Дети золота, дети песка

Не волнует его ненависть отца, как не волнует и то, какая судьба уготована ему самому. Он привык ощущать себя изгоем и убийцей, но никогда не желал зла Ренэйст. Брат и сестра по крови, не товарищи они друг другу, а узы, связывающие их, тоньше конского волоса. Только не остановило это Белолунную, не помешало пойти на риск, проведя Братоубийцу на борт драккара. Зло качает Витарр головой; что теперь толку думать об этом? Поплатилась она за свою доброту, и теперь тело любимой конунговой дочери качает колыбель мертвых южных вод.

Старшего отдали пресной воде, младшую – соленой. Один он остался, не живой и не мертвый.

За тяжелой дубовой дверью повисает тишина, и Витарр напрягается, вслушивается. Кто знает, что сделает с собой безутешная женщина? Всегда матери ближе дочери, а кюну и без того лишили ее в ту пору, когда погиб Хэльвард. Вместо того чтобы вскармливать ее, обучать женским премудростям, Йорунн наблюдала лишь со стороны, как растет Ренэйст заменой погибшему брату. Даже из лука заставили научиться стрелять, забрав прялку и велев ступить на воинский путь. Быть может, тешила себя Йорунн надеждами на скорое рождение внуков, а теперь нет у нее детей, что продолжат их род.

Кто знает, что сделает с собой безутешная мать?

Витарр тянет было руку, чтобы, распахнув дверь, оказаться рядом, пресечь необдуманный шаг, но до слуха его доносится сдавленный всхлип, и выдыхает Братоубийца. Должен ли радоваться он тому, что она плачет? Но так он знает, что мать жива. Нет ничего, что могло бы быть важнее этого.

Сжав и разжав пальцы, убирает он руку от двери, прижимаясь к заледеневшей древесине лбом. Кажется ему, что Йорунн не обрадуется, если он подойдет к ней. Не приголубит, не приласкает. Простила она ему смерть Хэльварда, но Ренэйст не простит.

Ненависть матери принять он не готов. Оставив кюну наедине со своим горем, Витарр уходит прочь.

Скрипит снег под тяжелыми его сапогами, когда, обогнув Великий Чертог, хромая, идет он в сторону Дома Солнца. Накидывает на темную свою голову глубокий капюшон, скрывая лицо в тени, и держится стен домов, скрываясь от бдительных взглядов стражников. После произошедшего люди обозлились на него лишь сильнее. Стоит ли удивляться? Ренэйст всеми любима, надежда своего народа, будущая правительница. Подруга, дочь, возлюбленная.

Если б не Ульф, конунг еще в море вырвал бы сердце из его груди, оттого и нет у него желания лишний раз попадаться ему на глаза. Никогда Ганнар Покоритель не поверит в то, что сожалеет Витарр о гибели своей сестры. Охотней примет он то, что его, ублюдка, тайком выносил Локи из колыбели, отдавая великанше Ангрбоде – той, что приносит горе, – дабы та вскормила Братоубийцу своим молоком.

Коль отпрыском Локи считают его, то единственная сестра, что есть у него, – владычица Хель, а Фенрир и Ермунганд приходятся ему братьями. Что ему горевать по каким-то волчьим детям?

Но он горюет, и горе это, безутешное, скрыто во тьме за его ребрами.

Он видит его выходящим из Дома Солнца и останавливается, желая остаться незамеченным. Нечасто можно встретить его в этой части Чертога Зимы, но Медведя нельзя с кем-либо спутать. Тень печали омрачает лицо Хакона, останавливается он на самом пороге и замирает, глядя на холодный лик Луны, не моргая. Ни слова о случившемся не сказал берсерк ему после плавания, оно и к лучшему. Коль и винит его, как и все вокруг, только держит в себе. Не хочет Витарр оказаться рядом, когда ярость переполнит чашу его духа, и тогда зверь вырвется из его грудины. Отступает Витарр назад, ступая след в след, но снег скрипит, и в полной тишине бесконечной ночи звук этот кажется оглушительным. Хакон закрывает глаза, облачко пара срывается с губ его, когда он, выдохнув, произносит:

– Тьма больше не скроет тебя от чужих взглядов, Витарр Братоубийца.

Хмурится Витарр от слов этих, но выходит вперед, стремясь скрыть хромоту. От уголка левого глаза по скуле вниз к шее проложила себе по лицу Хакона путь глубокая рана, обещающая остаться на коже шрамом. Напоминанием о случившемся крушении прослужит она до тех пор, пока не шагнет воин под рухнувшие своды Вальхаллы. Никогда ему не забыть о своей потере. Витарр останавливается, между ними – от силы десять локтей, но нет в нем ни волнения, ни страха. Ничего, кроме сожаления, не осталось в его сердце, и потому голос его спокоен, когда звучат его слова:

– Нечасто навещаешь ты солнцерожденных, Хакон.

Ухмыляется Медведь.

– Желал узнать ответ на свой вопрос. Как оказалось, в этом ведуны не отличаются от вельв.

– И каков же ответ?

Вновь возводит Хакон взгляд к Луне и полнится болью утраты подобно кубку, в который льется яд. Обжигает тоска изнутри, душит длинными пальцами, а холод лишает сил. Что ему теперь победы и битвы? Что до света холодных звезд и блеска льда в бледном сиянии небесного ока?

– Им это неведомо.

Лишь глупец не догадается, что за вопрос тяготит думы Хакона. Каждый, кто был в тот миг на борту кнорра, видел, как исчезла Ренэйст в соленых водах. Как могла остаться она живой? Богиня Ран заберет в свои пенные чертоги каждого, кого поймает в сети. Боги, хоть и мертвые, но всегда получают все что хотят.

Быть может, в ту ночь, на Зеркале Вар, должны были погибнуть они с Ренэйст. Быть может, он следующий.

Витарр отворачивается, и взгляд его падает на стену, ограждающую Чертог Зимы от леса. Там, на заснеженном холме, готовят погребальный костер для его сестры. Когда на земли северян опустилась вечная зима, они перестали возводить курганы, ведь почва промерзла настолько, что даже мертвым не осталось места в ее чреве. Смерть больше не несет в себе чести, лишь слезы и боль. Каждому ведомо, что дух погибшего воина не попадет на порог Вальхаллы, а иные души не примет у себя владычица Хель. Неизвестно, что ожидает их после гибели, оттого не торопятся они умирать.

Замечает, что и Хакон смотрит в ту сторону; каково ему будет хоронить любимую женщину? Он был на борту кнорра, когда это произошло. Мог спасти ее, но Ренэйст предпочла сохранить жизнь какой-то рабыни. Сестра его всегда была слишком добра, и это ее сгубило.

Хакон едва ли не с детства мечтал о ней. С тех самых пор, как конунг привел его из набега, холодного и одичалого. Должен был заменить Ренэйст Хэльварда, а стал ей вовсе не братом. Не одобри Покоритель этот союз, никогда бы не позволил оборванцу посмотреть на свою драгоценную дочь. Только вот едва ли не больше, чем сами возлюбленные, ждал он их свадьбы, что никогда не случится.

Никогда не станет она женой. Не даст ее чрево жизнь. Кормит Ренэйст морское чудовище, что качает ее в тугих кольцах, играя с прядями белых волос.

Погребальный костер будет пуст. Нет у них тела, которое они могли бы предать огню, и это не та участь, которую заслужила его сестра.

Качает Медведь головой, отвернувшись, и проходит мимо Витарра, желая уйти. Братоубийца продолжает смотреть на звездное небо, чувствуя, как ворочается горе, и говорит тихо, едва ли не шепотом, зная, что слова эти причинят боль:

– Ты был бы ей хорошим мужем.

Хакон останавливается, ладонью сжав эфес меча, покоящегося у него на боку. Спина у него прямая, словно из камня высеченная, и в ночной тишине слышит Витарр скрип его зубов, когда крепко стискивает челюсти. Так и не повернувшись, отвечает Хакон лишенным огня голосом:

– Был бы.

Погребальный костер полон подношений.

Изогнутый лук – не тот, что принадлежал Хэльварду и достался Ренэйст по наследству, ведь он сейчас покоится на морском дне, – и колчан, хранящий стрелы с белоснежным оперением, украшения и меха, разбросанные по всей поверхности деревянного постамента. Посуда и одежда, гребень и зеркало, некоторые личные вещи – все это должно облегчить жизнь погибшей, помочь ей занять должное место в ином мире. Но какой в этом смысл, коль тело ее не будет предано огню? Она погребена под толщей воды, ей не пригодятся все эти дары. Каждый пришедший на похороны оставляет свой дар, выказывает уважение, и думы их полнятся только мыслями о Ренэйст. Сожалеют о том, что не смогли помочь. Сокрушаются, что она погибла, такая юная. Волнуются, не зная, что будет дальше. Возможно, кто-то даже удовлетворен подобным исходом.

Этот ритуал нужен только живым. Ренэйст до него уж вряд ли есть дело.

К кургану стянулись все жители и гости Чертога Зимы. В своих темных одеждах на белом снегу кажутся они стаей ворон, беспокойными птицами. Видит Витарр, как под руку ведет Хакон его мать, бледную и безликую кюну. Йорунн сжимает в руке ту самую куклу, с которой так любила играть Ренэйст, но не кладет ее к остальным подношениям. Не так просто хоронить второго ребенка, не так просто прощаться с кровью своей и плотью.

Медведь останавливается у изголовья кургана. Его тяжелая рука накрывает хрупкие женские плечи, и Витарр видит, как он что-то говорит ей. Кюна лишь отрицательно качает головой, прижимая тряпичную игрушку к своей груди. Это Витарр сейчас должен быть рядом с ней. Поддерживать Йорунн, утешать ее, согревать своим присутствием. Единственное дитя, которое у нее осталось.

Гул голосов рассекает ночную тишь и смолкает лишь тогда, когда появляется конунг. Ритуал начинается.

Приглашенная из лесной глуши вельва не внушает Витарру никакого уважения. Древняя слепая старуха вряд ли сама понимает, что происходит, пока обходит сложенный курган, напевая свои заклинания, призванные облегчить духу погибшей дорогу по ту сторону. Витарру так и не удается понять, чей именно дух они сопровождают, если у них нет даже тела почившей. Ему бы хотелось верить в то, что если нет тела, то Ренэйст может быть жива. Стоит ли ему быть настолько наивным?

Ганнар подводит к костру белую кобылицу, и Витарр видит нож в его руке. Когда умирает вождь, по традиции в его честь забивают двух лошадей. Ренэйст же не только воин, но и любимая дочь конунга, потому дары должны соответствовать ее статусу.

Так род Волка отдает дань своим корням.

Тихо плача, стоит Йорунн кюна в стороне, качая в колыбели ладоней тканевую куклу. Не может принять свою потерю, отказывается верить, только упрямство не вернет ей дочь. Поднимает она взгляд, смотрит на сына заплаканными глазами, но тот лишь прячет лицо за густым мехом, накинув на голову глубокий капюшон.

Он не виноват. Они не должны винить его.

Для северян смерть не конец, а лишь начало пути. Они хоронят своих мертвецов с почестями, а после пышно пируют, чтобы в чертогах Одина знали, сколь горды они тем, кого потеряли. Похороны Ренэйст тихи и пусты; в ее гибели нет чести, слишком много боли она причиняет живым. Витарр видит, сколько горечи и сожаления на лицах тех, кто пришел проводить его сестру к праотцам. Смерть Рены несет не только горе, но и возможные распри, ведь она была наследницей Ганнара. Белолунная должна была передать титул конунга будущему своему супругу, но теперь конунг должен выбрать иного преемника.

Витарр не тешит себя пустыми надеждами. Знает он, что выберет отец Хакона, да только найдутся те, кто не примет такое решение. Правление передается в руки иного рода лишь в том случае, если от прежнего не осталось и следа, в то время как у нынешнего конунга остался живой сын. С какой стати трон Чертога Зимы должен занять чужак? Никто бы и спорить не стал, стань он супругом Ренэйст.

Вельва, дождавшись, когда иная часть ритуала будет выполнена, обходит пустующее погребальное ложе вновь. Шепчет себе под нос тайные слова, на языке этом когда-то говорили северные боги. Давным-давно их предки украли эти слова у них, желая заполучить хоть толику из множества умений. Женщин, что смогли прикоснуться при помощи этих заклятий к корням Иггдрасиля, Мирового Древа, прозвали вельвами, провидицами, ибо открылись им тайны каждого из Девяти Миров.

Сага сказала ему, что речи эти давно потеряли свою силу и являют собой не более чем тонкую нить, связывающую с прошлым. У него нет повода для того, чтобы не верить Саге. Она никогда не лжет ему.

Йорунн плачет безутешно. Прячет лицо за тряпичной куклой, вытирая ею горькие слезы, и стоящий подле нее Хакон бережно обнимает мать своей возлюбленной за плечи, привлекая ближе к себе. Конунг выглядит безразличным. На его лице нет ни капли участия, словно бы все, что происходит, абсолютно его не касается. Возможно ли, что просто не верит он в то, что хоронит любимую дочь? Вместе с ней сгорят надежды его рода, Волк будет вынужден отдать свое место другому, или же Ганнар вновь признает сына. Витарр в это не верит, конунг сделает все, что угодно, но уж точно не назовет его сыном вновь. Его и без того винят в том, что произошло. По Чертогу Зимы ходит молва, что таким образом боги наказали Ренэйст за то, что решила ему помочь. Что именно из-за присутствия Витарра на корабле морской змей пробудился ото сна и почуял их. Узнал в нем ту же черную кровь, что течет под его чешуей.

Ощущается, что вместе с Ренэйст хоронят весь род Волка. Невольно задумывается он о похоронах брата, на которых не присутствовал. Несмотря на то, что Хэльвард был наследником конунга, он не успел стать воином, поэтому его хоронили в совершенно иных условиях. В то время Витарр лежал в постели, сражаясь за свою жизнь, сгорая изнутри от сковывающего его жара. Да даже если бы был здоров, ему бы вряд ли было дозволено присутствовать на прощании с Хэльвардом. Он и на этих похоронах присутствует-то только потому, что больше ему нечего терять. Витарр рассчитывал на то, что, приняв участие в набеге, сможет добиться уважительного к себе отношения. Наградой его надеждам стали раздор и беспокойство всего народа.

Ритуал подходит к концу, и вельва замирает, запрокинув голову и слегка покачиваясь из стороны в сторону, отчего кости животных, коими украшено ее одеяние, стучат друг о друга. В полнейшей тишине наблюдают собравшиеся за ее действиями, и лишь тихие всхлипы кюны дополняют будоражащий костный стук. Раскрывает вельва слепые свои глаза, и кажется Витарру, словно бы воздух становится холоднее. Резко взмахнув руками, опустив голову, в несколько шагов оказывается она подле будущего погребального костра, проведя над ним дрожащей дланью. Запустив скрюченные пальцы в поясной мешочек, старуха извлекает из него гладкий темный камушек, блестящий в свете Луны, и кладет его к иным подношениям.

Руна. Маленькая руна, высеченная на обсидиановом камне. Та самая, которую вельва использовала во время ритуала посвящения.