да еще какой! Более чем громовой, более чем саркастический. Мои поздравления, господин Брассен!

Бабулька проскользнула в зал, напоследок стрельнув в сторону Франсиса ярко-фиолетовыми – какими ж еще? – глазами. Печальный негр за гардеробной стойкой вопросительно уставился на него, и Франсис вдруг обнаружил себя в зеркале напротив стягивающим с плеч замшевую куртку. В конце концов, интересно же, что делать этой древней старушенции в таком месте! Поль, будь он здесь, непременно бы полюбопытствовал. И еще он, вдоволь нахохотавшись, объявил бы во всеуслышание: «Вот что делает с людьми женитьба!» Хорошо хоть, что Поля здесь нет.

Жалко, что Поля здесь нет.

Девушка в серебристом платье пела нежную неаполитанскую песню, и на потолке мягко мерцали крупные неаполитанские звезды. Девушка была уже не Анни, другая, а песня и звезды те же самые. В такое время «Плезир» еще почти пустовал; два-три столика занимали парочки, а остальные, сервированные бокалами и рюмочками богемского стекла, поблескивая, дожидались посетителей. У самого входа струйка сигаретного дыма очерчивала тонкий луч прожектора, ответственного за звезды на потолке. А старушка словно провалилась, и, оглядывая салон в ее поисках, Франсис автоматически поздоровался с человеком, пускающим дым. В прежние времена само собой разумелось, что он знал в лицо всех завсегдатаев «Плезира» – только в лицо, ближе по негласному правилу никто ни с кем не знакомился, в «Плезире» каждый имел право на уединение. Впрочем, Франсис и в прежние времена искал тут чего угодно, но не одиночества. В прежние вре…