Сон Геродота

– Она и вправду редкой породы, – произнеся это, он нагнулся к клетке и внимательно присмотрелся к птице.

– Я же говорю, породистая, из Африки, кучу денег стоит, а сколько трудов потрачено на ее обучение! Считай, сына родного отрываю от сердца, но что делать, нужда довела.

– Далековато ведь отсюда до африканского берега?

– Что? – не понял продавец.

– Я говорю, далеко ей до дома родного лететь, да и дорогу вряд ли найдет.

– Она еще как найдет, это ведь умная птица: сядет на мачту корабля и как миленькая доплывет. Ты уж поверь: не птица, а настоящее сокровище.

– Тогда я покупаю ее, – сказал Павсаний и отсчитал из кошелька десять мелких монет, потом , приоткрыв дверцу клетки, взял пернатого на руку, вынул из клетки и подбросил вверх. – Лети, птица, домой!

– Что вы делаете, уважаемый?! – с удивлением вскричал продавец.

– Я отпускаю ее на волю, пусть летит себе в Африку.

Птица от неожиданности встрепенулась, расправила крылья и взлетела.

– Благородный вы человек, вот чего вздумали, – проговорил продавец, провожая взглядом полет своего пернатого. А тот медленно поднялся вверх, сделал круг над головой, а потом, опустившись, влетел обратно в клетку и устроился на прежнем месте.

– Что это значит? – Павсаний был явно смущен.

– А что вы ожидали увидеть, уважаемый? Птица вернулась к себе домой, как вы того и хотели.

– А Африка?

– Когда это было? Ее деда, а может, и прадеда, привезли из Африки, а она сама в этой клетке родилась и выросла, клетка и есть ее дом, а другого у нее никогда и не было. Птица ведь домашняя, прирученная, куда ей лететь?

-А вы говорили, что она дорогу на родину найдет.

– Что делать, – хитро улыбнулся продавец, прищурив глаза, – каждый хвалит свой товар. Я ведь и не думал, что вы и в самом деле отпустите ее на волю. Как же теперь быть, забираете вашу птицу?

– Мне она не нужна.

– Но вы ее купили, я имею право не вернуть деньги назад.

-Оставьте их себе, и птицу тоже, – вздохнул Павсаний.

– Благородно с вашей стороны. Что ж, спасибо, спасибо, – и продавец в знак благодарности прижал руку к груди.

– Что делать, времена царствуют…

– Это вы о чем, уважаемый?

– Извините, это я просто так, мысли вслух.

          . . . . . . . . . …………………………………………………………..

Спарта, где жил Павсаний, к тому времени превратилась в жалкий, всеми забытый городишко, где еще не так давно  одинокие старики невесть кому твердили услышанные в детстве рассказы о великом городе, когда-то стоявшем здесь , о царе Леониде, персах, Лисандре; но кто мог теперь поверить, что мужики из окрестных деревень когда-то вершили судьбы мира, что их предки жили в великом городе, перед которым дрожали империи. Даже малочисленность не мешала спартанцам, и когда в стране осталось всего две тысячи спариатов, они объявили войну Персии и добились для себя почетного царского мира, и вся Азия трепетала, когда отряд всего лишь в несколько сотен человек собирался в поход. А еще в Спарте никогда не строили крепостные стены: считалось, что лучшие стены Спарты – ее воины. Старики те давно уже умерли, теперь  и рассказывать-то было некому. Жители крохотного городишка, лежащего среди руин былого величия, как тени ходили меж мертвых зданий, смотрели на мертвые храмы. Спарта беднела, худела, ее жители расходились или умирали.

Прощай, Спарта! Твоих гоплитов не боятся теперь ни в Сардах, ни в Афинах, твои цари мертвы, твои эфоры и геронты разогнаны, законы твои забыты. По твоим пустым площадям гуляет ветер; никто не поднимет меча, не ударит копьем; никто не объявит новой войны. И только неповторимая природа долины Эврота оставалась неизменной. Узкая горная долина, покрытая благоухающими садами, посреди которой и стоит Спарта. В жаркий солнечный день здесь можно прогуляться в тени оливковой рощи, где когда-то стоял Акрополь, спуститься к болотистому берегу реки Эврот и постоять там, где давным-давно возвышался храм Артемиды. Издали виднеются величественные горы. На западе нависают зубчатые стены Таигета, чьи вершины покрыты снегом почти круглый год; на востоке поднимается предгорие Парнон; а между этими двумя грядами открывается одна из самых прекрасных и нежных долин Греции. Но теперь время здесь застыло, и давно уже ничего не происходит. День кончается ночью, ночь вновь превращается в день, человек рождается и стареет, стареет и умирает. Люди привыкли к этому.

Павсаний упорно трудится над камнем, вырезая из него фигуры богов, , людей, предметов – все то, что когда-то было связано с величием Спарты. Во всей Спарте, может, он один и остался, кто еще помнит об этом величии. Соседи косо, с недоверием смотрят на занятия этого странного чудака, держа его за полоумного.

– Тебе что, больше делать нечего, как возиться с этими камнями и ковыряться в земле, – спросит иногда кто-нибудь из них.

– А как же быть, люди, неужели не видите: уходит, исчезает память о нашем городе; кто из Спарты уехал – никто назад не возвращается, а те, кто остались – обо всем позабыли. Если так продолжится – совсем исчезнет память о нас, никто не вспомнит, кем мы были, как жили. Даже потомки наши позабудут о том, что был когда-то такой народ, спартанцами звались, великие дела творили. Вот видите аллею вдоль берега реки: там захоронены останки трехсот спартанцев, удерживающих Фермопильское ущелье от орд варваров, она раньше Аллеей Героев называлась; а вот здесь, на этом  самом месте, стоял памятник великого Лисандра, разбившего афинян и объединившего всю Элладу.

– Эге, когда это было?

– Было ведь, люди, почему мы забываем наше прошлое?

– Да что осталось от этого прошлого, оглянись кругом: молодые все сбежали из наших мест, а нам, старикам, и могилы хватит – бросят туда наши кости, и все тут. Да и от твоих спартанских героев теперь одни кости остались.

– Да, времена царствуют, а не цари, – печально заметил Павсаний, но свою работу упорно не бросал.

И в тот день старик тоже возился с камнем. Гранитная глыба с трудом поддавалась обработке и он весь вспотел. Соседский мальчик Лео, которому шел уже четырнадцатый год, сидел поодаль  и с детским любопытством наблюдал за работой.

– Дедушка, что это за посудину ты лепишь?

– Это, сынок, амфора для хранения останков Ликурга.

– Ликург, кто это?

– Великий законодатель, который основал наше государство, он положил конец смутам, объединил наш народ, и даже после его смерти Спарта расцветала еще восемь веков.Ликург – это отец и покровитель нашего города.

– А как он умер?

– Когда Ликург установил законы, по которым должна была жить Спарта, он отправился к дельфисскому оракулу, взяв перед отъездом с народа клятву, что до его возвращения в его установлениях никто ничего не изменит. Многие среди спартанцев были недовольны его жесткими законами, но клятву дали и с нетерпением начали ждать его возвращения.

– И что же сказал оракул Ликургу?

-Сказал, что покуда Спарта будет жить по его законам, она будет непобедима. Тогда Ликург, чтобы никогда не вернуться домой, умертвил себя голодом. По его предсмертной просьбе тело его сожгли, а пепел рассеяли по морю, Он боялся, что соотечественники, вернув его останки на родину, посчитают себя освобожденными от данной клятвы. Так погиб человек, который больше всего на свете любил свою родину. Даже свои останки он не оставил родной земле, и спартанцы были вынуждены жить по его законам, ведь они дали клятву не менять эти законы, пока Ликург не вернется домой. Но этому не суждено было сбыться.

– Если пепел Ликурга рассеян по морю, то тогда для чего этот кувшин, ведь он навсегда останется пустым?

– Кто знает, кто знает, – задумчиво произнес Павсаний. – Все равно в Спарте уже давно не живут по законам Ликурга, и теперь он может вернуться.

– Да как же он вернется, если даже пепел его развеяли по морю?

– Ветер принесет, морская волна выбросит, но рано или поздно, Ликург вернется в свой город. Боги не допустят, чтобы было иначе. Наши предки были великим народом, об их выносливости ходили легенды, даже дети у нас были особые. Вот видишь статую мальчика с лисенком в руках, я слепил ее совсем недавно? Рассказывают, что как-то раз спартанский мальчишка украл лисенка и спрятал его в плащ. Когда его поймали и улучили в воровстве, он упорно молчал. Ногтями и зубами зверек раздирал живот ребенка, стараясь вырваться на свободу, а он терпел боль. Мальчик так и умер от ран, но не подал виду, что держит под плащем что-то ворованное. Вот какие дети жили в Спарте.

– Что ты пугаешь моего сына своими сказками? – За рассказом Павсаний и не заметил, как к нему подошла Агиса, мать Лео, – бесчеловечным был твой Ликург, не жалел ни себя, ни других, и законы его были жестокими и безжалостными. Тебе ли не знать, что если бы тот мальчик признался в краже, вытащив животное из-за пазухи, то его за неловкость и трусость запороли бы до полусмерти. Мальчик настолько боялся наказания, что крепился, даже когда терпеть было уже невмоготу. Да и что это за страна, где семилетних детей отрывают от матери и обрекают на холод и голод, чтобы потом из них выросли выносливые и безжалостные воины. Хвала богам, что моему сыну не пришлось жить в то время.

– И это говорит спартанка?! – с упреком произнес Павсаний. – Раньше наши женщины знали себе цену, для них не было большей чести, чем знать, что их сыновья героически пали в сражении, и с презрением отказывались от них, если им удавалось вернуться живыми с поля битвы. Да, спартанки знали себе цену, они были самыми сильными, самыми красивыми и самыми бесстрашными женщинами в Элладе, ни чета робким и забитым афинянкам. Когда одна чужеземка сказала жене царя Леонида: «Одни вы, спартанки, делаете что хотите со своими мужчинами», та ответила: «но ведь одни мы и рожаем настоящих мужчин». Вот какие это были женщины!

– Я своего мужа уже десять лет не видела: уехал на заработки на чужбину и пропал, нет его больше. Даже не знаю, умер он или живой; мальчик, считай, без него вырос, отца и не помнит.

– А когда вырастет, он тоже уйдет на чужбину и пропадет. Будешь в старости одна жить, потому что теперь в Спарте мужчинам больше делать нечего.

– Что ты душу мою травишь, – с ненавистью в голосе проговорила Агиса, – мой муж отправился на заработки, а мальчика я никуда от себя не отпущу.

– Не вернется твой муж больше, ты сама это знаешь, и мальчика не удержишь, потому что в нашем городе перевелись настоящие женщины, остались лишь слезливые мокрые курицы наподобие тебя.

– Будь ты проклят, желчный старик, не дождусь, когда подохнешь!

– Зря ты так, – сказал Лео, когда Агиса, отряхивая подол платья, ушла с проклятием на устах, – она женщина добрая, только жизнь у нее теперь не мед.

– А когда она была медом? – гневно возразил Павсаний, – жизнь – это борьба, сильный побеждает, а слабый погибает, и его не жалко. Вот наш народ ослаб и гибнет, наши мужчины убегают от нищеты на чужбину, а то и хуже: чтобы обрести хоть какой-то достаток, продают себя в рабство – за хозяйским плечом им надежнее.

– И это справедливо? – серьезным, взрослым голосом спросил мальчик.

– И это справедливо, – с желчью в голосе отозвался старик. – Про спартанок я еще не все рассказал. Не было в Элладе женщин свободнее и независимее их, но самое главное, хоть они и не любили украшений и им были чужды жеманство и кокетство, во всей Элладе это были самые красивые женщины. Ведь даже Елена Прекрасная была родом из Спарты. По преданию, когда одну из спартанок враги схватили и продали в рабство, то на вопрос «Что она умеет делать?» ответила: «Быть свободной». Когда же в наказание за строптивость хозяин решил заставить ее заниматься трудом, недостойным свободного человека, она покончила с собой со словами: «Ты пожалеешь, что из жадности прикупил такую вещь». Вот какие это были женщины.

– Люди говорят, что все это было очень давно, да и было ли?

– Вот эту дорогу видишь, парень, что тянется вдоль реки?

– Ну, вижу.

– Вот по этой дороге шли царь Леонид и триста спартанцев оборонять Фермопилы.

– А что же произошло там, в Фермопилах, дед?

– Тебе сколько лет, Лео?

– Осенью четырнадцать исполнится.

– Вот видишь, ты почти уже взрослый парень, а про триста спартанцев толком ничего не знаешь. Если и была у спартанцев великая битва, то это прежде всего битва при Фермопилах. Если они совершили когда-то великое деяние то это то, что они совершили в этой битве. Случилось это очень давно. Персидский царь пошел походом на Элладу, со всей Азии собрал он огромные полчища. Войско варваров было столь многочисленно, что оно разом выпивало целые реки, встречавшиеся по пути, и во всем мире не было силы, способной противостоять ему. Когда спартанцы обратились к дельфисскому оракулу, тот предрек им поражение. Тогда обеспокоенные, наши предки повторно обратились к оракулу с вопросом: «Есть ли возможность как-то избежать поражения?», на что оракул после некоторого колебания ответил: «Греки могут выиграть войну с варварами, если один из спартанских царей погибнет, сражаясь с персами». Чтобы не рисковать всем войском, царь Леонид взял в поход триста спартанцев. Это были только добровольцы, люди пожилые, у кого дома оставались взрослые сыновья. Спарта, посылая своих воинов на верную смерть, позаботилась, чтобы погибая на поле боя, каждый из них мог оставить себе замену. Вскоре все греческое войско стало лагерем в узком Фермопильском ущелье. Через несколько дней показались и полчища варваров. Персов было столь много, что их отряды в течение недели подходили и собирались в один лагерь. Их царь не мог скрыть недоумения, когда передовые дозоры донесли о маленьком греческом отряде, расположившемся в ущелье. Четыре дня персы ожидали в надежде, что греки одумаются и уберутся подобру-поздорову, но эллины никуда не уходили, и тогда персидский царь бросил в атаку мидян, однако им не удалось пробиться через спартанскую фалангу. Не желая дольше медлить, он приказал на следующий же день идти в бой своей гвардии «бессмертных». Десять тысяч отборных воинов пошли в атаку, но и им пришлось отступить. Два дня штурмовали варвары ущелье, но все усилия были тщетны. На третий день с помощью предателя персы обошли греческий лагерь и взяли греков в кольцо. У царя Леонида еще оставалось время отвести свой отряд и спасти его от разгрома , он отослал большую часть союзников, оставив при себе только триста спартанцев. И началась последняя и самая страшная битва. Персы раз за разом атаковали фалангу, но не смотря на огромные потери никак не могли прорвать их ряды. И тогда за дело взялись лучники, под их стрелами были похоронены последние остатки маленького отряда. Погиб и царь Леонид, принеся себя в жертву в залог будущих побед, и действительно, эллины в последующем выиграли войну. Так сбылось предсказание оракула: победа взамен жизни спартанского царя. Вот и вся история про них. Теперь все триста воинов вместе со своим царем лежат здесь недалеко, в Аллее Героев, но люди позабыли  даже это название. Никто давно уже туда не ходит, и там все заросло бурьяном и камышом.

Лео встал и задумчиво посмотрел на старика.

– Теперь я буду  помнить, дед, а когда вырасту, расскажу своим детям.

– Расскажешь, расскажешь, если к тому времени не забудешь. Почему-то все забывают, и ты забудешь, когда вырастешь. Вот только вы, дети, меня и слушаете, до взрослых я и докричаться не могу, – с горечью отозвался Павсаний.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .    .     .     .    .     .    .    .

Никто не помнил, когда этот человек появился в городе, он поселился как-то незаметно. В первое время особо ничем не проявлял себя, только присматривался к местным жителям, прислушивался к их разговорам. Все это было тем более странно для небольшого городка, где появление каждого нового человека являлось целым событием. Кем был чужеземец, выяснилось, когда он напротив заброшенного домика, в котором поселился, соорудил крест высотой в человеческий рост.

– Ну, наконец-то эта зараза добралась и до нашего города, – произнес вслух один из местных жителей.

– Это секта христиан. Они признают богом некоего Христа, которого римляне, кажется, распяли на кресте.

-Обычно на кресте распинают провинившихся рабов, причем тут бог?

– Христос и есть бог рабов, то есть, Бог всех униженных и оскорбленных, как они говорят.

– Что ж это за Бог, которого распинают на кресте, словно какого-то воришку? – поинтересовался кто-то.

– А у них все наоборот, как в сказке, – заметил все тот же осведомленный житель.

– Как это, наоборот, что ты имеешь ввиду? – собравшиеся здесь горожане были явно заинтересованы.

– Я точно не знаю, но, кажется, богатство у них считается бедностью, а бедность воспринимается как богатство. Чем ниже стоит человек, тем он выше, и наоборот, высшие по их обычаю почитаются за низших. Раб для них как император, а император – как раб, одним словом, все наоборот. Даже смерть почитается ими как жизнь, а жизнь – как смерть.

– Чудеса, да и только, – пожимали плечами спартанцы,  – и зачем  только он к нам пришел?

– Я тоже, кажется, слышал про них. Есть такая секта, чьи представители вверх ногами ходят. Небеса для них словно земля, а земля – как небо.

Приезжий вверх ногами не ходил, передвигался по улицам обычным способом, но соседские мальчишки пристально за ним следили: вдруг чужой дядя встанет на руки и пойдет вверхтормашками, вот была бы потеха. Одним словом, жители вновь прибывшего встретили с недоверием и настороженностью, как что-то непонятное и неизвестное: уже странным было то, что он приехал во всеми забытую Спарту.

Павсаний, наверное, был единственным в городе, кто не обращал внимания на приезжего, и будто нарочно, тот сам заинтересовался им. Несколько дней издалека, молча наблюдал за его работой, потом, осмелев, подошел к нему и попробовал вступить в разговор.

– Что тебе надо? – Павсаний отложил резец и уставился на приезжего.

– Добрый день, милый человек, – смущенно отозвался тот.

– Я тебе не милый человек, и вообще никакой. Говори, что надо, и не мешай работать.

Приезжий от такой резкой встречи еще больше смутился и некоторое время вообще молчал, но затем, набравшись смелости, попробовал заговорить.

– Видите ли, я здесь один, никого не знаю, мне показалось, что вы именно тот человек, с которым стоит завести знакомство. Еще раз извиняюсь, если помешал вам, но чем же вы занимаетесь, не смогли бы объяснить?

– Как тебя зовут, чужеземец?

– Павел  – мое имя, единоверцы этим именем нарекли.

– А меня зовут Павсаний, старое спартанское имя, даже несколько наших царей звались этим именем. Так вот, Павел, за многие годы ты первый, кто подошел ко мне и поинтересовался, чем я занимаюсь.

– Так уж и первый? – удивился  Павел.

– Ну, разве что еще дети, а взрослых моя работа только раздражает.

– Я заметил, что ты не такой, как все. Остальных заботит только пища, одежда, кров, ну, конечно, еще и деньги, а ты ко всему этому безразличен.

– Вот ты как, – с удивлением отозвался Павсаний, – что ж, верно приметил, вот эти камни и есть моя жизнь, то, чем я живу.

– Это же всего лишь камни, вон их сколько вокруг.

– Это не просто камни, – с раздражением произнес спартанец, в них живет дух нашего города, его великое прошлое.

– Не понимаю, камни – они и есть камни, чего о них сожалеть?

– У тебя есть идея получше?

– У меня есть вера.

– Ну да, слышал, вы отрицаете земную жизнь со всеми ее благами и готовитесь к смерти, так ведь?

– Не совсем. Для вас смерть – это конец, а для нас – начало вечной, настоящей жизни.

– Кажется, философ Сократ это проповедовал, вы его последователи?

– Мы чтим этого философа как человека мудрого, но наша вера иная.

Павсаний задумался, поглаживая пальцами седую бороду, а потом, хитро прищурившись, задал вопрос?

– Если смерть – это жизнь, то что тогда есть сама жизнь?

– Подготовка для той вечной жизни.

– Чудно как: то, что для нас является всем, для вас представляет собой нечто неважное и временное.

– А разве оно не временно? Да, мы отвергаем богатство и все блага мира, но зато наш Бог дает нам надежду на вечную жизнь и еще милосердие.

– Правда, что проявление силы для вас является признаком слабости, а слабость, наоборот, признаком силы?

– Не совсем так, смотря что ты называешь слабостью, а что – силой?

– Не люблю умников, сила – это всегда сила. Вот статуя спартанского воина, я изваял ее из монолитного гранита, смотри, как он держит щит, какие у него крепкие мышцы.

– А где эти воины теперь, где их сила? Что-то я не вижу их здесь, одни статуи и остались.

Павсаний весь побледнел и угрожающе прошептал:

– Смеешься, да?

– Да нет, только вот подумай сам, если в вашем мире все устроено правильно, то тогда откуда возникла наша вера, которая отвергает ваш мир, и почему у нее появляется все больше приверженцев?Посмотри на свой город, обрати внимание на своих соседей, как они живут – ведь они просто существуют как растения, а люди так жить не могут, людям нужна надежда и вера, иначе они чахнут, вянут, исчезают, как исчез твой великий город. Твой мир, Павсаний, уже стар, и он не может дать людям ни надежды, ни веры.

– Пока я жив, Спарта не умрет, – упрямо возразил Павсаний, – а мне много лет, ты даже не представляешь, чужеземец, сколько мне лет. Говоришь, что у нас не осталось ни надежды, ни веры? Наши предки в таких случаях обращались к дельфисскому оракулу. Ты мне подсказал хорошую идею. Давно я не был в Дельфах, пора уж и побывать там, пора…

            ..   .    .   .      .       .        .        .       .        .        .        .        .        .

– Теперь Спарта вновь поделена на филы, почти каждую декаду устраиваются пышные праздники, и даже мальчиков секут на алтаре Артемиды, как в старину, но самое главное… наш город снова стал многолюдным. Туристы со всей Римской империи съезжаются в Спарту, чтобы посмотреть на танец наших девушек. Храм Артемиды заново отстроили и там даже соорудили зрительные ряды, чтобы гости города могли, удобно устроившись, посмотреть, как извиваются мальчики под ударами плетей, воспитывая в себе спартанскую выносливость. Проводятся даже сисситрии, общие обеды – как полагается по нашему обычаю, – мальчик Лео, скоропалительно выпалив из уст своих поток слов, задыхался от нетерпения. – Дедушка, ведь все сбылось, о чем ты мечтал. Спарта вновь ожила, даже наши гости ходят на сисситрии, смотрят, пробуют спартанскую похлебку, удивляются. Наместник перечислил из императорской казны крупные суммы денег на благоустройство города и поддержание прежних порядков. Никто больше не уезжает из Спарты, а наоборот, возвращаются назад; может, и мой отец вернется. Теперь жить в Спарте стало выгодно и прибыльно. И все это благодаря тебе, все это признают. Весь город благодарен тебе, ведь если б не ты – ничего этого не было бы. Уже назначены выборы эфоров, народ хочет выдвинуть твою кандидатуру. Тебя выбрали бы даже царем Спарты, жаль только, римляне не позволят, они ведь не любят царей. А славно было бы: мы смогли бы выставить на всеобщее обозрение настоящего царя Спарты, и число туристов в нашем городе стало бы в два раза больше!

Павсаний слушал словоизвержение мальчика и все не мог прийти в себя от удивления. За время его отсутствия город изменился до неузнаваемости. Спарта заново строилась, расширялась, на улицах царило невероятное оживление, уйма разных чужеземцев, начиная от римских сенаторов, гордо расхаживавших в окружении ликторов, и кончая варварскими царьками из Азии и их многочисленной и пестрой челядью.

В поле за городом разыгрывалось настоящее представление Фермопильского сражения. Триста спартанских юношей, одетые в гоплитские доспехи, под овации зрителей потрясая копьями, выкрикивали воинский клич. Жизнь кругом, действительно, била ключом. А тут еще соседи набежали, Павсания обнимали, прижимали к себе, благодарили, называя его спасителем города. Старый спартанец решительно ничего не мог понять.

– Боги, что же произошло здесь в мое отсутствие? – вопрошал он то одного, то другого, но в сутолоке праздника не мог ни от кого добиться внятного объяснения, и только уединившись с мальчиком Лео и внимательно выслушав его восторженные рассказы, ему постепенно стало ясно, что же в конце концов произошло в Спарте в его отсутствие.