Таксидермист

Несчастный все еще дрожал и стонал, пока его переносили в гостиную, а потом свернулся в клубок на ковре, полностью проигнорировав обитые кожей кресла и диван. В избе все еще было холодно, и Корпалов принялся разжигать огонь в монументальном камине из неотделанного отесанного камня. Незнакомец наблюдал за ним со странной ненасытностью в огромных голубых глазах. Взгляд его был столь пристален, что Корпалов начал ощущать легкую дрожь, укладывая на решетке легковоспламеняющуюся призму из тонких веток карликовой березы и ровно нарубленных поленьев стланика и ели. Набросав внизу раскрошенных таблеток сухого спирта, он поджег их длинной спичкой. Незнакомец придвинулся ближе к огню, поглощая взглядом трещащее пламя, жадно пожиравшее сложенный Корпаловым шалаш.

– Дрова пожалейте, товарищ начальник, – внезапно произнес он низким хриплым голосом.

Корпалов подскочил от неожиданности. Он уже успел привыкнуть к молчанию незнакомца, почти набравшись уверенности, что тот немой. В первое мгновение даже не понял, что именно тот говорит, тем более что выговор его был необычно мягким, со странным акцентом. Но, вне всякого сомнения, язык был русский. Все так же дрожа, незнакомец придвинулся еще ближе к огню, протягивая к пламени трясущиеся, израненные и фиолетовые от мороза руки. Внезапно он отдернул их и с опаской взглянул на Корпалова.

– Можно погреться, товарищ начальник? – почти умоляюще попросил он. – Хотя бы немножко, пока меня не заберут.

Корпалову стало не по себе. Гость явно принимал его за кого-то другого.

– Никакой я не начальник, – неуверенно ответил он. – И быстро вас все равно не заберут. Пока метель, нет связи… Я знаю, вам нужно в больницу, но… Кого-нибудь вызову, как только восстановится связь… Пока сам попробую вам помочь…

Тот ужаснулся.

– Да вы что? Если узнают, что я тут сижу, то вас заберут вместе со мной, за это же вышка… Я сейчас уйду, только обогреюсь… Если можно… немного хлеба на дорогу, да отблагодарит вас Господь… А я не скажу. Никому.

Корпалов замер, сидя на корточках у камина с поленом в руке. «Господи, да он же бредит, – подумал он. – Явно у него шок, а может, лихорадка – вон как глаза блестят. Если он еще сейчас прямо тут и загнется…» Почувствовав, как к нему вернулся дар речи, он возмущенно замахал бревном.

– Никуда вы не пойдете! Вы переохладились, наверняка обморозились… Там пурга… Вы больны… Температура… Врач… – бормотал он, пытаясь одной фразой выразить свой бескрайний протест. – Мы вызовем сюда вертолет, врача, как только восстановится связь. Пока у вас тут есть тепло, еда, вы ведь сильно истощены… Вам нужно отдохнуть, я сейчас… – Он замолчал и вытер о штаны измазанную смолой ладонь. – Меня зовут Андрей. Андрей Степанович.

Незнакомец окаменел, глядя на Корпалова широко раскрытыми глазами. Слегка пошевелил губами, и художник увидел, что у гостя недостает нескольких зубов.

– Почему на «вы»? – беспомощно спросил он. Наступила тягостная тишина. Корпалов убрал руку и хлопнул в ладоши.

– Ванна! – с несколько чрезмерным энтузиазмом объявил он. – Горячая вода! Вам нужно согреться, сменить эти лохмотья, а потом обязательно чего-нибудь поесть.

Корпалов пошел в ванную проверить воду, недоверчиво качая головой. Сумасшедший? Господи, еще не хватало – оказаться наедине с психом посреди снежной бури. Водонагреватель Горыпина был хорош, но требовал времени – в данный момент температура воды едва достигала четырнадцати градусов. Никуда не годится. Чтобы приготовить горячую ванну, нужен был почти кипяток. Он дотронулся до плоской батареи под окном – та была уже теплой, но температура в помещении колебалась в окрестностях нуля. Может, почти замерзшего пациента следовало отогревать постепенно? Может, горячая ванна его убьет? Корпалов не имел на этот счет ни малейшего понятия. А если незнакомец в самом деле умрет? К тому же он явно долго голодал – нельзя его просто так накормить, поскольку это грозит острым гастритом. Интересно, что такое «острый гастрит»? Понос? А может, какое-нибудь смертельное несварение?

Вернувшись в подвал, Корпалов загрузил печь до краев лежавшими рядом странными легкими брикетами – прессованным торфом или чем-то вроде того. Печь гудела, стрелки гуляли по шкалам, а аккумуляторы, судя по показаниям мини-электростанции, были полны – в данный момент генераторы питали непосредственно сеть. На улице бушевал почти снежный ураган, и турбина шпарила на полную катушку.

Корпалов вспомнил, что нужно перенести внутрь багаж. Его пробрала дрожь при мысли, что придется снова выйти в морозный ад, но делать было нечего. Он наглухо застегнул куртку, натянул на лицо балаклаву и вышел.

На то, чтобы перетащить вещи в гостиную, у него ушло почти двадцать минут. Незнакомец тем временем дрожал на ковре, вглядываясь в гудящее в камине пламя, и грел руки, сунув их под мышки. Казалось, он полностью поглощен собственными страданиями, но, когда Корпалов взялся за коробки с едой и начал переносить их в кухню, слегка приподнялся на локте и, не переставая нервно разогревать руки, уставился на груды пакетов с замороженными и сублимированными овощами, пирамиды банок и коробочек, а в глазах его вспыхнул почти мистический экстаз.

Где-то через полчаса в избе стало почти тепло, а температура воды в бойлерах поднялась до восьмидесяти градусов. Корпалов наполнил ванну горячей водой, а затем достал из шкафчика чистое толстое полотенце и махровый халат.

– Мыться, – объявил он суровым, не терпящим возражений тоном. – Полностью раздевайтесь и оставьте эти лохмотья мне. Я найду вам какую-нибудь одежду. Гель для душа висит на стене рядом с ванной. Там же будут полотенце и халат.

Незнакомец беспомощно посмотрел на него.

– Моя одежда?.. – жалобно спросил он.

– Только без глупостей, – бросил Корпалов. – Все равно это никуда уже не годится. Я не позволю, чтобы вы ходили в этой рвани. – Увидев, как гость молча покачал головой, будто пытаясь бессильно, по-детски протестовать, он чуть повысил голос и заговорил как с ребенком: – Я дам вам другую одежду. Намного лучше и теплее. Вы останетесь в доме, и здесь будет тепло. Идите помойтесь.

– Слушаюсь, – покорно ответил незнакомец и, цепляясь за брусчатую стену, потащился в ванную.

В нарастающем тепле появились запахи, и оказалось, что от незнакомца страшно воняет – наслоившейся застарелой грязью и какой-то химией. Но это было еще ничего по сравнению с тем, как смердела лежавшая на полу в коридоре груда тряпок, которая еще недавно была на нем надета. Превозмогая отвращение, Корпалов запихал одежду в пустую коробку от замороженных продуктов и отнес в подвал. Вернувшись наверх и заглянув в ванную комнату, он обнаружил, что незнакомец стоит на коврике рядом с ванной, с неописуемым восхищением разглядывая кафельные стены, шкафчики, зеркало, умывальник. Сделав шаг, он с опаской посмотрел внутрь душевой кабинки. Корпалов никогда не предполагал, что человек может быть столь страшно и смертельно истощен, оставаясь при этом в живых. В ярком свете было отчетливо видно, что лицо незнакомца, а в особенности нос, покрыты ослепительно-белыми, словно слепленными из стеарина, пятнами. Обморожения.

– Почему вы не моетесь? – строго спросил Корпалов. – Нужно согреться. Вы почти замерзли.

– Тут все такое чистое… Я испачкаю. Может, какую-нибудь лохань…

– Какая еще лохань! – в отчаянии заорал Корпалов. – Залезай, говорю, в ванну. А то еще мне тут сейчас загнешься! И сиди там, пока тепло не станет! Когда вода остынет, долей горячей.

Незнакомец послушно опустил в ванну сперва одну, потом другую худую как палка ногу и осторожно сел. Он вытаращил глаза, и из его рта вырвался крик.

– Что случилось?! – метнулся к нему Корпалов. – Что с вами?

Незнакомец глухо застонал и тряхнул головой.

– Ничего… – с трудом прохрипел он. – Все правильно… Кровообращение восстанавливается… Ничего… Главное, что есть… ощущение… Ох… Господи ты боже мой…

Судорожно зажмурившись, он оперся затылком о край ванны. На ввалившихся висках и черепе проступили жилы, явно видимые под короткой щетиной седых волос. Он оскалился, с трудом сдерживая боль, и, если бы не громкое прерывистое дыхание, походил бы на труп, причем не слишком свежий.

Корпалов вернулся в подвал. Имущество несчастного странно его завораживало, особенно если учесть, что это был единственный след, который позволял понять, откуда тот взялся. Включив мощный галогенный светильник над столом в мастерской, он разложил содержимое коробки. На твердой столешнице из ламината очутился комплект странного белья, неряшливо сшитого из какой-то тонкой ткани – кальсоны и нижняя рубаха с длинными рукавами, с невероятно старомодным воротничком, застегивавшимся сбоку на две абсурдные пуговицы. Кальсоны стягивались в поясе обычной тесемкой. Все это было невероятно грязным и поношенным, неопределенного бурого цвета, будто половая тряпка. К тому же оно выглядело полной бессмыслицей, напоминая бутафорию, сделанную на скорую руку. Как будто незнакомец делал вид, что снарядился в путешествие на Крайний Север, но лишь так, чтобы хватило для весьма поверхностной проверки. Теплое белье? Пожалуйста – вот вам теплое белье. Что, разве нет?

Вместе с тем одежда ничем не походила на ту, которую соорудил бы какой-нибудь сибирский Робинзон Крузо. Тот воспользовался бы более подходящими материалами – шкурами, может, шерстью, но не стал бы шить кретинское белье девятнадцатого века, слишком жаркое летом и не дающее никакого тепла зимой. Ко всему этому – дурацкий драный акриловый свитер, столь же грязный, как и остальные вещи, «утепленные» все той же комковатой свалявшейся ватой, кофта и штаны, которые, вероятно, сшил шимпанзе. Шапка-ушанка из такой же потертой сине-бурой тряпки, знаменитая куртка без поглощающего слоя, без утепляющего слоя, без слоя полупроницаемой ткани, без капюшона с утеплителем, без чего-либо, что вообще позволяло бы отнести данный предмет одежды к предназначенным для Крайнего Севера, зато с нашивкой в виде прямоугольного куска тряпки, с криво намалеванным на нем абстрактным рядом букв и цифр.

Самой же идиотской оказалась обувь – похоже, изготовленная в домашних условиях, но, например, не из оленьей шкуры, а из множества слоев такой же проложенной ватой ткани, хитроумно засунутой внутрь разваливающегося рыбацкого резинового сапога. Сапога последнего сорта, неуклюжего, уродливого, но явно промышленного производства. Плода некоей безумной промышленности, производящей бессмысленные, не дающие никакой надежды на прибыльную продажу предметы – но все же промышленности. Именно это казалось наиболее абсурдным и загадочным.

Несчастный мог быть неким безумцем, заблудившимся в тайге, – это объясняло и его состояние, и лишенные смысла реплики. Но где он откопал все эти чудны?е вещи? Кто изготовил эту аляповатую ложку, почерневшую и явно ядовитую – алюминиевую? Кто стал бы мучиться только затем, чтобы создать убогую кружку, с момента рождения годящуюся только в помойку? Кто и зачем украсил раздавленный спичечный коробок размазанной надписью «спички», если невооруженным глазом видно, что печатать он не умеет и никогда не научится? Откуда у незнакомца взялись две странные сигареты длиной самое большее в два сантиметра, зато необычно толстые и заканчивающиеся картонной трубкой длиной с палец? Это не были косяки с марихуаной – их явно изготовили конвейерным способом, с помощью незнакомой технологии, склеивавшей полупрозрачную, напоминавшую скорее пергамент бумагу рифленой линией, похожей на спайку на пластике. Корпалов понюхал сигареты. От них не пахло ни гашишем, ни табаком – сквозь бумагу просвечивало какое-то крошево. На сигаретах виднелась надпись «Казань 5». Их что, производили в Казани? Чушь.

Всякие мелочи находились в сумке, сделанной уже кустарным способом, из бурой тряпки, криво сшитой дратвой. Кроме ложки, кружки, спичек и сигарет, там имелись: пачка перевязанных шнурком писем, написанных от руки, – чернила успели поблекнуть и размазаться; мешочек, который в прошлой жизни был подкладкой кармана, заполненный на две трети крошевом из сухих листьев и мелкими квадратными листочками толстой ворсистой бумаги.

Отнеся все это к разряду личных вещей, Корпалов отложил их в сторону, так же как и отпоротую от куртки нашивку. В коробке нашелся еще шарф незнакомца – мягкое бурое полотнище, изготовленное машинным способом из мелких клочков и остатков разнообразной пряжи и пакли. Разноцветные комки, спрессованные вместе в серо-фиолетовую ткань, простеганную раз за разом прочной нитью и обшитую вокруг машинным стежком, – одноразовая половая тряпка промышленного производства. Кто и зачем потащил ее в эту глушь вместо шарфа? Экономия? Господи, сколько может стоить шерстяной шарф? Пятьдесят копеек? На тряпке кишели какие-то маленькие плоские букашки. Он заметил их только сейчас, но они были повсюду – в углублениях швов, в складках материи, ползали по столу. Вши. Или клопы. Вздрогнув от отвращения, Корпалов швырнул тряпку в коробку, свалил туда остальную одежду и, схватив с полки бутылку растворителя, обильно полил.

Вытерев растворителем стол, он открыл внушительную дверцу печи и, помогая себе лопатой, втолкнул коробку в пламя.

Он едва успел отскочить, в панике потирая лицо руками, но обнаружил, что отделался лишь слегка опаленными бровями. Коробка с завшивленной одеждой с гудением пылала в печи. Гадость.

Пошарив в кладовке под лестницей, он без труда собрал своему гостю гардероб. Большинство владельцев дачных домов воспринимают их как хранилище старой одежды, которую спасают от утилизации под предлогом использования в качестве рабочей. Горыпин отнюдь не являлся исключением, накопив немало старых полотняных штанов, спортивных костюмов, каких-то рекламных кофт и курток, отбывавших пенсию на полках заслуженных свитеров или уже вышедших из моды лыжных костюмов.

В спальне хозяина дома нашлось также немного старого выстиранного белья и небольшая коллекция вполне еще приличной обуви.

Корпалов выбирал размеры как можно меньше – его гость был не только худ, но и невысок, но особой проблемы в том не оказалось. В случае чего можно ходить и в одежде попросторнее.

Вернувшись в гостиную, он подбросил дров в камин и обнаружил, что ему жарко – помещение постепенно начало становиться пригодным для жизни. Сняв свою полярную одежду и оставшись в одних штанах и кофте, он с наслаждением развалился в кресле со стаканом шотландского виски и только что открытой пачкой «плеерсов». За окнами бушевала метель, атакуя порывистым ветром закрытые ставни, а здесь с треском горели поленья, рассыпая искры, и становилось тепло и приятно. Он пожалел, что все-таки не взял с собой девушку. К черту Веру с ее капризами. В этой избе он намеревался залечить раны и вновь собрать из кусочков разрушенную неудачным союзом жизнь, так почему бы не воспользоваться в качестве лекарства обществом какой-нибудь молоденькой модели? Вместо того чтобы оплакивать Веру и ее новые жизненные планы, следовало позаботиться о какой-нибудь девице. Вот только ему этого не хотелось. Он предпочитал побыть в одиночестве, а в итоге очутился в сибирском захолустье вместе с каким-то подозрительным типом. Вот уж действительно – общество. Он щелкнул переключателем радиостанции, но впустую – связи все так же не было, а сигнал пропадал.

Незнакомец все еще не выходил из ванной, но был жив – то и дело слышался шум текущей из крана воды и бульканье канализации, когда излишек выливался через верхний сток.

Корпалов допил виски, полулежа в кресле, глядя на огонь и прислушиваясь к шуму ветра. Идиллия. Именно это ему и требовалось. Он полежал еще немного, пока дрова не выгорели, засияв золотисто-красным жаром, и от тепла начало клонить в сон. Корпалов тяжело вздохнул – будь он один, он просто подбросил бы в огонь несколько поленьев потолще, перебрался на диван и накрылся ворсистым одеялом, а потом спал бы досыта, убаюканный хохотом пурги, – ибо что еще тут делать? Ну да, правда – следовало лишь позаботиться об умирающем незнакомце. Господи, как кормят долго голодавшего? Может, какой-нибудь врач и знал бы… Что там было по телевидению? Какая-нибудь голодная катастрофа в Африке? Может, в каких-то книгах? В детстве он читал что-то приключенческое, о моряках, которые из-за штиля не могли добраться до берега. Чем их потом кормили? Он помнил лишь, что они мечтали о шницелях, а их угостили каким-то детским питанием. Что это могло быть? Молоко? Каша? Молоко у него имелось – сгущенное и сухое. Манная крупа тоже была, так что кашу он в случае чего сварить мог. А если дать несчастному что-то не то и он расхворается – не сможет ли потом обвинить Корпалова? Нет – ведь он же не врач, что за чушь!

Встав, он пошел на кухню варить кашу.

Незнакомец вышел из ванной раскрасневшийся и пышущий паром, одетый в чересчур обширные штаны от спортивного костюма, огромную кофту с надписью, расхваливающей какое-то польское пиво, и большие, застегивающиеся на липучки кроссовки. Он вымыл волосы, вернее, ту короткую щетину, которую парикмахер-психопат оставил ему на голове. Не считая язв, чудовищного истощения и восковых пятен от обморожений, он выглядел значительно лучше.

– Послушайте, Андрей Степанович, – сказал гость. – Спасибо вам за все. Я согрелся, и все уже хорошо. Вероятно, вы спасли мне жизнь, хотя, честно говоря, не знаю, стоило ли. Но поймите – оставаясь здесь, я подвергаю опасности себя и вас. Так нельзя. Больше всего мне хотелось бы остаться тут как можно дольше, не только до конца метели, но и до конца света. Я даже не предполагал, что у нас вообще существуют такие дворцы. Послушайте меня! – решительно бросил он, видя, что Корпалов открывает рот. – Я смертельно опасен. Со мной не следует разговаривать, меня не следует видеть, а прежде всего – меня нельзя пускать к себе в дом. Вы даже не представляете, что с вами сделают, если меня здесь найдут.

– Кто вас должен найти?! – прервал его наконец Корпалов. – Кто вас ищет? Какие-то преступники?