Осколки тебя

Ого! Неслабое признание. Оно сваливается на меня, как куль с мукой, и я присвистываю. Смотрю на брата, закидывая руки за голову:

– Охренеть! Да ты спятил, чувак!

Алекс в ответ молчит, и я даю ему шанс.

– А может, тебе только кажется?

– Нет, – он уверенно отвечает. – Давно уже. Я чувствую.

Мне смешно. Время сопливых Ромео кануло в лету еще с того момента, как Хью Хефнер распродал первый тираж «Плейбоя», обоих Кеннеди уличили в измене, а человечество догадалось снимать порно. Какая к чертям любовь?!

– Знаешь, – отвечаю брату, – когда в седьмом классе Бриджит Доу дала мне подержаться за ее грудь, я такое почувствовал… Пока два раза не спустил в туалете, не мог успокоиться!

Алекс со смехом стонет. Привстав на локте, с силой запускает в меня подушкой.

– О, Господи, Картер, заткнись! – просит. – Ну, почему ты хоть иногда не можешь быть серьезным!

Я могу, и еще как, но только не тогда, когда родной брат несет подобную чушь!

– Потому что от твоих признаний, Ал, меня сейчас стошнит! Ты еще не был ни с одной девчонкой, да что ты можешь знать о любви? Это же так очевидно!

– А ты?

Алекс возвращает мне вопрос, а я ему – подушку. Приваливаюсь голой спиной к стене и предупреждаю, наставив палец:

– Вот даже не начинай забивать мне баки подобной хренью! И не подумаю отвечать!

Но Алекс не был бы сам собой, если бы тоже не сел в постели и не добавил упрямо:

– Но это правда! Это по-настоящему, понимаешь? Лена добрая, умная и очень красивая девушка! – Он на секунду пытается спрятать слова за смущенной заминкой, но желание сказать побеждает: – И она тоже меня любит.

Этот день просто достал отстойными сюрпризами, и я с сомнением фыркаю:

– Девчонка, как девчонка. Две руки, две ноги… задница! Хм, по идее, уже должна быть, правда, я не заметил.

– Картер, если ты не заткнешься, я обижусь! – сердито обещает Алекс, и я сдаюсь:

– Ладно, успокойся!

Я встаю с кровати, подхожу к окну и убираю жалюзи. Усевшись на подоконник так же, как еще недавно брат, достаю из тайника под ним пачку сигарет, зажигалку и закуриваю. Затягиваюсь, выпуская дым в открытую створку.

– Так я не понял, Алекс, – спрашиваю. – Ты ее все-таки поцеловал, своего Трескунка? Или снова мялся, как дурак?

– Нет, не мялся. Все получилось само собой. Картер?

– Что?

На улице темная ночь и лишь горит фонарь у дома Холтов. В окне девчонки на втором этаже тускло светится ночник, и я вдруг думаю, как долго в это окно смотрел Алекс, прежде чем я пришел.

– Мне кажется, я буду любить Лену всегда. Мне больше никто не нужен.

Это признание звучит негромко, и то ли ночь виновата и усталость, а то ли искренность в голосе брата, но я наконец понимаю, как именно звучит чувство, облаченное в звуки и рожденное сердцем. И больше не хочу смеяться. В этих звуках, повисших в комнате, я вдруг ощущаю себя незнакомцем, случайно оказавшемся в мире, о существовании которого даже не догадывался.

Слова иногда ничего не значат, распадаются фоновым крошевом в воздухе и уносятся с ветром, не оставив следа. А иногда их вес так ощутим, что собственная жизнь в сравнении с ними кажется блеклой точкой, затерявшейся в наслоении шелухи. Смети ее, и ничего не останется.

Конечно, я говорю Алексу глупость – на другое я сейчас не способен. Только криво улыбнуться перекошенным ртом и сузить глаза от попавшего в них дыма:

– Ну, и как ты эту гребаную любовь чувствуешь, Ал? Каким местом? Хочется посмотреть, что у Трескунка под юбкой?

Он не обижается, хотя я этого жду. Мне этого хочется, и знать бы еще, почему! Но вместо обиды, Алекс поднимается с кровати, включает светильник и подходит к столу. Открыв верхний ящик, достает оттуда свой дневник и раскрывает его. Показывает мне.

Этот дневник – очень личное, я никогда не заглядывал в него прежде, но сейчас вижу между исписанных страниц алое перо красного кардинала.

– Одно перо мы поймали с Леной в нашу первую встречу. А второе – сегодня под Белым дубом, и я ее поцеловал. Вот так, Картер, я чувствую любовь. Как это перо в моем дневнике, понимаешь?

И пока я ошарашенно на это смотрю, Алекс закрывает дневник и прячет назад в стол. Улыбается мне, смущенно зарыв пальцы в волосы – еще живой, настоящий, и счастливый. В эту глухую ночь в нашей спальне осветленный чувством, способным из любой щели прогнать темноту.

Пройдут годы, но я навсегда запомню его таким.

– И что ты теперь скажешь, брат? – спрашивает меня, всматриваясь в мои глаза, словно надеется увидеть в них понимание. Отражение переполняющих его эмоций и самого себя – для нас всегда это было важно. Но, к сожалению, я не могу ему этого дать.

Мне нечего сказать. Я качаю головой и сминаю сигарету прямо о подоконник.

– Господи, Ал, ну и дерьмо!

Глава 5

Картер

Спустя год

Старшая школа

Пятница. Сентябрь. Пять часов по полудню.

Я знаю это потому, что все время смотрю на часы, на которых бегут секунды, почесывая ногтем большого пальца сухие губы.

Солнце жарит так нещадно, что кажется пни каблуком иссушенный добела гравий, и он рассыплется в пыль.

В небе не видно птиц. Листва на вязах повисла ошметками, но в тени дырявого навеса старого склада за гаражом отца Лукаса, где мы собрались, дышать почти сносно, и ноздри напряженно втягивают жаркий ад дня.

– Как думаешь, Картер, у них получится? У Криса и парней? Все-таки этот жирдяй Хиггинс хитрая тварь. Крис уверен, что в прошлом он наверняка уже проворачивал подобное, иначе бы не действовал в городе так нагло. А ты как считаешь?

Глаза Лукаса лихорадочно блестят и пот, выступивший на висках, говорит куда красноречивее самого вопроса. Я поворачиваю голову и смотрю на друга.

– Получится, Палмер. Но я все равно считаю, что они идиоты.

– Почему? – возражает друг. – Разве он не заслужил, этот Хиггинс? Ты слышал, что мужика, который продал ему бар на Мелборн-Лейн два года назад, прошлой весной нашли мертвым в Рваной лощине у Кораллового холма?.. Так вот, этот мужик сам согласился на сделку с Хиггинсом и все подписал, тут не подкопаться. Странно другое: зачем ему понадобилось вдруг продавать бар, который процветал, да еще за четверть цены, а?