Дом для Гвидона

– Даруся, где ты шляешься? – спросил Негослав. – Мы уже и на железнодорожном переезде побывали, и винегрета в буфете навернули, а тебя все нет и нет

– А я у Светозара гречневой каши поела.

– Это правильно, – одобрил Негослав. – Подрыв материальной базы вероятного противника – благоугодное Камулу дело. Греби в гостиницу, мы по тебе соскучились.

Дарина поняла, что намечается оперативное совещание, и встала со стула:

– Вынуждена попрощаться. Командир ждет.

Светозар удержался в рамках – не задал лишнего или глупого вопроса. Вызвал такси, проводил до ворот, по пути поинтересовался:

– Но ведь было еще что-то? Вы бы не стали со мной разговаривать, если бы Гвидон по доброй воле примкнул к мятежникам. Вы принципиальная, Дарина. Я уже понял.

– Было, – согласилась Дарина. – Следующую сказку послушаете завтра. Если позволит жизнь и обстоятельства текущего расследования. А пока обдумайте факты. Я вам рассказала достаточно. Можно сделать кое-какие выводы.

– Спасибо.

Светозар открыл ей дверь такси и подарил крупное красное яблоко. Дарина сначала отказывалась, а потом перестала. Яблоко было сочным и вкусным. Как раз хватило на поездку до гостиницы.

Глава 2. Гвидон. Побег от прошлого

Сон пришел два месяца назад. Он летел сквозь море огня, вопя от ужаса, срывая голос и задыхаясь. Зная, что уже умер – похоронили. Выбили имя и фамилию на могильном камне.

Гвидон проснулся в холодном поту, еле-еле дополз до ванной, умылся и долго смотрел на себя в зеркало. Там отражался не сопляк-лейтенант, а заматеревший майор с диковатым взглядом. Он перебрал вехи реальности, сверяясь с календарем, контактами в телефоне и квитанциями в ящике шкафа. Посчитал на пальцах, убедился, что со злополучного назначения на «Грозу» прошло почти пятнадцать лет, превратился и лег на линолеум возле отопительной батареи. Батарея была холодной – в конце сентября в Ключевых Водах и балкон-то не всегда закрываешь – и противно давила на спину, препятствуя возвращению кошмара.

Утром он не нашел сил, чтобы идти на службу и смотреть в глаза Светозару. Позвонил, сказался больным. Подавил мимолетное искушение купить спиртное – как клеймо въелось самоограничение «не пить, чтобы не проболтаться» – и пролежал целый день на кровати, разглядывая потолок.

Воспоминания и осознание случившегося были не в диковинку – накрывало Гвидона не впервые. Настоящим беспамятством он наслаждался шестнадцать месяцев: в больнице после взрыва и в первый год службы в отдельном охранном полку Внутренних Войск, базирующемся в Лисогорске. За тот промежуток времени он себя не корил, как и за то, что отозвался на имя в госпитале. Врач спрашивал: «Гвидон! Ты слышишь меня, Гвидон?». Когда смог шевелить губами, честно шепнул: «Слышу». И позже отвечал на вопросы следователя, не скрывая провалов в памяти. Признался, что вел взвод, должен был выполнить поставленную задачу. Выполнил? Ему сказали, что выполнил. Добавили – взвод уничтожен, выжил только он, и теперь, в связи с состоянием здоровья, его переведут на легкую и необременительную службу. Не наградят, но и не разжалуют за допущенные ошибки.

То, самое первое и ложное знание, он переваривал очень долго. Постепенно привык к мысли, что пятнадцать оборотней погибли в огне из-за того, что он недооценил противника и не справился с командованием. Возблагодарил Камула, что его отправили на скучную охрану складов, где все подчинялось распорядку, установленному десятки лет назад, и не было возможности накосячить. Монотонная служба и размеренная жизнь успокоили, Гвидон восстановился физически, и постепенно начал проявлять интерес к волчицам – еще не думал о женитьбе, но присматривался к незамужним девицам, примеряя: «Подойдет? Не подойдет?». Тогда – после знакомства в баре, сдобренного шуточками и неуклюжими комплиментами – случилось возвращение утраченных воспоминаний. Волчица, улыбаясь, спросила:

– А фамилия у тебя красивая? Мне родители сказали, что внуков нянчить не будут, если на неблагозвучную поменяю.

Гвидон ответил, не задумываясь – само с языка слетело:

– Красивая. Вишневецкий. Твоим родителям понравится.

Сказал и замер: «Какой Вишневецкий? Почему Вишневецкий? Я же Яблоновский. Вот, в военном билете записано».

Он проводил волчицу домой и до пяти утра бродил по весенним улицам, не замечая аромата цветущих фруктовых деревьев. Сыпалось и сыпалось, как из дырявого мешка. Как поступил в общевойсковое командное училище, как на первом курсе получил увольнительную и билет на самолет. Как похоронил мать, сухо поздоровался с отцом – тот ушел к другой волчице, когда Гвидону было пять лет. Как оформил отказ от доли в наследстве в пользу младшего брата. Как потом приехал в родной городишко на неделю, надарил кучу ненужных разностей племяннику и пообещал брату звонить и писать. Это все делал он. Гвидон Вишневецкий. Это была его жизнь – до дня, когда он получил назначение на «Грозу».

Дни на «Грозе» вроде бы и помнились, и, в то же время, тонули в тумане. Было холодно и сыро, их держали на палубе, не кормили, иногда выдавали горячий чай. От чая Гвидону хотелось спать – непреодолимо, до отключки в вертикальном положении. Учебную высадку объявляли и отменяли дважды – из-за погодных условий. В итоге взводы отправили на берег, где их проинструктировал молодой полковник из Генштаба, зачитавший каждому лейтенанту задание из конверта.

Им выпала честь поучаствовать в учениях по проверке бдительности. Взводам приказали сдать армейские жетоны и документы, выдали муляжи взрывных устройств и координаты целей, где нужно было осуществить имитацию подрыва. Гвидон и его подчиненные получили по очередному стакану чая и отправились к нефтехранилищу в Гнилой Балке. В госпитале ему сказали почти правду. Он выполнил задание. Довел взвод до места назначения, не обнаружив себя перед противником. Его бойцы обезвредили охрану и успешно заложили муляж взрывного устройства согласно указаниям полковника. Гвидон помнил, что вышел на связь, доложил о выполнении на секретной частоте – почему-то ему никто не ответил – и принял решение ожидать нового приказа, не удаляясь от нефтехранилища. А когда их атаковала группа военнослужащих, не пожелавших вступить в переговоры, принял бой.

Следующую неделю он провел в поисках информации – осторожном сборе слухов и официальных сведений. Все, что он выудил из продырявленной контузией памяти, случилось на самом деле. Только оценивалось по-другому. Как отражение в кривом зеркале.

Оказалось, что взвод под его командованием совершил террористический акт, уничтоживший чуть ли не треть нефтехранилища. Что муляж был не муляжом, а самым настоящим взрывным устройством изрядной мощности. Что группа военнослужащих, атаковавших их в расчетной точке, была взводом отряда специального назначения, пытавшимся предотвратить теракт.

Тезка-командир наткнулся на него возле насосной станции и вступил в рукопашный бой. Рукопашный бой Гвидон любил, с большим энтузиазмом надавал противнику тумаков, отобрал оружие и провел удушающий прием, одновременно срывая армейский жетон – чтобы потом вернуть его побежденному за ящик пива. Врачи в госпитале говорили – повезло. Отбросило в открытый пожарный резервуар, не сгорел, не утонул, не задохнулся. Сильно контузило, получил серьезные ожоги, частично утратил память.

Его опознали по жетону, который он так и не выпустил из кулака. Зажал мертвой хваткой. Отпечатки пальцев у него не снимали – вероятно, сначала не хотели возиться с полутрупом, а потом перевели в другой госпиталь уже с карточкой, в которую были вписаны имя и фамилия. Гвидон покопался в последовательности событий, и выяснил, почему никто не заметил подмену. И он, и тезка Гвидон Яблоновский, были похожи внешне: оба высокие, массивные, склонные к полноте, мордатые, темно-русые, с распространенными серо-зелеными глазами. Гвидон Яблоновский был круглым сиротой, поступившим в Академию ВДВ по государственной квоте. Это исключило появление родственников в госпитале – опознали бы, несмотря на ожоги. Но к Гвидону никто не пришел. Яблоновский не дружил с однокурсниками, а на новом месте, по распределению, прослужил полтора месяца. Как и он сам.

Собрав доступные факты, Гвидон сел и расписал их на бумажке – пытаясь упорядочить знания и найти выход из положения. Настоящий он – Гвидон Вишневецкий – был похоронен в братской могиле возле нефтехранилища. Там после пожара свалили верхний слой почвы в овраги бульдозерами, а возле забора воткнули камень с двадцатью девятью фамилиями. Фальшивый он – Гвидон Яблоновский – уже год служил в Лисогорске, в отдельном полку Внутренних Войск. Командовал срочниками, охранявшими противогазы и перловку, исправно подписывал акты об утилизации по приказу майора и иногда разживался мешком макарон или закаменевших пряников.

Первый порыв – пойти в Следственный Комитет или военную прокуратуру – утих после новостей о мятежной «Грозе». Командира БДК выудили из ледяной воды, судили и расстреляли. Троих спасшихся членов экипажа освободили от ответственности – им удалось доказать, что они не согласились выполнять преступные приказы и были заперты в трюме. Еще троим спасенным дали разные сроки, от пожизненного заключения до пятнадцати лет – за измену Родине.

Гвидон не боялся расстрела – если бы точно знать, что осудят на смертную казнь, побежал бы к следователю вприпрыжку. Его пугало тюремное заключение. Особенно пожизненное. Он не знал, как доказать, что честно выполнял приказ. Шел к нефтехранилищу в полной уверенности, что участвует в учениях и несет в расчетную точку муляж взрывного устройства. Кто поверит? Гвидон даже фамилии того полковника не запомнил. И описать бы толком не смог – белый лис, почти альбинос. Молодой, надменный, смотревший на выстроившихся на палубе морпехов как на кучу навоза.

Он обдумал и отбросил идею застрелиться. Смерть без пользы ничего не меняла. Оставить письмо, которое скомкают и выкинут, чтобы не ворошить дурно пахнущую историю? Никто не будет искать того полковника – был ли он полковником? Гвидон не видел его документов: хватило формы, погон, пребывания на корабле, приказов, которые полковник поначалу отдавал в присутствии командира БДК.

Стрелочки, зачеркивание и вычеркивание натолкнули на приемлемый выход: перевестись в какой-нибудь отряд, где можно пасть смертью храбрых при выполнении служебных обязанностей. Принести пользу обществу, остановить террориста или наркомана, продлевая жизнь тех, кого хотели убить. Какая разница, под какой фамилией похоронят? Одна могила уже есть, родственники получили извещение. А Яблоновскому будет в глаза посмотреть не стыдно, если встретятся на небесной охоте, на полях Камула.

Приняв решение, Гвидон потратил два вечера, все-таки написал длинное письмо, в котором изложил все обстоятельства пособничества террористам и признал свою вину. Письмо отправилось в тоненькую брошюру «Выдержки из Устава караульной службы». Брошюра поселилась на кухонном подоконнике – чтобы следователи нашли, если дело дойдет до обыска. А сам Гвидон начал присматриваться к местным силовым структурам, чтобы проникнуть в какое-нибудь специальное подразделение.

Он выбрал Лисогорский ОМОН. Командир был мутным и вредным, зато его заместитель Светозар, частенько приезжавший на склады, вызвал у Гвидона ничем не объяснимое доверие. Первая попытка поговорить закончилась тем, что Светозар его послал. Это не удивило – взбодрило и придало никчемной жизни смысл. Гвидон начал бегать за Светозаром, напрашиваться на тренировки с его подчиненными, показывать документы и справки о состоянии здоровья. Однажды подкараулил его в чайхане «Рассвет», изложил свою биографию – не свою, конечно, а Яблоновского – и добился странного эффекта. Завидев его, Светозар рылся в карманах, находил пластинку жевательной резинки или карамельку, угощал и твердо говорил: «Немножко подлечись, а потом обязательно все обсудим».

Через год произошли два знаменательных события: Светозар занял место командира, отправленного в отставку за злоупотребления, а в прореженный отряд был объявлен конкурсный набор. Гвидон подал документы, устроившие отборочную комиссию, сдал все экзамены, прошел испытания и явился под Светозаровы очи, сияя от гордости. Светозар посмотрел на Гвидона, на бланки, подписанные тремя членами комиссии и врачами окружного госпиталя, на хвалебную рекомендацию от ротного из внутренних войск, и сказал: «Нет».

Пришлось возобновить беготню. Гвидон ловил своего будущего командира в чайхане, пельменной, на рынке, в парикмахерской, в прачечной и возле школы в дни родительских собраний. Домой к Светозару он не совался – понимал, что получит по физиономии и навсегда закроет себе возможность попасть в отряд.

Незаметно промелькнула очередная осень. Карамельки липли к зубам, Светозар устало повторял: «Сейчас у тебя все нормально, а, упаси Хлебодарная, головой ударишься, и что тогда? Побереги себя. Один раз повезло, второй раз легким испугом не отделаешься». Гвидон не мог объяснить, что ему до зарезу нужен второй раз, который оборвет бессмысленное существование, продолжал ныть и упрашивать, и добился-таки своего – Светозар взял его бойцом взамен лиса, уволившегося по семейным обстоятельствам.

Гвидон воспрянул духом. Впервые после выписки из госпиталя обрадовался первому снегу, охотно расчищал дорожки и плац. Слепил кособокого снеговика, вызвав снисходительную усмешку у Светозара. Служба была не в тягость – Гвидон ловко избежал назначения командиром отделения, выполнял приказы и ждал, пока ему подвернется шанс. Повезло прямо перед праздником, когда Лисогорск украсили рождественские венки, плетенки из соломы и можжевеловые бусы. Город готовился к Рождеству и Изгнанию Демона Снопа. Люди и оборотни покупали подарки, пекли имбирное печенье и украшали окна и елки светящимися гирляндами.

Они выехали на вызов «угроза применения оружия, захват заложника». Психически ненормальный человек, вооруженный двустволкой, украденной у соседа, выставил жену на балкон, на мороз. Сам тщательно и тепло оделся, вышел следом и громко пообещал добавить узор из мозгов супруги на заиндевевшее окно. Гвидон спустился на тросе с балкона сверху: стремительно соскользнул, зафиксировал коленями шею психа, перехватил ствол ружья, отводя в сторону – пуля ушла в воздух – и отправился в свободное падение, отстегнув страховку.

Он забрал только ружье. Псих, получивший удар ребром ладони по виску, осел под ноги жене. Падение с высоты сулило тяжкие телесные повреждения, несовместимые с жизнью – сумасшедший жил на седьмом этаже.

Оказалось, что у Камула совсем другие планы. Гвидон и ружье упали сначала на дерево, потом на чей-то гараж, помяли крышу и скатились в огромный сугроб. Ружье не пострадало. Гвидон вывихнул плечо, сломал ногу и крепко ударился головой. Его погрузили в ожидавшую под домом «Скорую» и отвезли в госпиталь, куда через час явился пылающий гневом Светозар. Врачи восемь раз просили его говорить потише, трижды выставляли из палаты и от безысходности напоили валерьянкой, которая не произвела никакого эффекта. Гвидон, оглушенный падением, втягивал голову в плечи и неумело врал, что страховка отстегнулась сама по себе. Светозар пообещал его уволить, громко хлопнул дверью и удалился.

Два дня в палате довели до беспросветной тоски. Гвидон вспомнил, как медленно приходил в себя в другом госпитале. После взрыва. Теракта. Как мучился от пробелов в памяти, спускался в холл и смотрел на тощую елочку с дождиком из фольги и пересохшими можжевеловыми бусами. Смотрел и не мог понять – праздновал ли он до этого Рождество? Позже всплыло само – дома не праздновали. Ни дни рождения, ни Преломление Хлеба, ни Солнцестояния. Мать ввела это правило после развода. Никаких праздников – и точка.

Светозар явился в палату вечером, в день Изгнания Снопа, осмотрел Гвидона, гипс, спросил:

– До машины доковыляешь?

Гвидон ответил:

– Да.

Он даже не поинтересовался, куда они поедут. Решил, что Светозар докопался до правды, вывезет его за город и собственноручно утопит. Вместо этого они поехали в кондитерскую, где получили заказанный торт, а потом в магазин за майонезом и зеленью.

Светозар забрал его из госпиталя к себе домой – привез, официально познакомил с детьми и женой, усадил за праздничный стол. Это было так странно, что Гвидон молчал и старался поменьше есть, опасаясь ляпнуть что-нибудь лишнее или разорить командира. Незадолго до полуночи, когда Светозар резал торт, Гвидон признался, что ему больше всего понравились маринованные кабачки. Жена командира, Калина, удивилась тому, что Гвидон их раньше никогда не пробовал, и пообещала выделить банку в День Подарков. То Зимнее Солнцестояние заложило основу многолетней традиции. Гвидона регулярно приглашали в дом, он приносил торт, до отвала наедался маринованных кабачков и утаскивал двухлитровую банку с собой, жалея, что Калина не любит закатывать трехлитровыми баллонами.

Думал ли он о том, чтобы рассказать правду? Конечно, думал. Готовил речь, проверял брошюру с письмом, мысленно назначал дату. И каждый раз что-то мешало – то не хотелось портить чужую радость, как в тот день, когда сияющий Светозар объявил, что старший сын поступил в архитектурный институт. То случалась долгожданная возможность расстаться с жизнью, Гвидон попадал в госпиталь, приходил в себя под знакомые гневные вопли и не осмеливался усугубить командирское недовольство. Первый раз помешало разжалование Светозара, а потом, в Усть-Белянске, долго было не до разговоров – им выпал тяжелый год, полный проблем.

Время сыграло коварную шутку. За ворохом ежедневных забот Гвидон начал забывать, что совершил преступление. Ушла острота, воспоминания всплывали только после ночных кошмаров и вызывали глухую боль – как при зажившей ране. Теперь он уже не знал, как заговорить со Светозаром.