Поцелуй мамонта

Обнаружив полное отсутствие хозяина и разумной мысли у бабы Авдоши… или наоборот… а, всё равно… Словом, Михейша ринулся в Кабинет.

Он водрузил колени в важное дедово кресло, обтянутое потёртой кожей крапчатой царевны, подросшей в лягушачестве и остепенившейся, оставшись вечной девой, не снеся ни икринки, ни испытав радостей постельной любви с Иванодурачком боярским сыном. До сих пор тот скулит где– то на болотах в поисках небрежно отправленной стрелы.

Михейша облокотился на столешницу, подпёртую башнеобразными ногами, заражёнными индийской слоновьей болезнью посередине, и с базедовым верхом, привезённым с Суматры. В столешнице пропилена круглая музейная дырка, накрытая толстым стеклом от иллюминатора. То ли с рухнувшего Цепеллина, то ли с недавно расколовшегося на две части Титаника. Под стеклом светятся фосфорные Дашины зубки. Привинчена назидательная бронзовая табличка «Итоги качания на люстре!»

Михейша сдвинул в сторону кипу мешающих дедовых бумаг. Вынул и постранично разбирает хрустящие нумера прессы.

Газета с неорусскими буквами, – страниц в тридцать шесть, – растеряла от долготы пересылки естественную маркость, типографский запах и пластичность газетной целлюлозы. Любую прессу, приползшую сюда черепашьими стежками, здесь называют не свежей, а последней.

В номере уже имеются дедушкины пометы в виде краснобумажных, вставленных на скрепы листков, и имеются отцовские. Эти – синие.

Михейше, читающему с измальства, тогда ещё, благодаря бабушкиному покровительству, доверили вставлять в газетки вместо привычных взрослых вставышей листы растительного происхождения: с бузины, берёзы, осины. Всё дозволено, кроме запрещённого. Возбранён тополь. Его листья клейкие и маркие.

3

Возвращаемся к горячим и долголетне совершаемым проказам.

Вонючие, но невзрывоопасные опыты проводятся также на лоджии, это под самой крышей. Это сдвоенная, не разделённая границами, лоджия Михейши и его старшей сестры. При такой планировке удобно подглядывать и подбрасывать в окна дохлых, задохнувшихся пылью гадюк! Кто кормил гадюк пылью – история умалчивает. Но мы–то с вами догадываемся, верно? Каждая гадюка, хоть зоологическая, хоть политическая, заслуживает страшной смерти в мучениях. Каждая гадюка точно знает, как больно становится тому, кого она удостаивает почести быть ею укушенным.

Ленку уговорить легко. Она сама падка на такого рода «фейерверные» развлечения. Но, Михейша здесь играет главную роль, он идейный руководитель, химик, технолог и исполнитель, а Ленка – всего–то–навсего – назначенная «осторожница» и санитарка.

Осторожница Ленка Михейшу не только не продаст, но ещё и прикроет… с самыми нужными интонациями. Ещё и алиби придумает: мы только что (кто бы поверил, но верят) с братиком из лесу вернулись, вот что – набрали клюквы; вот корзинка (вчерашнего дня), но вы сегодня туда (неведомо куда) не ходите, «там» (неизвестно где расположено это «там») туман и комарьё: смотрите, как нас покусали, а покусаны Ленка с Михейшей всегда.

Ветер Розы – Роза Ветров разносит чумовато–едкие запахи по всем сторонам света. Западный ветер несёт запашок вдоль почти–что глухой стены родительского дома, потому родственникам он не мешает, а северный…

Соседский север – это не север Фритьофа Нансена. На нашем доморощенном севере живёт Макар Фритьофф с двумя «Ф» в конце фамилии и одной в начале. Это что–то!

В понимании Михейши, жизнь соседа Фритьоффа – это отдельная песня – короткая и бесшабашно длинная, печальная и одновременно разудалая песня. Как у преступников и героев далёких Соловков.

МЕСЬЕ ФРИТЬОФФ

Северный сосед – это упомянутый уже курносый и рябой, крайне застенчивый и с мелко дрожащей головой – от когда– то пронзившей насквозь все её нервы вражеской пули – отставной полковник Макар Дементьевич Нещадный.

Теперь у него никогда не болит голова. Даже после двух бутылок не болит.

Он помнит ещё цветные вышитые погоны. Захватил переодевание армии в зелёное, безрюшечное, простецкое одевалово.

У него клочковатая причёска, прихваченная в нужных ему местах китайской нитью, которую теперь и причёской– то по большому счёту назвать нельзя: какое нам дело до немодных китайских причёсок? Причёска – это вам не шкаф и не швейная машинка. Вот с этого и начинается дурь! А ещё он носит данную ему дедом Федотом занятную кличку «Фритьофф – нихт в дышло, найн в оглоблю офф». Вот это уже совсем в точку, и похоже оно на весёлую в смеси с сермяжиной правду.

Этот увлечённый человек занят выводом свиной породы, излучающей приятный запах навоза. На этом деле он надеется разбогатеть и поправить свои дела, пошатнувшиеся после развода с хозяйственной, умной, но, в некотором роде, и чисто лишь, по его мнению, блудливой женой.

Слегка взбалмошная, абсолютно верная, но, как водится в высылочных полудеревнях, – флиртоватая до определённой черты – жена отставного месье–полковника по книжному имясочетанию Софья Алексеевна при разводе сработала классически.

Вот как дело было:

Во–первых, отобрала у мужа половину пенсии, а также всю внутреннюю меблировку, кухонное серебро, сервантные и потолочные хрустали. В новую жизнь взяла обветшалый, но со вкусом собранный и ещё годящийся на переделки женский гардероб.

Во–вторых, не поставив в известность мужа, неглупая Софья прихватила половину общих накоплений в виде пары рулончиков ассигнаций. Ассигнации свёрнуты в немалые диаметры и перевязаны по– моднобанковски каучуковыми тесёмками.

В–третьих, не пересчитывая, Софья забрала, все золотые, чеканенные ещё царицей монеты: в Питерах, видите ли, они ей нужнее. Чтобы «правильную» доходную квартиру арендовать. В общий улов – десяток коробочек с украшениями, нажитыми во время довоенно теплящейся любви. В то число входят мелкие боевые трофеи женской направленности, взятые напрокат у турков, сербов и греков – всё золотого оттенка.