Скелет в шкафу художника

– Нет. Это премьера.

Я обрела надежду! Но он продолжил:

– Парочка, да? Ты – шлюха, я – наркоман! Брось гулять!

– Хорошо, если больше никаких таблеток.

Он снова вернулся ко мне. Казалось, действие наркотика прекратилось, и, по закону сохранения эмоций, после затяжного добродушия его охватывало раздражение. У мужчин всегда резко отличается настроение до и после. Гормоны!

– Но ты не сможешь перестать шляться, ведь так? От кого ты сейчас пришла? Почему ты вчера так долго говорила с Ижевским?

Я была теплой и расслабленной. Только что у меня был лучший за несколько лет секс, и ссориться не хотелось. Хотелось ласки и, возможно, повторения любви. Но гадостный тон Тимура начинал исподволь раздражать, мешать спокойному току крови в моих сосудах.

– Развяжи меня, – велела я. – Потом говорить будем!

– Нет. Скажи, сейчас это Ижевский? С ним ты спариваешься, сука?

Это было слишком!

– Да! – вспылила я. – Да, с ним. И с Костровым, и еще с ротой морских котиков!

– И доктор твой там? Ты на дедов перешла? Убил бы тебя – сидеть не хочу!

Он развернулся ко мне спиной. Постоял и вышел из квартиры, хлопнув дверью так, что я подскочила на месте. Стянутые кожаным пояском руки начинали болеть.

Я вяло покрутилась в разные стороны, надеясь увидеть что-нибудь, что помогло бы мне освободиться. Не найдя, присела в кресло у стены. Меня немного развезло, хотелось поспать хоть пять минут, и я, постаравшись минимально налегать на кисти рук, откинулась в кресле. Кажется, я задремала, потому что еще до того, как открыла глаза, почувствовала запах гари. Где-то пожар! Подскочила и поняла: пожар в мастерской!

Я выбежала из комнаты: огонь пылал в кухне и в прихожей. Уходя, Тимур не потрудился выключить музыку, и Кипелов сопровождал мои метания по горящей квартире «Игрой с огнем». Еще был шанс выскочить из студии, даже связанными руками я могла бы открыть замки. Пламя только начинало выжигать прихожую и подбираться ко входной двери. Я бросилась на выход и потратила последние пять минут на то, чтобы нащупать за спиной нижний замок и дотянуться до верхнего. Освобождение было близко.

«Картина Тимура и каталог Кострова с репродукциями картин мамы! Боже, они сгорят! Я себе этого не прощу!» – вспомнила я и снова метнулась в комнату. Остальные серьезные работы мужа были в «Арт-салоне», и мне показалось это везением.

Но руки были по-прежнему связаны! В комнате загорелись обои. И тут я увидела нож Тимура, которым он резал холсты, когда готовил полотна к работе. Он просто валялся на полу, и я, дура, моталась мимо него сто раз! Я села спиной к ножу, взяла его пальцами, повернула лезвием к запястьям и стала пытаться попасть лезвием по кожаным переплетениям.

Несколько раз резанула по своей собственной коже, но потом получилось неожиданно легко: чик – и я свободна!

Бросилась к мольберту, схватила картину, обернутую в полотно. Она была небольшая: сантиметров семьдесят на пятьдесят. Потом нашла каталог, валявшийся на полу и повернулась, чтобы выйти. Выходить было некуда: стена пламени надвигалась на меня из коридора. Все. Приехали!

Нет, не приехали! Есть еще балкон. Только бы, открыв балконную дверь, не создать тягу, которая выдует огонь наружу. Тогда и балкон превратится в аутодафе. Но деваться было некуда! Я, помолясь, повернула ручку двери вверх. Створка распахнулась, и огонь шарахнулся в глубь комнаты! Кажется, повезло! Выскочила на воздух и закашлялась. Свежий воздух обжег легкие.

Мастерская была на третьем этаже. Теплым весенним вечером народ прогуливался по улицам, толпа уже глазела на пожар. Похоже, кто-то раньше заметил огонь и вызвал пожарную бригаду. Машины с мигалками замаячили на дороге.

Через десять минут парень в каске уже помогал мне перелезть через парапет балкона на раздвижную красную лестницу, не уронив холст и каталог, чуть не стоившие мне жизни. Потом приехала «Скорая», потом приехал папа. Только Тимура не было, а я ждала его. Потому что хотела спросить: кто эта обнаженная женщина, изображенная на спасенном мной полотне?

Глава 10

В общем-то опять я отделалась легким испугом. Даже не отравилась угарным газом, только надышалась, и меня немного мутило до утра. Но потом я уснула, а днем уже была как огурчик. Вот только окончательно поверила во вмешательство некой весьма материальной силы, пытающейся укокошить меня. Пожарные, правда, сказали, что причина пожара в плохой проводке, но я уже скорее бы поверила в лох-несское чудовище!

На следующий день ко мне домой приехал Костров. Мы устроились с ним в белом тупичке – гостиной на белых же диванах. Костров выглядел не очень уверенно, во всяком случае, не так уверенно, как обычно. И беседу он начал со внушительной констатации неоспоримого, как он считал, факта:

– Снова попытка самоубийства. Варя, дело обстоит серьезнее, чем я думал. Эти царапины на руках – вы пытались перерезать вены!

– Евгений Семенович, договоримся: я никогда не хотела умереть. Давайте наконец посмотрим правде в глаза – на меня снова покушались.

– Выяснились некоторые новые обстоятельства… Наследственность. Твоя мама покончила с собой. Прости, Варя, что я говорю об этом, но я-то знаю!

– Она лечилась у вас, – мне показалось, что я заметила некоторое несоответствие в его словах. – Она лечилась у вас, вы помогали ей справиться с депрессией, с желанием убить себя, и тем не менее она покончила с собой. Значит, вы не смогли помочь ей?

Костров сразу сник, но, подумав, стал говорить:

– Раз возник такой вопрос, значит, я должен кое-что объяснить. Не только для оправдания, но и исходя из соображений врачебной этики. Ты должна мне доверять. Риточка и мои личные отношения с ней, мои профессиональные отношения с ней – все это обернулось для меня настоящей драмой. Для меня, как для человека, мужчины и врача. Она появилась на пороге моего кабинета такая красивая и такая надломленная, что у меня сердце сжалось. Я отнесся к ней не просто как к обычной пациентке, а прежде всего как к прекрасной женщине, попавшей в беду. Мне захотелось помочь ей не только потому, что это был мой долг, но и из личностных побуждений. Можно я закурю?

Я кивнула, он прервал свой плавный монолог, достал из кармашка пиджака трубку, раскурил ее, выпустил клуб дыма и продолжил:

– Твоя мама была сложной личностью: многомерной и многоплановой. Но я видел главное в ней – глубокий внутренний дисбаланс. Она всегда больше жила своим творчеством, своими ощущениями, мыслями, образами, представлениями. Риточке трудно давался контакт с внешним миром. Если помнишь, она боялась даже грубых продавцов в магазине. Если получалась неприятная ситуация или, не дай бог, скандал, она терялась, плакала, не могла работать. В молодости она очень пострадала от чиновников в искусстве, от давления совкового менталитета, но не закалилась, а, наоборот, ослабела от этого. Когда она попала ко мне, я понял – это случай серьезный, тяжелый. Болезнь длится долгие годы, сейчас она прогрессирует, и если не принять должные меры, возможен полный распад личности.

Я вздрогнула:

– Безумие? Она сходила с ума?

– Это мог бы заметить только опытный психиатр. Знаешь, есть такие скрытые заболевания – их ход незаметен. Муж, жена, сын, дочь, наконец, не видят никаких изменений в близком человеке, но процесс идет, и в один решительный миг все удивляются внезапным переменам в облике больного. Он становится неадекватен, совершает странные, очень странные поступки… Ну, и так далее. Риточка находилась на стадии, предшествующей активным внешним переменам.

Ужас этих слов перевернул мне душу. Я тихо заплакала:

– Мама, – причитала я. – Мамочка, родная, как же так? Что же это… Почему я не видела? Ах, дура я, дура!

– Варя, не вините себя. Как я уже сказал, болезнь мог распознать только опытный психиатр. Я стал лечить ее. Мы поговорили, я сделал ряд тестов, созвал консилиум. Учитывая, что Риточка была творческим человеком, мы решили, что ей необходимо постоянно иметь возможность работать. Я предоставил ей одну палату полностью, там мы оборудовали для нее мастерскую. Сделали все, как ей было удобно. Риточка могла в любое время уходить домой и снова приходить в свою новую студию. Кстати, мастерская привлекала ее, и даже если ей не хотелось лечиться, она стремилась работать и снова приходила ко мне. Часто я проводил сеансы психотерапии прямо в ее палате, где она стояла за мольбертом. Поэтому и только поэтому ее полотна остались у меня. Она оставила их мне в благодарность за возможность творить.

– А почему же она умерла? – сдавленно спросила я.

– Это больше напоминает несчастный случай! – Он тяжело вздохнул, отвернулся, помолчал. Потом все же продолжил с горечью: – В моей терапии есть один этап. Самый сложный этап из всего курса, когда больной, уже ставший на путь выздоровления, вновь переживает катарсис. Он как бы в последний раз заглядывает в глубины своей души, решая раз и навсегда, что его ждет в будущем. В случае с Риточкой произошло несчастное стечение обстоятельств. Мы уже довольно долго были близки с твоей мамой. Наши отношения пошли ей на пользу. Я старался дать ей необходимые тепло и ласку, которых она была лишена долгие годы. Она благодарно принимала их… И тут я совершил глупость. Став близким ей человеком, а не отстраненным профессионалом, я потерял способность достаточно четко улавливать истинное состояние ее больной души. Я решил, что Риточка намного ближе к желанной для нас заветной цели, чем полагал ранее. Кроме того, Варенька, подготовьтесь, сейчас я скажу вам совершенно шокирующий факт. Кроме того, Риточка была беременна.

Я опешила. Сначала я подсчитала, что маме было тридцать девять лет, когда она умерла. Ну, допустим, она и не вспомнила о средствах предохранения. Для нее это было бы нормально. Но Костров-то?

– Вы позволили такому случиться? Она же была больна! Беременность – это не прогулка в Диснейленд! Это нагрузка, гормональные бури. У нее и так были с психикой проблемы, а тут еще и такое испытание!

– Ну, – Евгений Семенович покачал седой головой, – ты преувеличиваешь! Мы бы все равно поженились. Когда она узнала о ребенке, то очень обрадовалась. Сказала, что теперь сможет пережить вторую молодость, что ты тоже будешь рада! А если у больного такая реакция – значит, все идет в нужном направлении. Это стало дополнительным фактором, отвлекшим мое внимание. Я тоже радовался, готовился к переменам в своей жизни.

– А вы не женаты?

– Я женат, но в ту пору планировал развестись с женой и создать новую семью с Риточкой. Потом случилось страшное. Настало время катарсиса в нашей терапии, и когда Рита находилась в состоянии сильного эмоционального напряжения, она встретила, абсолютно случайно, своего старого знакомого. Из партийных функционеров местного масштаба. Этот человек в свое время сделал много плохого. Она встретила его, он напомнил ей прошлое. То время, когда ее унижали и подавляли. Она впала в депрессию, одно наложилось на другое. Риточка не выдержала и…

– Повесилась.

Мне это слово нелегко далось, но Кострову оно далось еще тяжелее. Он весь съежился, сгорбился, вжался в диван и закрыл лицо руками. Мне стало жаль его.

– Евгений Семенович, все хорошо. – Мне хотелось взять его за руку, но я не решалась.

– Нет, все нехорошо, – ответил он. – Варя, я сегодня уже не смогу с тобой поговорить…