Любовь оживает в саду под зимними вишнями

Впрочем, она больше обрадовалась появлению незнакомцев, нежели напугалась.

– Кыш отсюда, – шикнул на подростка военный и того как ветром сдуло.

Ника же стояла, привалившись спиной к боку машины и пыталась отдышаться.

Теперь, когда прошел первый испуг и когда исчез стилет у горла, стало легче. Только на мгновение. Потому что Ника осознала, что по-прежнему на улице, в ночи, в сером и зябком, опускающемся на плечи тумане. Определенно вне зоны своего комфорта.

– Спасибо, господа, ваше появление пришлось весьма кстати, – натянуто улыбнулась мужчинам Ника и отлепилась от машины с намерением достать коробку и подняться в квартиру.

Офицер остановил ее одним взмахом руки. Небрежный жест привыкшего к повиновению подчиненных, человека, заставил Нику замереть на месте от возмущения. И только она собралась сказать незнакомцу о том, куда ему стоит пойти и дирижировать именно там, как он снова ее перебил. На этот раз, обратившись к депутату.

– Арсений Аврелиевич, думаю, пора нам расстаться – сегодня мы поработали славно, а сейчас самое время на покой. Созвонимся на днях и решим тот застарелый, но так волнующий вас, вопрос. Пока же – время терпит, – офицер снял кожаную перчатку и протянул руку для прощания.

Депутат слегка поморщился, но руку подал без промедления.

– Хватит тебе уже кривляться, Марк, какой я тебе Аврелиевич? Давай, во встречи, – сказав это, повернулся спиной к ним и зашагал вперед.

И только тогда Ника рассмотрела трех телохранителей маячивших неподалеку и курящих вблизи высокого джипа.

– Ну что, лисичка, чем благодарить будешь? – ловко оттеснив Нику от машины, офицер уселся на водительское место.

От такой наглости Ника на секунду оторопела, но потом взяла себя в руки. Все от того, что давно не общалась с мужчинами – подумала она. Забыла уже, что парни любят такие вот скабрезности.

– Извольте объясниться, – с некоторым высокомерием, ответила девушка и обогнула машину.

Там открыла дверцу и попыталась достать коробку, но Марк ей помешал – схватил за руку.

– Тут и объяснять нечего, лисичка. Куда пойдем – к тебе домой или в мой гостиничный номер?

– Ты что позволяешь себе, военный? – мигом ощетинившись, Ника вырвала ладонь из его руки.

Одно дело противостоять психопату с ножом у горла, другое – говорить с представителем современной элиты. И, черт возьми, Ника не знала, что было хуже.

– Ничего такого, за что меня можно было бы наказать, – Сказав это, он выбрался из мини-вэна, лениво подошел к девушке, нарочито медленно наклонился, достал коробку и швырнул ее вон. Послышались жестяное бряцанье, шелест рвущихся упаковок и звон стекла.

– Ты что сделал? – сипло спросила Ника. Горло вдруг перехватило спазмом от обиды, злости, непередаваемого унижения.

– Что за любовь к дурацким вопросам? – усмехнулся офицер и внимательным взглядом впился в ее лицо.

Знал ли он, сколько она работала ради этой паршивой коробки? Сколько страха вытерпела, развозя порченный, но такой необходимый провиант по магазинам, и сколько седых волосков прибавилось в ее красивые золотые локоны за время службы? Не знал. Потому что привык к тому, что все блага мира валяются у его ног. Потому что на ней был парик шоколадного цвета.

Ника смотрела на военного и чувствовала, как в груди разгорается бешеная ненависть. То самое чувство, что выжигает душу дотла. От неистовой, хлещущей по венам злобы задрожали руки и запекли глаза. Она сжала ладошки в кулаки и шагнула офицеру навстречу.

– Вот так просто взял и выбросил? – Злым шепотом спросила Ника и приподнялась на носочки, чтоб быть хоть чуточку выше, но Марк все так же возвышался над ней подобно скале. – Просто так сказал «кыш» и за это я должна пригласить тебя в гости? Да пошел ты, офицер, ко всем чертям, – на этом она плавно обогнула его и подняла пустую коробку с земли. Потом наклонилась и принялась собирать в нее уцелевший провиант. Масло, дрожжи, помятые банки сгущенки, чай. Слезы вдруг подступили к горлу. Комок такой величины стал, что не сглотнуть. И зажгло глаза и опалило щеки. От обиды – дикой, неистовой. От несправедливости.

Захотелось крикнуть на весь мир: Господи, за что ты так? Почему Сашка не вернулся с войны, а этот придурок топчет землю? Отчего Вера каждый вечер спрашивает – придет ли завтра папа? А послезавтра? И строит дочка планы на будущее только с ним – родным. И невдомек ей, маленькой, что папу давно похоронили в братской могиле на тридцатом километре. Не обнимет больше, не потреплет по золотой макушке…

Опустила веки, и злые слезы градом потекли – не видно было, что офицер закурил нервно, запустил пятерню в густую шевелюру и присел рядом на корточки.

– Ладно тебе, мелочи все, – Марк выдохнул дым под ноги и встретился с горящими ненавистью серыми глазами.

– Мелочи, – мотнула головой Ника, словно не веря в абсурдность ситуации.

И понятно стало, что не отпустит ее, сколько бы ни плакала. И поехать с ним придется. А потом сигануть бы с крыши, да только Вера с Ташей дома ждут. Вот он дом – крикни, и выбегут, только защитить ее – Нику, все равно некому.

Она зло глянула из-под косой челки, выпрямилась, не отпуская из рук опостылевшей уже коробки, и бросила отрывисто:

– Жди здесь. Машину все равно не брошу – служебная она.

Офицер щелчком пульнул окурок в ближайшие заросли шиповника и кивнул в ответ. Не было на его лице ни удивления, ни хоть какой бы то ни было эмоции. Только скука.

Ника поднялась в квартиру, сунула в руки Таше коробку и, не переступая порога, зашептала:

– Ничего не спрашивай, слышишь? Скажи Вере, что я у соседей да спать ее скорей укладывай.

Таша в ответ зажала рот ладонью и закивала часто-часто. Поняла, что дурное случилось. Иначе от чего у Ники лицо белее мела и веко на правом глазу дергается часто-часто?

Марк ждал ее у машины. Дверца была распахнута, в салоне тускло горел свет, но и его скудности хватало для внимания мелкой мошкары, что, не боялась холодов, роилась и надоедливо лезла в нос.

Ника торопливо пересекла двор и забралась на пассажирское место.

Офицер лихо рванул с места – так, что шины скрипнули. Видно, не терпелось ему.

Он привез ее в центр города. За популярным в былые времена кинотеатром, находилась гостиница «Спартак». Ника и не знала, что та работает до сих пор. Оказалось – процветает. Это был парадокс – всюду нищета и голод, а тут – островок роскоши. Блеск лакированных поверхностей и блики, пускаемые помпезными люстрами, слепили глаза. Вид лепных потолков и позолоченных фресок заставил Нику поежиться.

Как так-то?

Марк направился к стойке, где восседала начесанная администраторша. Вид ее был до невероятного смешон – на голове округлой формы бабетта, на глазах серые тени, на губах алая помада. Образ завершала ярко-желтая блуза и строгая юбка в шотландскую клетку. Среди помпезности современного интерьера, дама из «шестидесятых» выглядела, мягко говоря, странно.

Администратор, при виде офицера одернула рубашку на выдающейся груди и сладко улыбнулась. Какого черта – подумала Ника. Пусть возьмет эту – она явно возражать не станет, а ее – Нику, пусть оставит в покое.

Но офицер холодно попросил ключ и, не обращая внимания на ужимки администраторши, потянул Нику к лифтам.

В номере была та же роскошь – беж и позолота, в воздухе застыл пряный запах экзотический свечей, пол устилал пушистый ковер, в ворсе которого мягко утопали ноги.

Хрустальный звон бокалов вывел Нику из транса – это Марк протягивал ей высокий фужер с искрящимся розовым шампанским.

– Ты слишком напряжена, стоит расслабиться – заметил военный и взглядом указал на мягкое кресло у французского окна.

Ника отставила бокал и с трудом заставила себя посмотреть офицеру в глаза.

– На кой я тебе сдалась? Та девушка на ресепшн – явно не против побыть в твоей компании часок-другой. Я же – обозленная от нищеты и адской работы, пария. Чувствуешь разницу? – Ника инстинктивно подалась к нему навстречу – жест искренности, требование, почти мольба – отпусти!

Марк порыва не оценил. Повертел ножку бокала в руке и глянул на девушку сквозь напиток.

– В том то и дело, что чувствую. Подойди. Ну, давай же, лисичка, мне некогда играть в эти игры, – не дождавшись послушания, Марк сам шагнул к ней, притянул к себе и коснулся большим пальцем ее нижней губы.

Ника стояла замерев. Не шелохнулась и тогда, когда он принялся расстегивать пуговицы на рубашке, а после взялся за молнию на брюках. Она переступила через брошенную у ног кучку одежды и с вызовом посмотрела на офицера. Марк оставался одет, и этот контраст между ними казался неестественным, неправильным.