Калигула или После нас хоть потоп

– Не бойся, отец, может быть, ничего плохого не случилось. Может быть, они опять хотят от тебя денег.

Да, Макрон уже несколько раз просил у него в долг. Под мизерный легальный процент, и потом не отдавал, хорошо зная, что ему об этом не напомнят. Но из-за денег не посылают домой преторианцев. Не зовут по ночам заимодавцев в императорский дворец. Предательская смерть расхаживает по ночам…

Торквата не раз слышала о подобных ночных посещениях. Неделю назад вот так же вызвали ночью сенатора Турина. Не было ли и тут доноса? Они оба думали об этом, отец и дочь. Торквата рыдала и с нежностью целовала его руки. Ведь у нее больше никого нет на свете, кроме Луция, тетки и отца.

Дрожь охватила Авиолу. Он повлек Торквату в таблин. Отдал ей ключи от сундуков с золотом, от ящиков, в которых хранились расписки. Шепотом рассказал, где спрятаны остальные сокровища. Ах, если только они не конфискуют все это потом – о ужас! Если они не заберут это, она будет самой богатой невестой в империи. Но они всегда конфискуют, всегда забирают… И он расплакался. Это было больнее всего. Они отберут все, что он накопил за тридцать лет! Vae mini et tibi[32 - Горе тебе и мне (лат.).], Торквата! Он поцеловал ее и, убитый горем, вышел.

У ворот его ожидали рабы с лектикой. Если бы ему вздумалось всмотреться в их лица. В них бы он не нашел ни капли сочувствия. Поджидая хозяина, каждый из них подсчитывал, сколько раз по приказу господина была в клочья искромсана кожа на его спине. Каждый вспоминал слезы должников, которых до нитки обирал этот лихоимец. Пришло справедливое возмездие.

***

Вниз преторианцы шли быстро. Толстяк, счастливый тем, что все позади, с удовольствием поговорил бы. Но центурион движением руки остановил его.

У озерка их поджидали четыре темные фигуры.

– Здесь безопасно? – шепотом спросил центурион. Факел они бросили в воду.

– Совершенно, – отозвалась Волюмния. – Как прошло?

– Великолепно, – заторопился Лукрин. Он повернулся к Фабию:

– Ведь здорово я себя держал, а?

– Не похваляйся! Ничего особенного. Скорее прочь эти тряпки!

На переодевание актерам нужны секунды. Волюмния тем временем раздобыла пару камней, и снабженная грузом одежда канула на дно озера.

– А как трюк с его лектикой? – поинтересовался Фабий.

Волюмния тихо засмеялась.

– Здорово вышло. Муций как раз сегодня дежурит у ворот. Он обещал помочь. На Муция можно положиться. Он к нам в трактир ходит. Стоит дать ему знать – и все будет в порядке.

– Т-с-с!

По знаку Фабия все скрылись в зарослях туи. По дороге спускались рабы с носилками, в которых сидел Авиола. Актеры пропустили их вперед и отправились следом.

Рабы с носилками шли вдоль цирка. В свете красных фонарей, освещавших лупанары, мелькали тени загулявших патрициев. Мелкота, покупавшая развлечения за несколько ассов в дешевых тавернах и притонах, с любопытством присматривалась и шныряла вокруг носилок. как это было принято в Риме. Если видели в носилках любимого патриция, его приветствовали рукоплесканиями. Нелюбимого осыпали насмешками и руганью.

– Кого несут? Авиолу? Ах, этого обдиралу! А куда это его несут ночью?

К толпе присоединились грузчики и лодочники. Уже сейчас, задолго до рассвета, они спешили на работу в порт.

Авиола с трудом вылез из лектики. Рабы отставили ее в сторону и, вытянувшись, глядели вслед господину. Вернется или не вернется? Вот бы не вернулся!

Стражники у ворот, увидев сенаторскую тогу, отдали честь. Огни факелов трепетали на ветру. Авиола подошел к начальнику стражи, колени у него подгибались.

– Меня, приятель, спешно вызвали к префекту претория Макрону, Вот его послание.

Начальник удивленно поднял брови, но не произнес ни слова, взял свиток, попросил сенатора немного подождать и вошел во дворец.

Толпа любопытных обступила ворота. Лектика и рабы остались сзади, за толпой. К ним подошел молодой преторианец.

– Надсмотрщик? – спросил он властно.

Выскочил надсмотрщик.

– Ваш господин выйдет через задние ворота. Вы должны ждать его там. Я проведу вас, идите за мной.

Надсмотрщик покорно кивнул, рабы подняли носилки и пошли за ним следом.

Стражники с любопытством оглядывали Авиолу, переговаривались:

– Эка! Ночью. Дурацкое у него положение. Так всегда и бывает, если удавкой пахнет.

Авиола слышал это, и холодный пот выступил у него на лбу, он был близок к обмороку. Замечания стражников услыхали и в толпе, некоторые ухмылялись:

– Готов об заклад биться, что этот лихоимец и теперь подсчитывает, сколько процентов он из этого выколотит!

– Не трепись! Не видишь, что ли, он белей гусиного пуха. В дерьме небось по шею сидит, раз ночью вызывают!

– Готовь медяки для Харона, эй, брюхатый!

Авиола невыразимо страдал. Сердце в груди колотилось, в глазах потемнело. Он зашатался. Стражники подхватили его.

Наконец вернулся начальник стражи. Губы его подергивались от затаенного смеха.

– Благородный господин! Должен сообщить тебе, что над тобой кто-то подшутил. Префект претория еще вечером отбыл из Рима. Никому из его людей ничего не известно. А письмо поддельное и печать фальшивая…

Толпа на мгновение замерла и тотчас разразилась хохотом. Стражники у ворот дворца смеялись во все горло.

Авиола перевел дух. Спасен! Он разом ожил. Он не стал подзывать рабов с носилками, отрезанных от него толпой. Скорее подальше от этого дома, решил он, протискиваясь сквозь толпу к тому месту, где оставил лектику. Его хватали за тогу, хлопали по спине и смеялись прямо в глаза. Наконец он пробрался сквозь толпу, но лектики не было. Он беспомощно оглянулся, но ничего не увидел, эти оборванцы обступили его, липнут, уши заложило от их омерзительного рева. Как от них воняет, фу! Разъяренный, он звал своих носильщиков, но напрасно – никого, а в ответ слышал только отвратительный смех и еще более отвратительные выкрики:

– Они тебя дома ждут, лихоимец! Вперед пошли! Не изволит ли господин сенатор разочек пешком пройтись? Мы вот всегда пешочком!

Авиола пытался прорваться через назойливую толпу. Позвать на помощь преторианцев? Лучше не надо. Наконец он выбрался. Быстро, насколько позволяла его туша, помчался по Clivus Victoriae[33 - Холм Победы (лат.).], вниз, к форуму. Толпа валила за ним, росла, топала, орала, хохотала. Тухлое яйцо запачкало тогу.

Второе растеклось по затылку. С трудом ковылял Авиола, окруженный со всех сторон раскатами смеха.

Ободранный, замаранный, грязный, обессилевший сенатор, тяжело отдуваясь, ковылял к дому. Лишь в трехстах шагах от ворот догнали его рабы с лектикой. Рассыпаясь в извинениях, они посадили хозяина в носилки.

Тем временем весь Рим проведал о замечательной проделке, и весь Рим корчился от смеха.

***

Где-то по дороге от толпы отделилась группка – трое мужчин и женщина.

Они направились за Тибр, перешли мост и исчезли в домике Скавра.