Мозес

***

Мартин ехал самым ранним рейсом в одном вагоне с несколькими стариками и женщиной с маленькой собачкой. Животное смотрело в окно, на проносящиеся мимо столбы электропередач, дергая крохотной головой вслед за ускользающим за стеклом видом. Старики в коричневых фетровых шляпах что-то тихо, но бурно обсуждали. Один из них прерывисто посматривал на Мартина, но прятал взгляд всякий раз, когда тот обращал на него внимание. Проведя правой рукой по левому предплечью чувствуя мягкую легкую ткань, Мартин подумал – «форма, как много она сейчас значит. Старики ведь уже сделали все выводы обо мне, чем я занимаюсь, может быть, даже придумали мой характер. В чем-то их фантазии не сошлись, теперь спорят. И едва ли эти старики могут догадаться, какая правда, какой человек скрывается под этой одеждой. Да и не только ведь с формой так, – Мартин перевел взгляд на женщину с собачкой и оценил первые впечатления о ней. – Её вид балансировал между вызывающим и великосветским образом дамы, знающей себе цену. Она могла быть как женой губернатора, так и владелицей элитного борделя. Ей бы подошло дымить сигаретой с длинным тонким мундштуком, а лицо скрыть за черной вуалью. Так вижу я. А те старики наверняка увидят в ней бесстыжую куртизанку, другая женщина разглядит конкурентку. А кем является она на самом деле, можно только гадать, делать поспешные выводы, ведь это, намного проще, быстрее, ведь у нас совсем нет времени стараться понять другого». – Мартин опустил взгляд на поглощенную созерцанием вида за окном собачку, – «А вот ей проще, она всегда в своей настоящей одежде. Быть может человек от того и более развит, чем они, животные, потому что притворяется. Ведь сколько нужно усилий, столько думать, чтобы лгать и выдавать себя за другого. Играть эти роли день за днем, противясь своей натуре, если она осуждаема или наказуема, противоречит традициям, сколько приходиться хитростей предпринимать с одеждой, поведением и разговором, даже с мыслями. И к чему это всё? Что бы карнавал продолжался. Если это костюмированный бал времен Людовика XVI, будь ты одет во фланелевую рубашку и простые штаны на тебя буду косо смотреть или просто вышвырнут вон. И если в других странах, ты просто можешь пойти на другой карнавал, нарядится в того, кто тебе ближе по духу, то в нашей стране, карнавал один для всех. А выход с карнавала, ведет прямиком в концлагерь».

Старики-сплетники покинули вагон. На следующей станции Мартин вышел вместе с женщиной. Он пропустил её вперед на выходе, повинуясь воспитанию, и подумав, усмехнулся – «еще один предмет одежды этого нескончаемого карнавала».

Мартин аккуратно отоварил дверь и на носочках вошел в дом тихо словно вор. На кухне был слышен шепот закипающего чайника, и Мартин понял, что подоспел как раз к завтраку. Уже не стесняя себя в шуме, он пошел по скрипучему местами полу, и вальяжно заявился к столу.

– Доброе утро, женщины, – сказал Мартин, но осекся – на кухне была только мать.

– Доброе, дорогой, – ответила Селма, прихлебывая кофе из белой чашки с синим цветком на фарфоре.

– Роза еще спит?.

– А она в больнице.

– Что?! – выкрикнул Мартин, да так, что мать дрогнула рукой и пролила капли кофе на белоснежную скатерть, на ткани проявились коричневые островки.

– Ничего страшного, дорогой, – поставив чашку, сказала она, – просто пришло время.

– А разве еще не рано?

– Возможно, врач неправильно определил срок, – пожав плечами, ответила Селма, – это её первые схватки. Просто для предосторожности. Могут пройти еще многие дни до родов.

– Почему вы мне не позвонили?

– Это случилось пару часов назад, ночью.

– Понятно, – Мартин отодвинул стул, и сел, сложив пальцы рук вместе, – Значит, уже совсем скоро, да?

– Очень. Даже не верится. Я скоро стану бабушкой

– Да, и не только ты.

– Ах, – махнула рукой Селма, – Майя вообще ко всему интерес потеряла после смерти Йохана, мне кажется, даже внук её не волнует. Но я-то, держусь, в самом деле! Мне без твоего отца тоже нелегко.

– Я не о Майе, – тихо сказал Мартин.

– А о ком?

– Я о Марии.

– Что еще за Мария?

– Не прикидывайся! – повысив голос сказал Мартин.

– Ты как со мной разговариваешь?! Я знаю много женщин с таким именем, но причем здесь хоть одна из них?

– Ты всё знаешь! И всегда знала, хватит врать! – Мартин ударил кулаком об стол.

– Прекращай! Объясни нормально, как взрослый человек, а не закатывай истерик, как в детстве!

– Я не истерю! Меня просто бесит, что в такой момент ты продолжаешь лгать, как и всю жизнь, вы с отцом это делали.

– Отца то ты чего вспомнил? Возможно, его уже нет в живых, прояви уважение! – строго сказала мать, но Мартин оставался при своём.

– Я жил, совершенно не зная, кто я, следовал противоречивым путем, а вы видели, но молчали.

– Сынок… Мозес…

– Вот именно, Мозес! И какой я после этого тебе сын?

– Ты, ты знаешь…

– Знаю. За день до исчезновения, отец сказал мне об этом.

– Прости, дорогой. Но разве это имеет значение?

– Еще какое! Ты вообще следила, чем я занимался последние двадцать лет? Кем был?

–Причем здесь это? Ты оказался под нашей дверью, больной и немощный, но мы приняли и воспитали как своего.

– Да! Но я имел право знать. Право знать, что я, – он сделал паузы, чтобы набрать воздуха в грудь, и с трудом произнес, – из еврейской семьи.

– С чего ты это взял? В корзине с тобой, не было даже записки. Я никогда не знала кто твои родители.

– Хочешь сказать, ты не знакома с Марией Циммерман?

– Конечно, знакома, но она здесь причем… – Селма запнулась. Она всё поняла.      – Так, ты… сын Марии… – прошептала Селма, и правда помутнила рассудок. Вспышка света, пробивалась внутрь, по закоулкам ума, меняло привычные вещи, стоило лишь взглянуть на них с другого угла.

– Отец знал это, – твердо сказал Мартин.

– Мне он ничего не говорил! Я клянусь!

– Я верю тебе. С трудом, но верю, – Мартин сел на стул и важно скрестил руки на груди, – Налей мне, пожалуйста, кофе, – сказал он.

– Это правда. Я не знала.

– Она сейчас в лагере, здесь, в Дахау.

– В лагере? За что?

– А ты как будто не понимаешь, – снова повысил голос Мартин, – не понимаешь, что ей достаточно просто быть той, кем она есть, чтобы считаться преступницей в этой стране.

– Когда её отпустят?

– Отпустят? – он поднял голову, – Выход оттуда только через трубы крематория! Ты не знала, а?

– Прекращай говорить такие вещи! У каждого наказания есть свой срок.