Мир за мир

– Лени?

– Конечно. Не хотят менять ничего. Это Оля тебе крайности показывала, вот ты и побежал. А будь не так карикатурно?

– Так что же, любви нет? И Оля меня не любила?

– Да есть, есть любовь-морковь! Только для неё общее дело нужно. Республика[18 - Res publica (лат.) – букв. «общее дело».], так сказать. А не домострой и не контракт на оказание услуг для взрослых.

– А какое у Игната с Таисией общее дело? – Алексей никогда бы не осмелился задать Стражу Вихрей подобный вопрос, будучи трезвым, но в задушевной беседе можно брякнуть ещё и не такое.

– Однако заметил! Скажем так, помогать таким, как ты. В Интернете про нас на самом деле правду пишут.

– Борис… А ты не скажешь, Оля меня любила?

– Любит! Потому и просила отпустить, чтобы вы расстались любимыми и не топили потихоньку любовь в тухлятине. Марина, что ты ухмыляешься? Между прочим, могла бы и в дверь позвонить!

– Зачем? Чтобы соседи потом трепались, что у Лёхи девка новая, а он себя предателем чувствовал и оправдывался? – появившаяся непонятно откуда Ледяная Дева присела на край дивана и взяла со стола пустой стакан. – Ну ты и спишь, прямо как медведь в берлоге. Мы тебя тащим-тащим по лестнице, а ты всё спишь.

– Да я уж догадался, как всё было. Машину ты сюда пригнала?

– Ага. Так что вы с Борисом решили?

– В смысле?

– Блин. В смысле – что с тобой дальше делать. И что делать с этими, – «Марина» развернула листок из блокнота. – Сержант Кресов Виталий Андреевич[19 - Здесь и далее все фамилии вымышлены. Любое возможное совпадение является случайным.], в настоящее время прапорщик. Дёшево совесть продал, а? Даже офицерского звания до сих пор не получил! Совершил убийство по приказу своего непосредственного начальника, лейтенанта Семихина Игоря Юрьевича, в настоящее время майора. Ну и?

– А адрес?

– Адреса пока не скажу, и подробностей тоже. А то ты напьёшься и попрёшь на этого Семихина с голыми руками, а он профессиональный каратель, убьёт не задумываясь и ещё медаль очередную получит. Могу только сказать, что оба москвичи.

– Так что ты предлагаешь? – взмолился совершенно опустошённый Алексей. – Адрес я и сам выяснить смогу. И ствол достану.

– И всё? Вот ползёт такая гнида, вдруг бах – и пуля в башке. Так и подохнет довольный – за одиннадцать лет твоих страданий? Это если ты ещё попадёшь как следует.

– Он разрушил мой мир. Он отнял мою любовь. Я… я убью его жену… – бормотал Алексей, не поднимая взгляда.

– Беда с вами, романтичными юношами! – вклинился Страж Вихрей. – Ты бы ещё сказал – тёщу грохнешь. Ну какая там любовь? Семихин вообще не женат и не любит никого, он только задержанных баб раскладывает и в шлюх на халяву спускает. А Кресов со своей супругой восемнадцать лет существует, все помидоры завяли! Думаешь, если у тебя любовь была смыслом жизни, то у всех так?

– Всё равно! Око за око, зуб за зуб… и мир за мир!

– Ты сказал. Именно «мир за мир». А где у них кощеевы яйца…

– Это я тоже знаю, – подхватила Ледяная Дева. – Только с Лёхой что делать?

– А вот это знаю уже я, – Страж Вихрей, приобняв Алексея за плечи, посмотрел ему в глаза. – Беги! Отпусти свою память, не надо её стирать. И не пытайся любить чужой любовью. Твой путь только начинается. Слышишь? Беги!

* * *

Жизнь представлялась Даше Кресовой сплошными зарослями крапивы.

Из-за отца.

Конечно, институт заложничества освящён вековой традицией, но от этого Даше было не легче. Взгляды на улице, полные бессильной и не очень ненависти, преследовали её лет с шести-семи, когда она шла по улице с папой и папа был в форме. И тогда же исчез папин друг, весёлый дядя Андрей, по которому девочка сильно скучала и на вопросы о котором родители отвечали уклончиво. Маленькая Даша ещё не понимала, что эти взгляды предназначены вовсе не ей и что не от хорошей жизни отец постоянно ходит в форме.

Семилетних одноклассников родители подпускали к ней неохотно: «У Даши отец милиционер, она с тобой подерётся, а нас посадят! И смотри не брякни при ней, о чём папа вчера на кухне рассказывал!» Десятилетние – дали ей погоняло «Ментовна» и демонстративно распевали «Зондеркоманда молодости нашей». Тринадцатилетние – изводили вопросами на тему того, какие пытки применяют в милиции. Шестнадцатилетние – просто не принимали её в компанию: скажет ещё сдуру папочке, что Артём на байке без прав гоняет, а у Катяры частенько косяк в сумке… Правда, откровенную травлю они прекратили – в десятом классе к ним зарулил парень какой-то кавказской национальности, который в первую же неделю обозвал Дашу «омоновской подстилкой». После этого все начали чморить уже его – при всей неприязни к ментам, демонстративно хамящих чучмеков ненавидят куда сильнее.

Возможно, с ней и начали бы искать дружбы, будь она дочерью гаишника или следователя, но чем может быть полезен омоновец? «Бить, бить, бить, на допросах пытать», как кто-то из сталинских наркомов выражался в резолюциях? Так бить – дело нехитрое, это люди и сами могут. А вот помочь человеку – именно как мент – омоновец при всём желании не в состоянии, ни легально, ни нелегально. Нет у него таких полномочий. Только бить.

Даша плакала. Даша дралась. Даша жаловалась папе. Папа был человеком толстокожим и отмахивался – бить его Дашку никто не бил, а злые слова – подумаешь!.. Девочка ненавидела одноклассников за их несправедливость – её папочка не дерётся и даже почти не пьёт, за что же его честят убийцей? Как-то раз она прямо спросила отца об этом, получив в ответ гневную отповедь и после этого немного успокоившись: на дом «работу» Виталий Андреевич не брал, а о том, что он делает на службе, Даша настолько остро не хотела думать, что умудрялась временами даже забывать, где именно работает папа.

А Виталий Андреевич, при всей своей простоте и толстокожести, боялся. Он бы не признался в этом никому, и прежде всего самому себе, но – боялся. Боялся, что «что-то случится» с его женой и дочерью, хоть и не испытывал к ним особой нежности. Кому, как не омоновцу, знать, сколько отморозков – в погонах и без – пасётся на московских улицах? Для Даши он ввёл строжайший комендантский час, недвусмысленно заявив, что так будет всегда, и пусть дочь не надеется на восемнадцатилетие – хоть два раза по восемнадцать, а домой чтобы к восьми и ни минутой позже! И никакого телевизора, там сплошной р-разврат! Правда, побочного результата такой фельдфебельщины он предвидеть не мог – лишённая и компании, и свободы дочь милицейского прапорщика и кассирши из супермаркета, которой было нечего делать, кроме как заниматься, неожиданно поступила в университет. У отца хватило ума не препятствовать ей в этом, но с тех пор он чувствовал какую-то раздражающую неуверенность и стал, находясь «при исполнении», часто орать на окарауливаемую популяцию. Подчинённым тоже доставалось.

Но куда сильнее он боялся тюрьмы. Этот страх был, пожалуй, надуманным, но оттого и самым неприятным. Давно же похоронена убитая им девушка, закрыто уголовное дело, уничтожены вещественные доказательства, да и виноват формально не он, а отдавший приказ Семихин! Начальника Кресов тоже боялся, простым мужицким разумом чувствуя в нём что-то запредельное. Тогда, над телом Ольги (паспорт у неё был, и они не стали его уничтожать), когда Виталий заикнулся о рапорте, лейтенант холодно сказал: «А я здесь при чём? Это ты зачем-то стрелять начал. Пуля из твоего автомата, свидетелей нет, и хрен докажешь, что я приказывал. Потому что мне совершенно не было смысла её убивать. Понял?» Смысла действительно не было, поэтому Виталий был очень благодарен командиру, который предложил подбросить труп к телевышке. Дело, конечно, замяли, но Семихин прозрачно намекнул, что «ничего тебе не будет, пока ты выполняешь мои приказы». В те дни он набрал таким образом целую личную гвардию – кроме Виталия, подставились Шурик и Володя, а Гену и подставлять не надо было – сам рвался. Был ещё Андрей, но тот сообразил потребовать письменный приказ, благо обстановка была более-менее спокойная. Андрея с тех пор Кресов видел лишь пару раз, и говорил бывший друг с ним скомканно: да, комиссовали по состоянию здоровья… да, работает инкассатором… да, Дашу он помнит, передай ей привет. Потом Володя погиб в Чечне, а Шурик, видимо, запомнил только «ничего тебе не будет» и пропустил мимо ушей «пока ты выполняешь мои приказы», потому что устроил по собственной инициативе пьяный погром в кабаке, набив при этом морду не кому-нибудь, а гаишному полковнику. Шурик теперь со своим волчьим билетом автостоянку сторожит и спивается потихоньку – только Виталий с Геной и остались в команде Семихина. Плюс молодёжь какая-то, но это пока не в счёт…

– Даша, ты? – прилёгший перед телевизором Виталий Андреевич наконец-то дождался стука каблучков в прихожей.

– Как, она ещё не вернулась? – встревоженная мать заглянула в комнату дочери. – Ой!

– Света? Что такое?

– Фотография какая-то с траурной лентой, я сначала подумала – Дашина!

– Какая ещё фотография? – Кресов раздражённо встал и подошёл к жене.

Оба страха взвились одновременно: «Меня посадят! С Дашкой что-то случилось!»

Он отчаянно хватался за последнюю глупую соломинку: «Нет! Нет! Дашка тут не при делах! Это воры залезали и забыли зачем-то!»

Потому что девушку с фотографии Виталий Андреевич прекрасно помнил.

Помнил даже её имя и фамилию.

* * *

Как хрустит на ресницах этот октябрьский день! Пройтись до метро – одно удовольствие. Ну и пусть она некрасивая, зажатая и одета тоже «зажато» – солнце есть солнце! Ррраз-два!

– Дашуль, привет!

– Привет! – машинально отозвалась Даша, ещё не успев понять, что окликнувшая её женщина ей абсолютно не знакома. Но красавица, и одета как! Вроде бы на первый взгляд пестровато, а понимаешь, что ничего лишнего, всё естественно, как сама земля. И золото с камешками – тончайшей работы, никакой вульгарности. Если у такого дня есть фея, то это именно она. Правда, феи не ходят с папками вместо волшебных палочек, но и папка в руках у незнакомки – само изящество.

– Таисия, – женщина слегка поклонилась. – Можно просто Таис.

– Откуда вы меня знаете?

– Я и родителей ваших знаю, и общие знакомые есть, – голос у «Таисии» был звонкий и весёлый, и Даша почувствовала огромную симпатию к ней. – Заехала в универ по делам, смотрю – Даша! Папа как?

– Нормально.

– А с Андреем вы что, поссорились?