Ключи от Москвы. Как чай помог получить дворянство, из-за чего поссорились Капулетти и Монтекки старой Москвы, где искать особняк, скрывающий подводное царство

Корней Чуковский заглянул в квартиру Алексея Толстого в неподходящий момент – ее хозяин в полумраке целовал какую-то женщину. Гость его смутил и испугал, он стал дрожать и умолять не выдавать тайны. «Пожалейте меня, пощадите меня!» – причитал растерянный писатель. Когда зажгли свет, Чуковский увидел, что его разыграли. Перед ним стояла Марьяна, дочь Толстого. Девушка собиралась уходить и прощалась с отцом. Такая мистификация нисколько не удивила гостя. Он знал, что Толстой с молодости любил шалить, гримасничать, каламбурить, придумывать смешные небылицы и превращать свою жизнь в театр.

Писатель нередко возвращался домой с нежданными гостями или за час предупреждал семью, что к обеду приедут человек тридцать, а если задавали вопросы, кто же будет, отмахивался: «Не приставайте! Мотался по городу, наприглашал не помню кого, но безусловно все – чудные люди!» Давайте представим, что мы тоже сидим за большим столом в гостях у Алексея Толстого. В позолоченных канделябрах мерцают свечи. Они бросают блики на дорогую, старинную мебель и отражаются в резном зеркале. Звенят хрусталики массивной люстры екатерининских времен, их отблески прыгают по роскошному фарфоровому сервизу. Нам чудится, что оживают предметы вокруг, шевелятся фигуры на вазах, а прекрасные дамы на картинах вот-вот покинут рамы и присоединятся к обеду.

«Мы боялись насорить, уронить, разбить», – вспоминал первый визит к Толстому литературовед Ираклий Андроников. Мы испытываем такое же беспокойство и переживаем, как бы не зацепить локтем английскую тарелку. Вот хозяин неторопливо и непринужденно рассказывает какой-нибудь нелепый случай, похожий на анекдот, и кто-то из гостей выбегает из комнаты – отсмеяться. Затем Алексей Толстой в красках описывает, как в Париже ходил на рынок в Латинском квартале, выбирал вино, такое древнее, что от пыли рук не отмоешь, как покупал камамбер, непременно свежий, чтобы утренняя роса не обсохла. Потом повторяет излюбленный жест, проводит ладонью по лицу, будто смывая паутину, и спрашивает, заранее зная ответ, пробовал ли кто-нибудь устрицы.

Наши соседи по столу, советские писатели, качают головами – они не видели заграницы даже во сне и едва ли завтракали в этот день. «Обрызнешь их лимончиком, подцепишь двурогой вилкой, а они пищат по дороге в рот», – делится Толстой впечатлениями об устрицах. Писатель любил вкусно поесть, и когда в 1934 году у него случилось два инфаркта, Максим Горький по-отечески наставлял друга, что не следует пить вино бочками, как делали деды в старину, и вообще лучше отдохнуть от наслаждений жизнью, особенно коллективных с пожиранием поросят. Современники не раз упрекали писателя в праздности, но многие и не подозревали о его фантастическом трудолюбии. Иван Бунин вспоминал, что Алексей Толстой напивался и объедался до безобразия, но проснувшись, тотчас обматывал голову мокрым полотенцем и садился за работу.