Золотой день

– Госпожа Дилара, так нельзя, – периодически принимались поучать ее медсестры, – вы их избалуете, этих больных. Приходят к вам в кабинет, как к себе домой, когда хотят. Надо их приучать к порядку.

– Ты неправа, – не ленилась объяснять свою позицию она, – ты же видишь, кто ко мне приходит. Эти женщины читать-то едва умеют, что они понимают в часах приема да в предварительной записи! Услышала от такой же соседки, что там-то и там-то есть такая хорошая добрая докторша, неделю с духом собиралась, вот пришла наконец. Если ее сейчас не принять, она может вообще больше не прийти и остаться без медицинской помощи. Их мужчины, как правило, считают, что с беременностью и родами женщины должны справляться сами – на все воля Аллаха. И случись что: умрет младенец или роженица, – тоже воля Аллаха, ничего не поделаешь… Как будто им все равно!

«А вам не все равно?» – читала она обычно на лицах своих вынужденных задерживаться вместе с нею слушательниц.

«Нет! – хотелось крикнуть ей в молодости на весь свет. – Мне не все равно, и я не буду с этим мириться! Эти несчастные женщины, закутанные в свои плащи и тюрбаны, ничего в жизни не видящие, кроме кухни, уборки и огорода, постоянно беременные или кормящие, не умеющие читать и не знающие о правах человека, если это не права мужчины, не любящие своих мужей, насильно выданные замуж и не смеющие мечтать о любви и счастье, – кому-то же они должны быть небезразличны! Они живут совсем рядом, на соседних улицах, теснятся в крошечных домишках на горах, и когда их домишки сносят, чтобы построить квартиры-люкс, мы облегченно вздыхаем, потому что не будем видеть их опущенных глаз и грязных детей!»

«Я врач, и мой долг им помогать», – более сдержанно говорила она в зрелом возрасте. И видела, что помочь им нельзя. Как можно помочь тому, кто активно сопротивляется помощи?

Быстро выписывая направления на анализы, она вспоминала, как раньше всегда расспрашивала этих несчастных, пыталась понять, а главное – объяснить им, что так жить нельзя, что нельзя забывать о себе, о собственной личности, что надо стараться быть счастливой, учиться, читать, снять заслоняющий полмира платок с головы. Она приводила в пример себя, рассказывала о женщинах, преуспевших в жизни, работающих, как мужчины, и свободных, как те же мужчины. Робкие, терпеливые, покорные и при этом недоверчиво отчужденные взгляды расхолаживали, и Дилара давно бросила свою феминистскую агитацию. Убедить их пользоваться контрацептивами – вот предел мечтаний. Однажды она, наплевав на все этические нормы, не сообщив пациентке, тайно поставила ей спираль: у той было шестеро детей, два выкидыша, целый букет болезней, и еще одни роды могли убить ее. Но даже ради уже рожденных детей ни она, ни ее муж не готовы были отказаться от вдолбленных им с детства стереотипов. «Это грех, на все воля Аллаха», – упорно повторяли они, не слыша ни одного из разумных доводов, которые, тратя драгоценное время, приводила им доктор.

Доктор-женщина.

«Они» ходят только к женщинам.

Не задумываясь о том, что эти образованные, серьезные, ухоженные современные дамы – такие же женщины, как они. Что у этих врачей есть мужья, дети, домашние заботы, секреты приготовления маминого пирога или плова. Наверное, этим женщинам без возраста, одетым в свою униформу мрачного цвета, такие, как Дилара, кажутся существами иной породы. Что-то вроде третьего пола. И ничего с этими предрассудками не поделаешь.

Хорошо еще, что в Измире их не так много. Диларе приходилось бывать на востоке страны, и там, где нормальных, с ее точки зрения, женщин было меньшинство, она чувствовала себя совсем плохо.

А теперь вдобавок появились и другие – образованные, современные, обтянутые джинсами и удлиненными пальто и при этом закутывающие головы во все тот же тюрбан! Это было просто непостижимо: эти, новые, боролись за свое право ходить в своем платке в университеты и лицеи, работать в государственных учреждениях, вести программы на телевидении, они ловко водили машины и хихикали со сверстниками мужского пола, не опуская глаз, они подняли шум на всю Европу, и все из-за своего драгоценного тюрбана! Диларе это казалось лицемерием: если боретесь за образование и прочие права, если не стесняетесь выступать на публике и в прессе, то, господи, что вам прятать под платком?! Все, что нужно, можно прекрасно спрятать под юбкой.

Нет, ее дикие клиентки в каком-то смысле лучше, честнее этого нового поколения мнимых традиционалисток.

Пациентка сунула рецепты в сумку и, встав, начала поправлять тюрбан, сбившийся на гинекологическом кресле. Дилара против воли следила за ее увешанными тонкими золотыми браслетами руками с коротко остриженными неухоженными ногтями. Шелковая ткань выскользнула, платок упал на плечи, и стало видно, что женщина действительно молода, а волосы у нее подкрашены и весьма модно уложены.

– Вот всегда бы так и ходили, – не удержалась Дилара.

– Что вы, доктор! Как можно?.. Грех… – ловкие привычные движения – платок окутал голову, и от молодости и привлекательности мало что осталось.

«Успею или нет?» – думала она о своем, ища в компьютере данные на следующую, уже вошедшую женщину. Эта была стара, платок на голове совсем темный, морщинистое лицо, тусклые глаза и губы, расплывшаяся фигура. Дилара помнила ее: сама делала ей сложную операцию, теперь наблюдала, заставляя хоть раз в два-три месяца приходить на осмотры. Вот и дата рождения – на год старше самой Дилары. Всего на год – какой ужас!

Моя руки перед осмотром, она с опаской покосилась на зеркало.

«Неужели и я такая?» – «Нет-нет, – как сказочной королеве, ответило ей не слишком чисто вымытое санитаркой стекло. – Ты еще очень ничего. Располнела, конечно, но при твоем росте это даже эффектно. И кожа пока тьфу-тьфу-тьфу, и глаза. Без косметики, понятное дело, не выйдешь, но если все, что нужно, замазать и подмазать – вполне. Волосы только… что же, черт возьми, случилось с волосами? Не тяни, не тяни руку, уже перчатку надела! – Дилара испуганно отдернула потянувшуюся было к прическе руку в резиновой перчатке. – Линяю, как кошка или собака – кто там из них сильнее линяет? Этак все волосы вылезут! Надо сегодня Мери спросить, что делать. Может, какие-нибудь лекарства есть. Авитаминоз обычно весной, кровь у меня в норме, неделю назад сдавала. И вроде лето нормально прошло. Летом я бы поняла: солнце, соленая вода, жара… Но ведь это когда началось? Месяца два, три? Кошмар просто. Только бы к Мери успеть…»

– Меня сегодня не будет, – как можно тверже сказала она, отпустив последнюю больную. – Если что-нибудь срочное, звони на мобильный.

Медсестра кивнула. Она-то прекрасно знала, что, едва за доктором Диларой закроется дверь, она скинет опротивевший белый халат и тоже уйдет. Мало ли что тут срочное, у них всегда все срочное, у этих больных. Надо бы попробовать перевестись к другому врачу: эта просто фанатичка какая-то, с утра до ночи вкалывает и других заставляет. Как будто у самой ни мужа, ни ребенка, ни дома. Только о работе и думает, ни отпроситься пораньше, ни опоздать.

Девушка, конечно, не могла знать, что на этот раз доктор Дилара Унал спешит вовсе не в свой частный кабинет, где она в определенные дни принимала постоянных больных. Она спешила в парикмахерскую.

Дилара отнюдь не была фанатичкой, она следила за собой, обожала хорошо выглядеть и одеваться, особенно когда было кому это оценить. Муж никогда не замечал ни новой прически, ни изменившегося цвета волос, ни тем более свежего маникюра или новой блузки. Свекровь, наоборот, все замечала – и поджимала губы:

– Сколько же это стоит? – всем своим видом выказывая неодобрение легкомысленному, никому не нужному расточительству.

– Я неплохо зарабатываю, мама, – обиженно в молодости и почти равнодушно сейчас отвечала Дилара. – Я не домохозяйка, целый день на виду, я не могу позволить себе опускаться.

– Если ты половину заработка будешь тратить на наряды и косметику…

– То у нас останется вторая половина, правильно? Все равно выгодно, – насмешничала она раньше, когда эти пикировки со свекровью казались ей чем-то важным.

«Странно, как устаешь что-то кому-то доказывать, – думала она, пока давняя знакомая парикмахерша Мери мыла ей голову. – Все равно никого никогда не переубедишь. Ни этих женщин в тюрбанах, ни свекровь, ни подруг. Нечего и стараться. А сколько я нервов, сколько сил потратила на эту вечную борьбу со всеми! Хорошо, что с возрастом непримиримость проходит. Не у всех, наверно, но у меня почти прошла. Неохота превращаться в злобную, всеми недовольную старуху…»

– Меричка, что у меня с волосами?

– А что у тебя с волосами? Все нормалек, вот седину сейчас закрасим…

– Да там скоро красить будет нечего, разве что лысину! Они лезут просто клоками. Хоть тюрбан надевай!

– Да что ты, посмотри, как сейчас все чудненько уложим. Это возрастное, наверно. Лук пробовала втирать?

– Лук?! Я же с людьми работаю, от меня все шарахаться будут! А возраст… не думаю, Меричка, мне же пятидесяти нет, вон Лили и Эминэ старше, а у них все в порядке. И у Гюзель – мы же с ней ровесницы, в одном классе учились.

– Ну, у Гюзель волосы пересчитать можно, и всегда они у нее такие были. А Лили у меня не бывает: я не ее класса мастер. С тех пор, как ты ее приводила, больше не показывалась. Такие, как она, любят, чтобы к ним на дом приходили… Ну как, посмотри-ка? Пойдет?

Мери делала последние движения феном.

– Кстати, знаешь, многие жалуются, что волосы выпадают. Экология, наверно, такая. Но ты пока еще очень даже… посмотри… даже жалко для кучки старых теток тебя причесывать, – и, склонная, как все парикмахеры, к болтовне и психолого-физиономистским обобщениям, добавила: – Между прочим, «леди Ди», молодые женщины наряжаются и прихорашиваются ради мужчин, зрелые – сами для себя, а старые – знаешь когда? Перед встречами с подругами юности! Делай выводы!

6

Автобуса не было уже двадцать минут. В каком-то смысле это даже радовало: значит, скоро придет, не бывает таких огромных интервалов. Но и двадцать минут на холодном пронизывающем декабрьском ветру – это очень долго. Если бы была теплая одежда…

Эминэ поежилась и с грустью вспомнила оставленные дома толстую удобную куртку и пушистый шарф, который при необходимости можно накинуть на голову. И старые твидовые брюки – она привыкла носить их зимой почти ежедневно. Кроме особенных дней, вроде сегодняшнего. Колени мерзли в тонких колготках, но не являться же на золотой день небрежно одетой.

Элегантное полупальто, дорогая и качественная вещь, видимо, не было рассчитано на такую необычно холодную для Измира зиму; надо было поддеть под него жилетку. Но кто же знал, что автобуса так долго не будет! А снимать при всех серую вязаную жилетку, свалявшуюся от времени в противные комочки, – нет уж, лучше потерпеть! Тонкий черный шарф из натурального шелка, недавнее приобретение Эминэ, которого никто из подруг еще не видел, трепыхался на ветру и тепла, разумеется, не давал. Зато изящно вырезанные по краям, вышитые вручную лиловые ирисы идеально сочетаются с оттенком новой блузки и чуть более темной, почти бордовой юбки.

Эминэ скосила глаза на подругу.

Селин ничего не сказала про шарф, значит, наверняка его заметила и на днях купит такой же. Если найдет. Эминэ отнюдь не собиралась откровенничать и сообщать, где и за сколько она его купила.

«Наверное, неплохо смотрится на ветру», – она мельком оглядела ожидающих автобуса и поняла, что оценить ее красоту некому: все, съежившись и пряча носы в шарфы, а руки в рукава и карманы, смотрели только на номера подходящих автобусов, и никому до нее не было дела. А Эминэ не привыкла к такому.

Обычно ее тяжеловатую, чуть мрачную и чуть цыганистую красоту замечали, на нее оглядывались на улицах, засматривались в магазинах, причем не только мужчины, но даже женщины и дети. И красота эта почти не тускнела с возрастом. Хотя нельзя сказать, чтобы Эминэ выглядела моложе своих лет, вовсе нет; но в то же время, глядя на нее, никто не думал, что перед ним хорошо сохранившаяся пятидесятилетняя женщина, никто вообще не думал о ее возрасте, это была красивая женщина и все. Единственное, о чем она заботилась, это чтобы седина была вовремя закрашена и волосы имели не более черный цвет, чем им положено. Остальное: и прекрасная осанка, и хорошей формы руки, и рисунок бровей, и разрез глаз, и смуглая, пока гладкая кожа – было дано ей природой.

Вот уже несколько лет Эминэ не без злорадного удовольствия наблюдала за суетой молодящихся подруг. Кремы, диеты, витамины, прогулки – никто из них, кроме Лили, не мог себе позволить ни косметических операций, ни курсов массажей, ни дорогих омолаживающих или якобы омолаживающих препаратов, но они старались изо всех сил. Эминэ никогда не унижалась до этих разговоров. И оставалась в меньшинстве – в компании небрежно одетой, не следящей за собой, но пока миловидной Софии и вызывающе некрасивой, блеклой, длинноносой Гюзель.

Стоящая рядом Селин, ее соседка и, как считалось, лучшая подруга, картинно поежилась и подняла воротник лисьего полушубка.

– Хорошо, что я надела шубу, холод-то какой! – недовольно заговорила она. – Как ты не мерзнешь в таком тонком пальто? Почему ты не надела норку?

– Это кашемир, он очень теплый, хоть и тонкий. А норку я отдала перешивать. Той модели сто лет. Если не получится, как я хочу, наверное, надо будет новую покупать.

Лиса, надетая на Селин, была гораздо старше висевшей в шкафу и вовсе не отданной на переделку норки. Но что поделаешь, в Измире так редко выдаются холодные дни, что женщины, имеющие такую роскошь, как мех, носят свои шубки не годами, а десятилетиями – максимум неделю в году, иногда при весьма теплой погоде и страдая от жары. Покупать новую шубку – зачем? Старой сносу не будет, даже если модель давно вышла из моды. Купить новую шубку – все равно что купить новую машину, мебель или квартиру. Причем на машину, мебель или квартиру мужья согласятся скорее, чем на шубку. Переделка шубы у скорняка – эпопея, приравнивающаяся к ремонту квартиры или разбивке газона с клумбами на дачном участке. Дело дорогостоящее, не всем доступное, отнюдь не продиктованное необходимостью. И Селин предстояло носить свой лисий полушубок еще не один сезон. О чем прекрасно знала Эминэ. А ее норковую шубу все уже сто раз видели, зачем же ее надевать, даже если холодно? Куда выигрышнее померзнуть полчаса, зато сообщить всем об отданной на переделку дорогой, но – увы! – немодной вещи.

Соседка проиграла раунд и поджала губы.

– Надо было все-таки поехать на триста первом, полпути бы проехали, а там пересели, – она с сожалением посмотрела вслед отъехавшему от остановки неподходящему номеру.