Черти в Париже

Всё прописано прямо на асфальте.

Заберут, как пить дать, наш автомобиль!

Готовы были ко всему, а гараж искать лень. Мальчики устали.

А ещё пуще того жальче тратить по сорок или восемьдесят евро в сутки – какая разница в цене вопроса.

– Заплати бабки и спи спокойно, – рассуждал Бим, отряхнувшись с Варвары Тимофеевны и опять выставив на обозрение условно живенькие кокушки. И свой мерзкий ***.

Вместо трёх звёздочек тут известный овощ.

– Бабки – это бабки, – сказал он, – что их жалеть? Специально копили, чтобы тратить.

– Бим, а баба–то где твоя? То есть наша, теперешняя… вместе потёхались… Тимофеевна она, или, может, Маська. Или Фабька?

Нет, Фаби я ещё не мог упомянуть: повторяю: мы ещё не познакомились в тот момент с Фаби.

Я познакомился с ней только через несколько часов, когда мы вонзили естества свои в Париж: глубоко и непонарошку.

Конспиративная левитация, или дежавю, значит.

– Моя? – Бим поозирался, – баба моя в Греции, я же говорил, гречанка она временно. Но не Маська. Масяня – это такой комикс. Почему она и твоей вдруг стала? Тимофеевна она, да. А почто, я разве тебе отчество говорил? Называл? По пьянке что ли? Это надо разобраться…

Тут Бим с какой–то стати затеял с закрытыми глазами стыковать указательные пальцы.

– Не сходятся пальчики, ой не сходятся… Таинствуешь чего–то ты, Кирюха. Тупишь.

Точно, туплю. Приснилась мне Варька Тимофеевна ночью, а сейчас уже утро. Ушла женщина как кипяток в мороженое. И растворилась нежная недотрога Маська.

А я в итоге не выспался под окном парыжским.

***

А облака ихние точь в точь, как наши родные российские облака.

А их присутствие почему–то не помогало мне так же спокойно, по–русски, дрыхнуть.

А я не спал, а думал. Про облака. Об облаках. Про их квадратность, и чем их тушевать на картине, чтобы и абстрактность присутствовала, и чтоб на небесные кирпичи из ваты, походили.

Смаковал. И расстраивался об их внешнем сходстве – французских и наших, при принципиальной разнице как снотворных: ainsi, realisy sedans les differents etats.

Короче, Ксанька ездить по Парижу на своём классическом авто с чемоданом наверху категорически не собирался.

Ибо он считал, что в Париже, особенно в главном округе…

Тут я не оговорился: Париж в большом Париже – на самом деле это только центральный район, а остальное, хоть и в черте, уже не Париж, а периферия.

Тьфу, мутота какая–то!

Короче, Ксаньке – оказывается – и в большом, и в малом Париже, НЕГДЕ припарковаться, и бросить якорь: даже на пять минут.

Так он решил заранее, даже не пытаясь проверить экспериментальным путём.

Что на практике так и вышло: как бы не хотелось нам с Бимом обратного.

– Эвакуаторы–то ихние по ночам колобродютЪ, – воодушевлённо, но с растяжкой предложения и со старооскольским акцентом в последнем слове намекнул Бим, – это вам не в Угадае моторы где попало ставить.

***

И опять запахло кринолинами. Я задрал голову в потолок, потом встряхнул ею.

Бим тоже, – что там, мол, на потолке углядел? Розеток нету.

Муху Альфонса?

Альфонсиху – бабу его?

Мухи как и принцессы могут кверх ногами.

Бим не англичанка, и муха не англичанка, и муж её мух.

А вместе и по раздельности – натуральные позёры. Только и могут, что дребезжать крыльями, кистями типа колонОк, и кистями рук, руки… когда хочется, а некого.

– Видение у меня было, – сказал Бим.

– Меньше надо пить. Хочешь, опохмелю? Или дряни курнул?

– Нет, не курил я, это Малёхина юрисдикция.

Бим прав. Он часто прав. Это я лев. Зверь в засаде. А он прав, и весь на виду.

Гараж–стоянка – это ещё хуже, потому что где её и как его–её искать непонятно: языковый барьер!

– А «Вокзай–то ду ю Норд» – рядом, – сказал Бим, поёжившись и стукнув щелбаном по головке своего малыша – лежать! не высовываться! – стоянки там всяко должны быть. С охолустий много народу наезжает, а встречающие их же должны где–то ждать. А они же не могут без автомобилей встречать: их же родственники за бедных посчитают.

Я согласился. А Ксан Иваныч – нет.

– Дорого, – сказал с порога вошедший Ксан Иваныч, и мгновенно проникнувшись сутью беседы.

***

Нет! Не так было.

Было это раньше.

Жик, жик, жик – прокрутка назал.

– Дорого! – без обиняков заявил Ксан Иваныч, без всякого проникновения в суть беседы. Ибо это было сразу по заезду в гостиницу, – машинку попробуем оставить на одну ночь на улице. Может нас флажки спасут. Там же российский есть? Есть. И номер российский. Испугаются. Зачем им с Россией отношения портить? Да же, Малёха?