Космонавт из Богемии

Я влился в людскую массу, продолжая поиски над головами. Ленка наверняка здесь, она так любит традиционные ритуалы, любит жизнь. Я купил чашку грога – доказательство, что я тоже местный и по-прежнему могу находиться среди себе подобных. Прошли часы, солнце начало клониться к закату, стало прохладнее, а я все кружил по площади. И тут чья-то рука выхватила кусок хлеба с козьим сыром со стола впереди. Все, кроме руки, было скрыто людьми. Я рванул сквозь толпу, видя только эти руки, которые так крепко запечатлелись в памяти. Они не были миражом.

Ленка. Ее прекрасные руки.

Она расплатилась с продавцом и повернулась ко мне спиной, накинутая на плечи зеленая кофта развевалась на ветру, словно королевская мантия. На мгновение кофта соскользнула с правого плеча, и от промелькнувшего клочка голой кожи меня охватило такое желание, что зашумело в голове. Я споткнулся, но все равно последовал за ней. Как лучше всего к ней приблизиться? Я не мог положить руку ей на плечо до того, как она меня увидит. Сначала она должна меня увидеть, узнать того человека, который так эгоистично ее покинул в погоне за собственными честолюбивыми планами, человека, который вернулся, хотя она уже начала новую жизнь и хочет попросить ее распрощаться со своим одиночеством и снова изменить всю свою жизнь ради него.

Ленка. Ее прекрасные руки, кожа ее плеч. Я до сих пор ее заслуживаю? Я ускорил шаг, пробиваясь сквозь толпу, и опередил Ленку, а потом развернулся в переулке, по которому она шла, и пошел навстречу. Теперь она была метрах в тридцати или в двадцати пяти. Но нас разделяло слишком много людей. В десяти метрах наши взгляды встретились. Впервые с тех пор, как я покинул Землю, я четко увидел Ленкино лицо. Такое умиротворенное. Я любил каждый ее вздох, каждый взгляд. Словно мир был ее творением, а она присматривала за ним, опустившись на землю в седьмой день, в день отдыха.

Она изменилась, выглядела счастливее, чем я когда-либо видел. Счастливее даже, чем в наши лучшие дни, на пике любви, когда мы соединялись в оргазме в башне курантов. Осталось пять метров.

Я замер. Ленка смотрела прямо на меня. Нет, она смотрела сквозь меня, не узнавая мою материальную форму. Она прошла мимо. Как будто я лишь очередной незнакомец в огромной толпе.

Мог бы я стать чем-то другим в том новом мире, который она построила для себя? Она должна меня увидеть. Иначе мы не сможем начать сначала. Я проклинал разделяющую нас толпу.

Я тенью шел за Ленкой, пытаясь найти более удачную возможность, пока она ела жареный арахис, покупала холсты и шла домой на закате. К тому времени я уже надрался, в основном разнообразным спиртным, которое потоком стекалось через границу со всей Европы, и рыгал ментолом, тмином и кофе после стопок, которые заглатывал по дороге. В голове кишела путаница из смятения и неуверенности, землянин ли я вообще или уже нет. Но тело перемещалось на автопилоте – куда Ленка, туда и я.

Она вернулась в свою квартиру, а я сел на мостовую чуть дальше ее дома. Поверхность была прохладная на ощупь, и меня приободряли далекие голоса людей, возвращающихся домой с фестиваля пьяными и довольными. С тихим гулом зажглись уличные фонари. Прекрасный вечер. Я представил, как поднимаюсь к Ленкиной двери и звоню. Тогда-то она должна меня увидеть. Я с ужасом представлял, как она отреагирует, каждый вариант пугал по-своему. Если она дотронется до меня, обнимет, удержат ли меня кости? Или она убежит, решив, что перед ней труп, привидение. Бесконечная петля мыслей удерживала меня на тротуаре. В голове снова и снова проигрывались ее слова Куржаку. Ей нужна была собственная жизнь, не в тени моих страстей и моих нужд. И тут я увидел ее лицо в толпе, умиротворенное и бесстрастное, ее поступь была такой легкой.

Была ли она сейчас счастливее? Мне нужно было покинуть Землю и привезти частичку космоса. А что нужно Ленке?

Она снова вышла из дома, теперь с большой холщовой сумкой в руке, и я укрылся за углом в конце улицы. Ленка направилась к реке. Я пошел следом за ней по дорожке, но держась на расстоянии, я все никак не мог решиться снова войти в ее мир. Это было бы так просто, достаточно лишь выкрикнуть ее имя, пробежать разделяющее нас расстояние и прикоснуться к ней. Но с каждой секундой я все больше чувствовал себя нежеланным гостем в ее мире.

Она установила мольберт и начала работать над незавершенной картиной с ночным небом.

Я слышал ее голос на записях Куржака, с перечислением всего, что я сделал. Да, зима 1989 года была Большим взрывом моей жизни. Вина за деяния отца, везде меня преследующая, и привела нас сюда.

Ленка что-то отпила из термоса. Кофе? Вино? Мне нужно лишь спросить.

Краска на холсте – порошок и масло, оставляющие следы на хлопковых волокнах, и растворитель, который испаряется, а высохшая масляная краска окисляется. Эта вязкая пленка теперь – новое измерение реальности, заключенное в прямоугольном куске ткани. Новый мир. Перспектива. Ленка нарисовала края пурпурными, показывая влияние Чопры. Она подняла руку к голове, и я не сомневался, хотя и не видел, что пурпурная краска с пальцев осталась на волосах. А если это напоминание о далеком феномене, так глубоко укоренившемся в нашей жизни, останется навсегда? В этой картине – вся наша жизнь. Мое решение улететь. Мое решение поставить что-то выше Ленки. Я выбрал пыль, выбрал космос, выбрал полет в неизвестность, выбрал жизнь в небе над человечеством, высшую миссию, выбрал символы, выбрал искупление.

Я не выбрал Ленку. Не выполнил договора. А теперь она решила пожить для себя. Конечно, я мог бы влиться в эту жизнь. Избавиться от всех оставшихся амбиций, забыть обо всех замыслах и просто жить рядом с Ленкой, как ей хотелось бы, делать все, что она скажет, и не доставлять ей больше проблем. Но такая жизнь не по мне, не только потому, что я никогда не смогу по-настоящему ей отдаться, но и потому, что Ленка отвергнет этот дар как оскорбительный.

Она положила кисть на землю и села у воды. Потом закатала штанины и опустила ступни в реку. С возмущенным кваканьем прыснули в стороны лягушки. Воздух стал густым из-за дыма от костра неподалеку. Ленка что-то напевала, откинувшись на траву. Такая спокойная и одинокая, она смотрела на неподвижную воду.

Там не было места для меня. Я сделал шаг назад. Потом еще один.

Ленка вернулась к мольберту и начала его разбирать. Стаканчик с кистями опрокинулся, вода с красками всех цветов радуги вылилась на траву. Ленка наклонилась и нарисовала что-то пальцем по разводам краски. Мне в жизни ничего не хотелось узнать так, как сейчас то, что нарисовала Ленка вне поля зрения. В такие мгновения она была невероятно изобретательна. Сплавляла вместе случайность и любопытство. Она оценила свою работу на траве и засмеялась себе под нос.

Мне не было здесь места. В этом мире, который возник в мое отсутствие.

А мою совесть отягощали загадка Гануша, резкое отторжение Чопрой и трупы трех человек, за чью смерть я был в ответе. Сверкающие от негодования глаза Клары, ее попытка убить меня одной рукой, ее зубы, погружающиеся в мой большой палец, словно клыки.

Мне нечего было дать другим. Только не здесь.

Я развернулся и побежал обратно по тропинке. Прыгнул на «Дукати» и завел его, сбросив шлем на землю.

Она так сильно меня любила. Я не мог бы пожелать лучшей жизни в качестве землянина.

Теперь я превратился в призрак. Фрагменты прошлого и будущего, ворота сквозь время и пространство. Я стал частицами из ядра Чопры. Моя единственная задача – движение. Я несся на максимальной скорости. Подальше от Пльзеня. Ленка освободилась от того, что меня преследовало. Она должна остаться свободной.

Мы никогда не видим своего положения в истинном свете, пока не изведаем на опыте положения еще худшего, и никогда не ценим тех благ, какими обладаем, покуда не лишимся их.

Фрагмент из последнего телефонного разговора с Ленкой П., приблизительно на следующий день после предполагаемой гибели Якуба П.

Ленка П.: Он не мучился? Вы говорите правду?

Куржак: Да. Мне сказали, что он принял таблетку с цианидом. Он ушел без боли.

Ленка П.: И вы передали ему мое сообщение?

Куржак: Уверяю вас, ему сказали.

Ленка П.: Я позволила ему умереть с мыслью, что он меня потерял. Лучше бы до его возвращения я притворялась, что все хорошо.

Куржак: Вы опять возлагаете на себя определенную роль.

Ленка П.: Так бывает, когда любишь.

Куржак: Не уверен, что согласен.

Ленка П.: Якуб сделал то, что должен был. Выполнил свое предназначение.

Куржак: Свое, а не ваше.

Ленка П.: Почему вы так упорно пытаетесь избавить меня от чувства вины?

Куржак: Такова моя работа.

Ленка П.: Я в ужасе от своей реакции. Я ничего не чувствую. Как будто ничего не произошло. Как будто я вернусь домой и там меня будет ждать Якуб, чисто выбритый, как в первую встречу. А вдруг мы и правда можем манипулировать временем, если только очень сильно захотеть?

Куржак: Так проявляется ваше горе. Не бойтесь.

Ленка П.: Я вышла замуж за милого парнишку, который бродил по городу как потерянный. А потом он улетел в космос. До чего же удивительна жизнь! Чудесна. Ужасна. Все одновременно.

Куржак: Вы чувствуете себя свободной?

Ленка П.: Я чувствую, что слишком многое потеряла.

Куржак: Свобода – она такая.

Ленка П.: Вы можете поклясться?

Куржак: В чем?

Ленка П.: Клянетесь, что ему сказали? Что я его люблю? Что наша совместная жизнь была настоящей и мы отдавали ей все лучшее в нас, в наши лучшие годы? По крайней мере, хоть это у нас было.

Куржак: Ему сказали. Клянусь.

Ленка П.: Я храню свой рисунок с Якубом в виде яркой звезды, сияющей в темноте, с хвостом позади. Я вижу ее каждую ночь, как будто он снова улетает. Как такое может быть, чтобы звезды были так далеко? Какой смысл во всех этих слоях атмосферы, если они не дают нам дотянуться до звезд? Но я надеюсь, что он там не застрянет, не попадет в западню.

Дитя революции

Моя жизнь без цели отыскать Ленку превратилась в бесконечную гонку по бетонным земным орбитам. Я терял счет дням, носясь по дорогам, нарезал на своем «Дукати» круги по шоссе вокруг Праги, набирая все бо́льшую скорость – точно как горомпед, который жил в моей комнате в Карловых Варах. Лишь бы двигаться. Без цели. Без планов.

На заправке я купил толстовку цветов нашей футбольной команды. Когда кто-то таращился на меня слишком долго, я натягивал капюшон на голову, опасаясь, что при правильном освещении меня узнают, несмотря на изменившуюся навсегда форму лица, на запавшие глаза и худобу. Я не смотрел в глаза незнакомцам, поворачивал голову, чтобы никто не увидел мое лицо целиком в дневном свете. Капюшон помогал ощущать себя чуть более защищенным.

Я устал так, что уже не мог держаться на мотоцикле, остановился в мотеле для дальнобойщиков и теперь ел чипсы из торгового автомата прямо на грубом покрывале. Телевизор в моем номере не работал. Я почти убедил себя, что это неважно и он мне не нужен, но знал, что много часов не смогу уснуть, а головная боль в тишине усиливалась. Я спустился к дежурному, попросил помочь, и он, громко вздыхая, принес телевизор из другого номера. Одержав победу, я откупорил пиво и включил новости.

Цены на молоко повышаются (я припомнил беседу с Тумой и усмехнулся). Франция – еще одна страна, покидающая разваливающийся Европейский союз. А потом внезапно появились знакомые лица. И наручники на руках.

Полицейские выводили премьер-министра Туму, в тренировочных брюках и с растрепанными волосами, из его личной виллы в Баррандове. Кадры сняты два дня назад, когда я катался по кругу.

А потом появились другие кадры и совсем из другого места. Это было офисное здание в центре Праги, выстроенное по образцу нью-йоркского небоскреба. Из него полиция вывела человека, чье лицо я узнал бы среди миллионов. Это былОн.

Я почувствовал на ногах влагу, глянул вниз и понял, что, сам того не заметив, выронил бутылку с пивом.

По словам ведущего новостей, эти двое вместе с еще парой политиков и одним бизнесменом арестованы за выкачивание наличных с помощью фальшивых правительственных контрактов. Пресса называла их главарями аферы, за три года сумевшими украсть семьсот миллионов крон налогоплательщиков. Премьер-министр Тума, объявивший себя спасителем страны, а тот, второй – якобы друг детства и тайный советник Тумы на протяжении многих лет. С потрескавшегося грязного телеэкрана Человек-Башмак был впервые назван по имени – Радислав Зайиц.

Я поставил телевизор на колени, словно мог упросить его сообщить побольше подробностей. После их ареста два дня назад эти двое тут же внесли залог и немедленно скрылись в неизвестном направлении. Снова промелькнули кадры задержания, и хотя в прилизанных волосах, которые я в последний раз видел в детстве, появилась седина, это, несомненно, был он. А история тем временем растворилась в динамичной новостной ленте и сменилась репортажем о новой красной панде, родившейся в пражском зоопарке.

Я сбежал по лестнице, бросил портье ключ от номера и наличные за пятно от разлитого пива. Я поехал обратно, в центр Праги, к своему бывшему университету, где пивные и уличные кафе заполнены выпускающими пар интеллектуалами. Раньше я сюда вполне вписывался, но теперь, когда вошел в одно из интернет-логовищ, молодые умы будущего смотрели на меня недоверчиво, даже, кажется, морщили носы. От меня воняло? Неважно. Что-то произошло, и куски моей жизни неожиданно перестали составлять одно целое или, может быть, стали слишком близки друг к другу. Оплатив два часа за компьютером, я уселся там с чашкой кофе – он остыл, я забыл о нем, пока пальцы носились по клавишам. Пара кликов, жужжание процессора – и готово имя, профили социальных сетей, имейлы. Радислав Зайиц, его жизнь открылась передо мной. По кафе носился легкий сквозняк, пахло выхлопами машин и цветущими деревьями.

Я все-таки выпил половину холодного кофе. Я не знал, что теперь делать с этим именем. Может быть, остаток жизни гоняться заНим, преследуя Его? Что еще мне осталось? Может, он единственный, кто меня знал до известности, до полета и до смерти. Может, мне вообще ничего не хочется делать.

Бизнесмен-магнат Радислав Зайиц и премьер-министр Яромир Тума, друзья детства, жертвы коммунистического режима, постреволюционные авантюристы. Они двигались в разных направлениях, но при этом оставались близки. Зайиц был главным советником Тумы и крупнейшим сборщиком средств. Один поисковый запрос, и на Земле у меня опять появилась цель, сосредоточенная внутри маленького белого прямоугольника с бегающим курсором.

Эти двое заключили вечный союз: Зайиц, как и предпочитал, работал в тени, делал деньги на инвестициях в энергетику, недвижимость, в импорт западных брендов; Тума стал политическим апостолом безграничного рынка, а за стильные стрижки, галстуки и влияние платили Зайиц и ему подобные. Теперь, когда министерство внутренних дел рассеяло тени, интернет еще раз проявил себя как народный суд – римская арена, где народ показывает пальцем вниз. Всю историю уже успели кратко изложить в Википедии, и судебный аппарат устремился вперед, к заключению под стражу высокопоставленных жуликов, чего требовал и народ республики на улицах Старого города. Я выглянул наружу. Пока никаких протестов, никаких революционеров.

Я прикончил ужасный кофе. Человек-Башмак и премьер-министр Тума – друзья детства. Какова же моя роль рядом с ними? Я поставил чашку и вошел в свой старый студенческий имейл, зная, что университет позволяет учетным записям существовать вечно и без надзора. В поле получателя я скопировал имейл Радислава Зайица – его личная информация просочилась в сеть благодаря группе хакеров. Разумеется, вероятность, что он прочтет письмо, мала, ведь его должны преследовать оскорбленные горожане. Но я просто обязан его найти. Прежде чем умереть, я взгляну в глаза Человека-Башмака и задам ему вопросы. Что он сделал? Это был первый шаг.

Я подумывал попросить у кого-нибудь из студентов сигарету или глоток из фляжки, чтобы успокоиться. Из-за долгого запрета на кофеин во время тренировок и самой миссии одна чашка кофе уже действовала с удвоенной силой – у меня тряслись руки, и я делал множество опечаток, что затягивало написание всего нескольких простых предложений:

Вы дали мне жвачку, а я отказался.

Вы забрали наш дом. Сталинские свиньи, хрю-хрю-хрю.

Мой дед умер в двухместной кровати из Икеи. Бабушка умерла на больничной койке, а до этого питалась дешевым капустным супом.

Что еще вы сделали?

Я вернулся.

Я отправил письмо.

Я заметил, что девушка, сидевшая рядом со мной с толстой книгой на коленях, оглянулась и подлила что-то в свою кофейную чашку из серебряной фляги. Я склонился к ней и спросил, нельзя ли немного и мне в обмен на молчание о контрабанде. Девушка ответила – да, чуть-чуть – добавила, что шантажировать нехорошо. Я ее поблагодарил и допил свой кофе, глядя на список входящих. Обновил, посмотрел еще раз, помассировал затекающие колени. Студенты начали расходиться, сидевшая рядом девушка ушла, бариста протирал стойку, и я понял, что кафе через несколько минут закрывается. Обновить, опять обновить – знаменитый космонавт теперь превратился в клиента, просрочившего время, проверяя почту. Бариста похлопал меня по плечу. Два часа истекли, я могу прийти опять завтра утром.

Я навел курсор на красный крестик окна браузера. Он казался ярче обычного. Цвет сигнала «стоп». Я помедлил. Бариста глубоко вздохнул у меня за спиной.

Появилась новая строчка. Заголовок «Re», четкий, жирный и полный жизни. Я открыл письмо. Бариста опять похлопал меня по плечу.

Маленький космонавт. Если это ты, позвони мне.

Я достал из бумажника купюру в двести крон и отдал баристе за бумагу, ручку и какую-нибудь мелочь, какая у него была при себе. Он с сомнением согласился и принес мне карандаш и салфетку. Я записал номер, который прислал Человек-Башмак. От кофе и спиртного у меня в крови сердце колотилось о грудь. Я выключил компьютер и трижды поблагодарил запиравшего дверь баристу. Он пожал плечами, а я уже бежал в конец улицы.

Я бросил двадцать крон в таксофон на углу. Что при этом происходит с монетами? Внешне выглядит фантастически – опускаешь одну металлическую штуку в другую, и пожалуйста, слышишь голос.

Я набирал номер, а снаружи садилось солнце, внутри будки сгущались тени. Город вокруг меня успокаивался, его жители завершали перед отдыхом вечерние ритуалы, добывали ингредиенты для ужина или скрывались в пивной. Головная боль и вздутие живота напомнили, что я питался нездоровой пищей и пивом. Но, в конце концов, что такое тело? Для чего беречь то, что все равно уйдет в землю?

На другом конце линии раздался щелчок, помолчали. А потом голос, такой знакомый, словно я опять слушаю его сквозь замочную скважину закрытой двери бабушкиной кухни.

– Я хочу услышать твой голос, – произнес он.

– Где ты?

– Да, это ты.

– Что ты сделал? – спросил я.

– Ты не умер. Это твой голос. Если только…

– Ответь.

– Я хочу тебя видеть.

– А вдруг я тебя убью? – спросил я.

– Так сказал бы твой дед. Ты сейчас звонишь с пражского номера.

– Я буду возле своего памятника. Завтра. В полдень.

– Ты учился неподалеку от этого парка. Потому я и попросил установить памятник там. Но, возможно, я сейчас говорю сам с собой, – сказал Зайиц. – Я схожу с ума. Это ты?

– Для тебя было бы лучше, чтобы нет, – сказал я и повесил трубку.

Я нашел убежище в закрытой булочной, выставленной на продажу, съел кусок холодной пиццы на ужин. Скоро здесь появится новый владелец, и тогда это место обретет новую жизнь. Довоенный пол там сохранился еще с тех времен, когда каменная кладка была искусством. Он казался холодным на ощупь, я подстелил скатерть и рассматривал выцветшие старые картинки, рекламировавшие былое меню. Тысячелетия назад первые люди научились измельчать зерна пшеницы и запекать полученную замазку, что изменило человеческий род. Даже теперь, когда повсюду кулинарные изыски и деликатесы, в эту ночь в пекарне меня успокаивало изображение простой булки с золотистой корочкой и нежно-белой внутри. Как она хрустит, когда рвешь ее пальцами.

Цель моей новой миссии волновала. К Ленке я вернуться не мог, я теперь не принадлежал ее миру. А поскольку Вселенная постоянно расширяется, больше мы никогда не вернемся друг к другу. Но Человек-Башмак…

Радислав Зайиц. Он не подчинился законам физики. Каким-то образом вернулся. Он знал меня. Он знал Туму. Я всегда считал, что он узнает обо мне, хотя бы из газет. Я надеялся, что он наблюдал за моим триумфом. Но его дружба с Тумой открыла глубины отдельного космоса, начавшегося не со случайного взрыва энергии, а с тщательно разработанного плана. Засыпая в пекарне, где вокруг моих ботинок шныряли мыши, я уверился, что все случившееся было как-то им подстроено.

Ранним утром я проснулся и поехал в Вышеград, старый город, возвышающийся над рекой Влтавой. Призраки былых королей несли стражу над переулками и фонтанами, магазинами и башнями, приглядывали за душами плетущихся в школу детей и прыгающих в трамвай взрослых. Может, призраки и за мной наблюдали. Больше тысячи лет назад принцесса Либуше, стоя на Вышеградском холме и глядя за Влтаву, провозгласила: «Я вижу великий город, чья слава вознесется до звезд». Она велела своим людям идти в селение и отыскать крестьянина, мастерящего порог в доме.

Либуше объявила, что над этим порогом должен быть возведен Пражский град. «Даже самые знатные аристократы должны низко склоняться перед порогом, потому я нарекаю сей город Прагой». Праг. Порог. В основании Праги заключена поразительная двойственность. Глядя за реку, Либуше видела образ тысячи башен, касающихся облаков столь высоких, что их можно разглядеть из Стамбула или Британии, может, даже с Божественного престола. Тем не менее городу дали имя самой скромной части всякого сооружения, порога, линии, отмечающей вход и выход – символа, на который никто дважды не глянет.

Может быть, эта двойственность – скромность имени в контрасте с внешним величием, подкрепленная браком принцессы Либуше и простого деревенского пахаря Пшемысла, ставшего первым правителем богемских земель, – и была причиной того, что Прага пережила гражданские войны и культурное влияние Австро-Венгрии, оккупацию фашистами и большевиками? Может быть, этот мир связан собственной двойственностью, скромным началом в единении с невозможной мечтой. То видение, открывшееся Либуше за рекой, – начало. Я – конец. Прага прикоснулась к небу вместе со мной, в исполнение пророчества, дарованного Либуше при ее рождении. Не так важно, что в Пражском граде размещался когда-то император Священной Римской империи и что первый парламент Богемии собирался в ее стенах. Лишь со мной история этого города завершила свой полный круг.

Я доехал до Нове-Места, оставил мотоцикл в нескольких кварталах от Карловой площади. Здесь был мой дом, когда я учился в университете. Он немного изменился. Не сновали больше повсюду студенты с тяжелыми рюкзаками. Их сменили толпы туристов, сверяющих карты и расписания. Я побродил по улицам вокруг площади и поучаствовал в жизни моего города. Дал денег труппе из трех актеров, представлявших Шекспира в фургончике на стоянке, поел хот-догов, заплатил служителям в туалете за аккуратно сложенную туалетную бумагу.

Вдалеке зазвонили церковные колокола, маленький мальчик уронил мне на ноги мороженое, и его родители стенали на итальянском. Я прошел по переулку, превращенному в лавку с детскими книгами, где юнцы рылись в ящиках с рисунками и литературой. Улица заканчивалась коммуной бродяг, состоящей из палаток и куч одежды, а охрану несла бдительная дворняжка. Я скормил собаке завернутые в салфетку остатки сосиски – вероятность наткнуться на бродячего пса в Праге достаточно высока, и я предпочитал быть готовым, – и хранитель сокровищ коммуны облизал мне пальцы.

К одиннадцати я вернулся на площадь, где трава потемнела от множества разгуливающих птиц. Деревья стенами окружали площадь, укрывая ее обитателей от городской жизни. Посередине торчала каменная статуя космонавта с неживыми глазами, гораздо меньшим, чем мой, носом и шлемом в правой руке. Левую руку он приложил к сердцу в обращенном к окружающим жесте. Возвышавшийся надо мной постамент словно нес самого императора – его украшала золотая резьба, выполненная тем же мастером, который декорировал лестницу Национального музея. Гравировку с именем наполовину скрыла вьющаяся лоза.

За статуей я наткнулся на группу школьников на экскурсии, резвящихся под присмотром угрюмого учителя. Среди гомона до моих ушей донеслась ужасная песня. Быть не может, подумал я, но нет, не послышалось. Дети пели про мертвого космонавта и о том, что когда-нибудь станут похожими на него.