Сейчас P.S. И никого не стало. Книга 3

– Дииим, мне надо. Ну, серьёзно.

– Надо забрать у Кати горшок и поставить у нас под кроватью.

Он притянул меня к себе сильнее, зарылся в волосы и шумно сделал вдох.

– Ты мне снилась, зайчик.

Чуть касаясь, я поглаживаю его длинные красивые пальцы.

– Ммммм, я не оставляю тебя даже во сне, – я довольно расплылась в улыбке.

– Ты читала мне сказки, – шептал он мне на ушко, – А потом просила новые туфли.

А тем временем его рука сантиметр за сантиметром исследовала мое тело, забираясь под сорочку. Знакомая приятная дрожь. Но мне надо идти. Я извернулась и попыталась встать с кровати. Дима недовольно заворчал, возмущаясь, что не готов выпускать меня из кровати в субботу утром. Ууу, мой медведь.

Я выползла из-под одеяла, отбиваясь от мужа и смеясь. Шлёпая по теплому паркету в ванную, я заглянула в детскую – дочка ещё спала, разметав свои шоколадные волосы по подушке и прижав пухлый кулачок к подбородку. В ногах у нее лежала книжка, раскрытая на самом интересном месте. Вязанная мышка Журка упала на пол и лежала грустная – ей не хватало сладких Добреньких объятий.

Пока я чистила зубы, в ванную зашёл Добрый, прижал меня к себе и утянул меня под душ, предлагая продолжить взрослое утро. Я не успела заколоть волосы, они рассыпались по плечам и тут же намокли. Ну вот, а хотела вымыть голову вечером. Опять мурашки. Опять желание стать его кровеносной системой, обнять его и нести ему жизнь. Каждый день. Ничего не меняется. И ничего не изменится ни через десять лет, ни через сто. Я любила мужа, разлетаясь на атомы, забывая дышать, и ловила себя на том, что я самая счастливая женщина во Вселенной.

Проснулась Катюша. Когда я к ней зашла в халате, с чалмой из полотенца на голове, она уже натащила в кровать мягких друзей, и увлеченно играла, я не успела разобрать, что за сценарий в этот раз – она меня заметила. А потом в комнату заползла Добрая улыбка и я пошла готовить завтрак. Краем уха слышала, как Дима делает ей «потягушки», а она урчит как котёнок.

Услышав переливчатый детский смех, я с чашкой кофе в руке заглянула в детскую.

Катя сидела на кровати к Доброму спиной, а он стоял и заплетал ей косички. Это было их начало дня – папины «потягушки» и косички.

Я улыбнулась.

Меня опять накрыла тьма.

***

Мне всегда было интересно, по какому принципу нам наверху распределяют счастье, страдания и боль. Что-то вроде: «Сюда только счастье, боли не надо, немножко скуки и обыденности», «А вот сюда всего понемножку – чуть-чуть боли, чуть-чуть страданий и душевных волнений, и чуть-чуть счастливой любви в итоге». И нет никакого принципа в таком распределении и никакой справедливости. Кому-то достается все, а кому-то ничего. До определенного момента я думала, что мой лимит по физической боли в этой жизни уже исчерпан. Как я ошибалась.

Я слышу чёткий мужской голос, он разговаривает со мной, медленно открываю глаза, щурюсь от яркого света и пытаюсь хоть что-то разглядеть. Я без контактных линз, потому что вижу только светлые мутные пятна, пытаюсь шире раскрыть глаза, как будто это что-то изменит. Я не чувствую мое тело. Очень медленно как через вату до меня начинают доходить слова: «Сегодня 22 ноября. Ты в больнице, ты попала в аварию». 22 ноября?! И я начинаю плакать. «У нее болевой шок, выводите её, выводите, ей больно…». И меня опять накрывает темнота.

Это была долгая кошмарная реальность. Это как сон, который перемешался с твоей действительностью, и ты никак не можешь проснуться. С тобой происходят страшные вещи. Тебя окружают незнакомые люди, и ты находишься в месте, куда недавно собирался. Но что-то не так, такое смутное ощущение, что всё не так, как-то не логично. Тебе постоянно страшно. А потом происходят события, которые вообще не вписываются в твою картину мира – за тобой гоняются незнакомые люди, тебя хватают и пытают, ты горишь и не понимаешь, что им от тебя надо. В этой каше из боли, людей и событий иногда мелькают лица родных, но, в целом, один нелогичный кошмар тут же заканчивается другим, ты опять горишь или тонешь, или просто не можешь дышать, тело отказывается тебя слушаться, тебя перебрасывает с одного места на другое, и всё начинается сначала. Это был мой личный ад.

И в этом аду среди всего этого хаоса из лиц, событий, страха и боли я вдруг опять увидела Доброго. Он просто стоял и смотрел на меня. Я протянула руку и дотронулась ладонью до его груди. Это реальность? Я ощущаю прикосновение, ощущаю теплую кожу, рельеф мышц. Запах, чувствую, как он пахнет, и у меня начинает кружиться голова. Втягиваю воздух и задерживаю дыхание. Ещё. И ещё. Обнимаю его двумя руками, крепко прижимаюсь к нему и тут же решаю, что больше не отпущу. Смутно представляя, где я вообще нахожусь, я была полна решимости уйти отсюда только вместе с ним, и совсем не имеет значения, куда именно. Где-то глубоко внутри тонкий голосок нашептывал мне, что всё это неправда, и его нет передо мной, Добрый умер много лет назад. Но я прижималась к нему и вдыхала его запах, Боже, какой родной запах, я узнаю его из тысячи. Главное для меня в тот момент было не разжать руки, не отпускать его.

Дима начал говорить, я слышала его голос, но не подняла головы и по-прежнему прижималась к его груди.

Добрый говорил обо мне, о моей жизни и о том, что я с ней сделала, что ему больно за меня. Я должна отпустить его. Он сердился на меня, я это чувствовала, упрекал меня в том, что я не дала жизни шанса. Я ДОЛЖНА отпустить его.

Каждая клетка моего тела кричала: «НЕТ, Я БОЛЬШЕ НЕ ОСТАВЛЮ ТЕБЯ», я начала мотать головой, лишенная дара речи. Я подняла голову, посмотрела на его красивое лицо и не могла представить, как я смогла жить без этих синих глаз так долго. Целую вечность. Как я вообще смогу прожить без этих, рук, губ, улыбки ещё даже пять минут.

– Живи, детка. Живи за нас двоих. Живи так, как раньше стеснялась. Ни о чём не жалея и ничего не стыдясь. И не смей плакать из-за меня. Вспоминай обо мне, смеясь. Выйди замуж, роди детей. Будь счастливой. Тебе должны счастья за нас двоих. Я всегда буду рядом, – шептал он мне на ухо, я чувствовала его дыхание.

Слёзы текли по моему лицу. Что он такое говорит?! Я не хочу! Я больше не хочу без него.

– Не вспоминай обо мне слишком часто. Я не хочу, чтобы ты грустила. Просто живи, – он целовал мои мокрые щёки.

– А теперь открой глаза, – и я сильнее зажмурилась, прижалась к нему еще сильнее, насколько это было возможно. – Проснись, тебе надо проснуться. Тебе плохо.

Другая реальность. Я лежу на спине, мои руки и ноги привязаны к кровати. Полная темнота, доносится слабый звук – работает радио. Во рту стоит противный шоколадный привкус, и меня от него не просто мутит – тошнота невыносима. Нельзя оставаться лежать на спине, надо перевернуться на бок. Я пытаюсь высвободить правую руку, с третьей попытки мне удалось ослабить фиксацию, и я вытянула руку через образовавшуюся петлю. Трубки, я вся в каких-то трубках, они повсюду. Я стала вытаскивать зонд из носа, у меня всего минута, больше сдерживать спазмы я не смогу, мне было страшно, что не смогу дышать, когда начнется рвота…

Вдруг рядом оказались две медсестры, одна держала меня за плечи, не давая встать, вторая начала пихать мне зонд обратно, сдирая слизистую носоглотки. Я вырывалась и кричала, что мне больно, но не слышала своего голоса. Меня несколько раз наотмашь ударили по лицу. Тут у меня открылась рвота, я успела только повернуть голову набок, и злорадно подумала, что надеюсь, я заблевала этих садисток с ног до головы. Меня долго выворачивало наизнанку, к шоколадному привкусу добавился вкус крови. Потом мне что-то вкололи в катетер, я опять стала проваливаться в сон. Верните меня туда, верните меня в мой личный ад. Верните меня к моему мальчику. Я готова. Последняя мысль была о Добром – «Я люблю тебя».

Но всё моё дальнейшее нахождение в этом состоянии там было без Димы. Он больше не приходил, как бы я его ни звала, где бы я его не искала.

А однажды утром я проснулась. Так просто. Открыла глаза, сфокусировать взгляд мне не удавалось, всё пространство сливалось в одно мутное пятно, и я оставила попытки что-то разглядеть.

Вошла медсестра, увидев, что я открыла глаза, она начала болтать со мной, отвлекая от жуткого вида моего тела в трубках. Я в больнице, в отделении реанимации, произошло дорожно-транспортное происшествие, и меня привезли сюда на «скорой». Сегодня 15 декабря. Я нахожусь здесь уже два месяца. Услышав про катастрофу, я принялась трогать моё лицо, руки скользнули вверх, пальцы нащупали над ухом ёжик волос и свежий шов.

– Это ты голову рассекла, немножко зашили. Да ты не переживай, с лицо не пострадало. Сейчас зеркало принесу, – и она вышла.

Я с волнением продолжила исследовать мою голову. Волосы, очевидно, были сбриты. Что ж, 3-4 миллиметра волос это почти стрижка моей мечты, на которую я не могла решиться, усмехнулась я про себя.

Глянув на себя в принесенное зеркало, я убедилась, лицо не пострадало. Ну, хоть нос мне не пришили на бок. Хотя и без этой сомнительной операции вид у меня был жутковатый, огромные яркие глаза на бледном изнеможенном лице, потрескавшиеся губы, почти лысая голова и большие уши. Одни глаза и уши от меня и остались. И тут медсестра что-то сказала, попросила потерпеть и наклонилась к шее. Я начала задыхаться, попросила остановиться, но не издала ни звука. Голоса просто не было, я могла беззвучно орать, только шевеля губами. Мы проходили это на курсах в Центре медицины и катастроф. Трахеостома, аппарат ИВЛ. Я не дышу самостоятельно. Яркие глаза. Кислородное голодание. Отрывочные знания вплывали в моей памяти.

Пока я осознавала этот факт, в палату зашла еще одна медсестра. Я знаками попросила у неё дать мне лист и карандаш. Близко поднеся листок к лицу, я нацарапала только один вопрос – «Когда мне можно будет встать?».

– Кто тебе вообще сказал, что ты будешь ходить, – новенькая рассмеялась, и медсестры вышли из палаты.

Мои ноги. У меня что-то с ногами. Или с позвоночником. Нет, не похоже… я же чувствую и шевелю пальцами. Мысли кружили как вороны надо мной, сложно было сфокусироваться на чём-то одном. Я не допускала мысли, что я что-то не смогу. Я смогу ходить. Я выжила, я была в моём аду. Я должна проверить. Расслабив петли фиксации моих ног, я освободилась от связывающих меня пут. Я была абсолютно голая, накрытая только простынёй. Подняв простыню, щурясь, я начала изучать моё тело. Неестественно худые ноги. Груди тоже почти нет. Бордовые рубцы, кресты от дренажей на животе по бокам. Но в тот момент меня больше беспокоила моя нагота и одна тонкая простынь между мной и всем остальным миром. Здесь ты уже тело, не человек. Палата была общая, в ней лежали еще несколько бессознательных пациентов разного пола, пищали приборы жизнеобеспечения. Находясь в этой палате без одежды, без волос, неестественно худая, с дырой в шее, я чувствовала себя беззащитной, бесправной, безголосой. Ты не человек. Ты тело с набором жизненно важных функций. Тут с тобой можно делать всё, что угодно, ударить по лицу, пихать гастроэнторальный зонд без анестезии. В реанимации у тебя нет свободы выбора.

Я сейчас встану и пойду, и в задницу медсестер с их смехом и пощёчинами. Я с трудом села на кровати, борясь с головокружением. Вот чёрт, функциональная медицинская кровать. Она гораздо выше, чем обычная, мои ноги болтались и не доставали до пола. Придется прыгать. Я завернулась в простыню, так туго, как только смогла, сгребла в охапку все трубки и шланги, вцепилась в спинку кровати и спрыгнула. Ноги подкосились, подогнулись под моим смешным весом, и я начала опускаться на пол. Но, вцепившись в спинку кровати, мне с большим усилием удалось выпрямиться. У меня не было сил, я два месяца лежала, мои мышцы отказывались работать. Но я стояла! Сама! Пошатываясь и держась за кровать, я стояла на моих ногах без посторонней помощи. «Вот сучки, обманули меня» – я улыбалась во весь рот. Я сделала шаг, затем второй, но меня очень сильно качало из стороны в сторону, и я вернулась к кровати. Забраться без посторонней помощи обратно мне не удалось. Когда медсестра вернулась в палату, она застала меня стоящей на коленях возле кровати. Она отругала меня и уложила меня обратно.

2

Позже, ближе к обеду ко мне пришёл мой врач. Это был молодой мужчина симпатичный мужчина, но лица я толком не разглядела, только руки. Аккуратные ногти, мизинец смешно искривлен. Он вкратце рассказам мне, как обстоят дела. ИВС, тяжелая черепно-мозговая травма и другие повреждения. Да, досталось мне неслабо.

Последнее, что я помню, это корпоратив телеканала на базе на побережье. Международный день солидарности журналистов. Сентябрь. Из моей памяти стерлись события последних двух месяцев жизни. Я даже не помнила, как я оказалась за рулём в тот день. Я буквально находилась на краю, в двух минутах от смерти. И остаться здесь мне помог Добрый, я в этом была уверена. Мы победили. Эту битву мы выиграли.

После разговора с врачом мне опять захотелось спать, глаза мои слипались, и я опять провалилась в сон. Мне снились ребята в камуфляже, стрельбище, огражденное полосой деревьев, моя позиция на горе Лючихеза и лагающая связь, с треском выплёвывающая мой позывной.

Несколько лет назад.

– Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa. Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa. Приём, – радиостанция издавала хрипящие булькающие звуки.

– Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa. Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa, как слышно, приём, – голос Артёма был не чёткий, – Дакота, Дакота, ответь.

Из радиостанции опять раздался свист. Я переключила её на передачу, сигнал двоил, связь была ни к чёрту.

– На связи. Что там у вас, Монтана, – ответила я, – Mike-Alfa-November-Tango-Alfa- November- Alfa, как слышно, приём.

Собиралась гроза, связь то и дело пропадала. Несмотря на обещанные данные дальности покрытия сигнала в лесу и холмистой местности, связь сегодня лагала. Батарея была заменена всего час назад, всё должно быть исправно.

– Мать твою, Монтана, да что там у вас?