Цена

– Все, пошел отсюда, давай, убирайся! – ее голос стал визгливым и противным, как у торговки на базаре.

Амир пожал плечами и пошел к выходу.

– Хоть скажи, что это за район? – буркнул перед дверью. Ответа не было.

Выйдя во двор, ослеп от яркого солнца, оглох от детского крика и ора птиц. Зрение вернулось, и он увидел свою машину и Тимура в ней. Амир даже не удивился, Тимур всегда находил его, куда бы его ни занесло. Амир догадывался, что отец следит за ним, а Тимур – пешка отца, ищейка и доносчик. Вначале здорово бесился, но потом смирился и наплевал.

Амир плюхнулся на заднее сиденье и скомандовал:

– Быстро домой, потом к отцу.

Тимур тронул машину и посмотрел в зеркало на Амира. Тот сидел задумчивый, удивительно трезвый и серьезный. Тимур не видел его таким никогда, а ведь уже три года работает в семье Омара Рахимовича водителем. Свозить на рынок домработницу, в магазины – жену и дочерей, иногда всю семью – в гости, но основная работа Тимура – возить сына Омара Рахимовича по его так называемым «делам»: кабаки, клубы, закрытые вечеринки, чьи-то дачи и загородные особняки. И даже не это основная работа.

Основная работа Тимура – все замечать и запоминать: номера других машин на стоянке, внешность промелькнувших людей, адреса, – и все сообщать Омару Рахимовичу. За это Омар хорошо платил, но все равно Тимур за месяц зарабатывал столько, сколько этот говнюк иногда тратил за одну ночь. Тимур сжал челюсти. Понятно, что было бы странно требовать от него любви и уважения к сыну своего работодателя. Но сегодня злость и отвращение к Амиру зашкаливали. Полчаса назад он получил смс-ку от матери. Та написала, что на операцию Богданчику нужны сорок штук баксов, она уже дала согласие на размещение просьбы о помощи на благотворительных сайтах, но надежды на спонсоров мало, надо думать что делать. Тимур понял, что его личные жизненные планы отодвигаются на неопределенный срок, а сейчас главная задача – найти деньги на операцию. Долги, кредиты, с Омаром поговорить? Но сорок тысяч, господи боже мой… Он, конечно, понимал, что рано или поздно такая ситуация наступит, дела Богданчика были плохи. В последнее время он почти постоянно лежал в больнице. И было так жаль его, маленького, который и расти перестал, лежал тихо дома, когда его привозили после терапии домой, смотрел мудрыми глазами и словно старался увидеть что-то очень важное там, куда при жизни никто заглянуть не может.

Тимур смотрел на дорогу, но не видел ее. Он, такой уравновешенный всегда, такой спокойный и уверенный, что все делает правильно, сейчас чувствовал, как стремительно теряет контроль над собой. А все деньги, деньги, деньги… Тимур опять бесполезно разозлился на несправедливость жизни: сегодня он возил Анель, старшую сестру Амира, за подарком отцу, и та купила часы за какие-то абсолютно безумные, по мнению Тимура, деньги, пять тысяч долларов. А ведь кто-то носит часы за двадцать, а то и пятьдесят тысяч. Но как же так? Жизнь Богданчика стоит как какие-то часы, но попробуй скажи человеку с этими часами, чтобы он обменял их на операцию. Тимур аж зарычал от злости, зажмурился, открыл глаза и понял, что не успевает затормозить на пешеходном переходе. На дорогу уже ступил мужчина, и Тимур, давя на тормоз, мысленно заорал, чтобы тот остановился. И он остановился! И Тимур остановился! Они столкнулись взглядами, и Тимур выдохнул, и тот человек выдохнул. Тимур вопросительно поднял бровь и отстегнул ремень, но мужчина отрицательно покачал головой и спокойно перешел дорогу. Тимур смотрел ему вслед и никак не мог остановить дрожь в руках. «В чем дело? Долго мы будем здесь торчать?» – раздался недовольный голос Амира, он, казалось, и не заметил происходящего. Тимур пристегнул ремень и мягко тронул машину с места.

Я шел по аллее, размеренно дышал, но все не мог осознать того, что сейчас меня чуть не сбила машина. Меня чуть не сбила машина. То есть я так распустился, расслабился, растерялся, что очень быстро скатился на тот уровень реальности, где я – мишень, беззащитная и легкая добыча. Что со мной, как так быстро я ослабил все свои защиты? Почему это со мной происходит? Может быть, я вошел в очередной критический период, где все испытания, все сложности ведут меня к новому знанию? Я перехожу на новый уровень? А может, что-то очень важное упустил, где-то подставился, не отследил перекос? Но даже это не важно, а важно, почему я до сих пор так легкомысленно веду себя, не слежу за собой, не ловлю знаки, не обращаю внимания на тех, через кого приходит угроза. Этот парень за рулем, его лицо мне знакомо, почему я ушел, даже не попытавшись ближе взглянуть на него? А ведь я действительно откуда-то его знаю. Откуда?

Я начал вспоминать его лицо, «настроился на его волну», послал вопрос, и ответ пришел «обухом по голове». Знак был не для меня, знак был для того парня за рулем. Он тоже потерял контроль, он тоже позволил эмоциям захлестнуть его разум. Мы встретились «лоб в лоб» именно потому, что были в очень похожем состоянии. На разных уровнях мы проживаем похожие кризисы.

Я уверен, что я выплыву, а вот тот парень – не факт…

Я направился в сторону дома и вспомнил, как это было в первый раз. В первый раз, когда я потерял контроль и никак не мог совладать с собой. Что-то мощное словно схватило меня за шкирку и поволокло по темному тоннелю в неизвестность. Я думал, что схожу с ума, мир перекосился, я не понимал людей, хотя они говорили со мной на одном языке. Я видел прошлое и будущее каждого человека, проходившего мимо меня на улице. Все эти картинки, звуки, голоса непрерывно крутились вокруг меня словно торнадо, смерч. И я довольно долго находился под угрозой завертеться в этом урагане и сгинуть, исчезнуть. Спасение пришло неожиданно, оно пришло в четкой и оформленной картинке. Я сидел в компании друзей. Вокруг все болтали, пили пиво, смеялись над анекдотами и шутили надо мной, над моей отстраненностью.

– Ты влюбился, что ли? – наседала на меня Катька, подружка моей сестры.

Она была озадачена любовью, потому что совсем скоро должна была выйти замуж и уехать в Москву. Ее будущий муж работал водителем в крупной трансферной компании, возил всяких «випов» из аэропортов в отели и другие аэропорты и на уровень жизни не жаловался. Катя не то чтобы была влюблена в него, но и особенного отвращения он у нее не вызывал. Ей просто пора было замуж, ну, она так считала.

– Вот скажи, – зудела Катька у меня над ухом, – могу я ему верить? Вот он там, в Москве, хрен знает, чем занимается, с кем-то там встречается, звонит мне раз в два дня. А если я ему позвоню, то он вечно занят и говорить не может. Вот зачем я замуж за него пойду? А? Зачем?..

От ее зудения у меня сильно заболела голова, сдавило виски, меня даже затошнило. Я встал из-за стола и вышел на балкон. Закрыл дверь за собой, чиркнул спичкой, закуривая, и удивился тишине, которая обступила меня. Как будто я закрыл дверь, и за нею остался весь мир с его звуками. Тишина. Голова заболела еще сильнее, заболела нестерпимо, в ушах раздался звон, и сквозь этот звон я услышал скрипяще-шипящее: «Жаа-а-а-а-н! Жа-а-а-а-ан…» Кто-то звал меня, но не человек, точно. Я хотел уйти, вернуться к друзьям, но не мог сдвинуться с места. Онемевшие руки и ноги покрылись мурашками, сигарета словно приклеилась к пальцам, и глаза помимо моей воли поднялись вверх. Оттуда, сверху, словно огромная летучая мышь, вцепившись крюками пальцев в край балкона верхнего этажа, свесив уродливую голову вниз, на меня смотрела страшная, мерзкая старуха. Она слегка повернула голову и уставилась на меня немигающим взглядом. Я попятился, она, переступая руками, словно птичьими когтями, придвинулась ближе ко мне и прицепилась своими глазами к моим. Все, я больше не мог двигаться, я окаменел. Я мог только мысленно орать: «Кто-нибудь! Кто-нибудь, помогите!» Я беззвучно орал, а старуха понемногу, вкрадчиво, переступая когтями, придвигалась все ближе и ближе. Я уже не верил в спасение, начал сдаваться. Эта тварь могла спокойно забрать у меня всю мою силу, выпить всю мою жизненную энергию, и я не стал бы сопротивляться – страх сковал, парализовал меня.

Я много потом думал про страх, как легко он может из человека сделать червя, бессловесное «убогое», которое любой, уж не будем про демонов, любой другой червь легко может сожрать. Но это я потом думал. А тогда я стоял, онемев от ужаса, и понимал: баста, доигрался. Даже если эта хрень не сожрет меня, я тупо сойду с ума, потому что невозможно смотреть, как эта уродина приближается к тебе, и не сойти с ума. И вдруг:

– Жан?! Куда ты запропастился? Ты где? Тебя к телефону! – дверь балкона распахнулась, и сестра, моя сестра Майя, обладающая удивительным талантом появляться в нужном месте в нужный час, протянула мне телефонную трубку, откуда неслось дикое, несомненно, пьяное: «Але, Жаа-а-а-а-ан!» Все, морок улетучился, я смотрел на Майю и боялся поднять глаза. Аккуратно сделал шаг, другой, третий – и зашел в комнату. Там я выдохнул в телефон что-то вроде: «Конечно, приезжай», – и четким строевым шагом пошел на кухню. Майя как-то нервно хихикнула мне вслед, однако я даже не смог повернуться на этот смешок. Я боялся балкона!

По-прежнему аккуратно я зашел на кухню и сел на свое место, моя шея словно окаменела, я не мог повернуть голову в сторону и смотрел четко перед собой. Катька, довольно пьяненькая, бросилась меня обнимать так, словно мы не виделись десять лет. Мое напряжение достигло пика, звуки, свет, запахи, чувствительность усилились в десятки тысяч раз, я не мог этого переносить, этот вал сбивал меня с ног. Я сходил с ума, и вдруг, в невыносимом буйстве и смешении всех пяти чувств, возник островок тишины, и оттуда, именно оттуда, из центра урагана, пришла четкая и яркая картинка. Я стал разглядывать ее, и наступила тишина. Наступило спокойствие, которое нарушалось только одним – необходимостью эту картинку немедленно рассказать тому, кому она предназначалась. Это послание было адресовано Кате. Я отцепил Катины руки, развернул ее лицом к себе и, строго глядя, сказал:

– Внимание, сейчас ты звонишь своему Валерке и категорически запрещаешь ему ехать девятнадцатого мая в Шереметьево и везти того, кого он уже подписался везти, понятно? Звони!

Катька сфокусировала свой взгляд на моей переносице. Видимо, моя переносица была убедительна, потому что Катя достала телефон и набрала номер своего жениха. Который, конечно же, послал ее и меня с моими пророчествами куда подальше, сказал, что это хороший клиент и он отлично платит, и если Катерина хочет классную свадьбу, то пусть немедленно заткнется, едет домой и ведет себя как приличная невеста. Приличные невесты не пьют пиво в компании с шарлатанами и гадалками. Они вообще на пяльцах вышивают.

Пяльцы добили всех. Не только Катька укатила домой, вся компания как-то тихо рассосалась по домам, я ушел к себе и, достав особую тетрадь, записал картинку, которую получил в центре «смерча». На мой взгляд, послание было чрезвычайно убедительно. Я видел аэропорт, электронное табло с указанием даты и времени: 19.05.12 и 21:00. Видел Валеркину машину, которая подъезжала к стоянке аэропорта, самого Валеру, который вышел и открыл багажник. Я видел страшную старуху, которая сидела на переднем сиденье, рядом с водителем. Ту самую старуху, что цеплялась сегодня на балконе за мои глаза и хотела выпить мою силу. Я видел, что старуха мерзко настроена, она словно предвкушала нечто приятное, и ей не терпелось это приятное получить. И было абсолютно понятно, что «приятное» для старухи не значит «приятное» для Валеры. Я записал свое видение, принял решение не суетиться, потому что было понятно, что ничего сделать не могу. Я решил ждать. Девятнадцатое мая наступало через двенадцать дней.

Девятнадцатое мая прошло спокойно. Двадцатого, в семь утра, зазвонил телефон. Сестра влетела ко мне в комнату с телефоном и без стука, чего в этой жизни не случалось никогда. Катька минут десять ревела в трубку, а потом рассказала, что побитого и изрезанного Валеру привезли в «склиф» в четыре утра. Его клиента отвезли в морг, потому что четыре пули в живот и «контрольная» в голову. Машина в крови, и короче, это полный беспредел, и Валера, скотина, мог бы поверить, и вообще, как же дальше жить, и еще непонятно, как там его порезали, и что с ним дальше будет – тоже непонятно. И что она летит в Москву, и что я гений, а Валера – урод и тупой баран, что мне не поверил.

Я положил трубку. Мне, конечно, было жаль Катьку и Валеру, но сейчас, честно говоря, они меня совсем не интересовали. В этот момент я понял, как я могу выходить из этого сумасшедшего состояния, очень похожего на паническую атаку. Мне не надо бояться, мне нужно идти в центр напряжения, там меня ждет откровение, видение, прогноз, пока не знаю, как это назвать. Меня ждет информация, получив которую, я могу что-то изменить, кому-то помочь, что-то понять. Я понял главное: если я вижу что-то, а также знаю, кому это рассказать, значит, событие поддается корректировке, значит, адресат может избежать неприятностей и проблем. То есть эти «картинки» – своеобразное разрешение для меня. Я могу менять мир. А это очень круто! Я слегка задрал нос.

Позже я вспомнил, что самый первый раз, когда я справился с навалившимся меня напряжением, случился, когда мне было лет шесть. Я точно знал, что наш сосед, дядя Гриша из соседнего дома, умрет, умрет совсем скоро, и я никак не мог сохранить это знание в себе. Каждый раз, встречая его на улице, я кричал:

– Дядя Гриша, а ты скоро умрешь!..

Сначала дядя Гриша пытался перевести все в шутку, потом начал обходить меня стороной, потом жена дяди Гриши громко ругалась с моей матерью, а мать ругалась с отцом и наказывала меня. Но я не мог ничего с собой поделать, мне нужно было это говорить. Я и сам уже не хотел встречаться с дядей Гришей, но однажды он пришел к нам домой и сказал, что хочет узнать, почему я так настойчиво говорю ему, что он скоро умрет.

– Не знаю, – сказал я. – Но, может быть, вам надо это знать?..

Дядя Гриша ушел задумчивый, а через месяц у него случился инфаркт, «скорая» приехала, когда он был еще жив, но в реанимации он умер. То, что он правильно распорядился своим оставшимся временем, я узнал много позже. Об этом мне в один из приездов рассказала мать, вспомнив ту историю. Когда через три месяца после смерти дяди Гриши приехала его беспутная, бестолковая сестра и стала претендовать на дом, выяснилось, что за месяц до смерти дядя Гриша сделал дарственную на дом своей жене, с которой прожил сорок лет душа в душу. И жена дяди Гриши смогла спокойно доживать свой век в своем доме, а не тратить последние деньги на суды и нотариусов. Она даже приходила поблагодарить меня и моих родителей, но к тому моменту наша семья была так измучена этой историей, что ей даже не открыли дверь.

Потому что после того как мое предсказание сбылось, в нашем маленьком городке началась настоящая «охота на ведьм». Меня называли чудовищем и уродом, говорили, что мои родители мстили дяде Грише и отравили его. Говорили, что я обладаю мощным гипнозом и внушил дяде Грише, что он должен умереть. Говорили, что… Впрочем, зачем все это пересказывать? Родители ссорились, для них это испытание оказалось очень сложным, особенно для отца. Для него быть чужим в «стае» оказалось невыносимым. Он орал на мать, обвиняя в том, что она родила урода, из-за которого они стали изгоями. В конце концов, он довел мать до решения отправить меня куда подальше, и мать отвезла меня к своей сестре, в Алма-Ату. Перед расставанием она много-много раз говорила мне о том, чтобы я никому ничего не говорил про будущее, как бы мне ни хотелось. Она говорила мне, чтобы я прошептал это дереву или рассказал арыку, но только не человеку. Я обещал ей, несчастный оттого, что меня бросают. От осознания того, что я чужой и непонятный даже для родных, даже для матери, которую я очень сильно любил.

У детей, уж если они родились на этот свет, есть одна задача – выжить. Выжить любой ценой, даже ценой предательства самого себя, своей сокровенной сути. Я забыл, какой я на самом деле, я так заблокировал свой дар, что долгие годы жил почти как все. Смешно, но я не был «как все», как бы я ни старался. Я не был принят своими сверстниками, я был другим, отличным от них, особым нюхом они чуяли во мне чужого, особенного и оттого – опасного. Мои друзья были или намного старше меня, и тогда они учили меня и делились опытом жизни, или совсем малыши, доверчивые и радостные, они дарили мне свое умение играть и наслаждаться жизнью в игре. Но, по сути, я был очень одинок, и в этом одиночестве тщательно и качественно развивался мой дар, который одновременно был моим проклятьем – тогда, в детстве. Ребенку очень трудно быть одиноким и никому не нужным. Идти домой и знать, что никто не будет рад твоему приходу, ложиться спать без ласкового объятия и знать, даже нет – чувствовать, свою ненужность и равнодушие других.

С тех пор прошло четверть века, и ничего не изменилось… Я такой же… Чужой… Изменилось только то, что люди сами ищут встречи со мной и готовы платить деньги за то, чтобы я объяснил им, что происходит с ними же. Они готовы верить в чудеса, выполнять любые рекомендации, чтобы изменить ход событий, который их не устраивает. Но по-прежнему они не слышат, когда я говорю им о том, что каждое страдание и каждая болезнь важны и нужны им для жизни. Что чудес не бывает, что есть важные законы, законы, не людьми придуманные, не имеющие лазеек. Законы Бытия написаны так, что обойти их невозможно. От людей требуется только одно – познавать эти законы и помогать своим детям в их изучении. Но нет, людей это не интересует.

«Жан, а сделайте то, а сделайте так, а решите, а помогите, а измените», – только и слышу. Ну да, ну да, люди слабы, люди легкомысленны, словно дети, – они ищут удовольствий и ставят себя в центр вселенной. Я могу помочь им. И поэтому помогаю. Часто и очень часто они страдают не оттого, что злы в сердце своем, а оттого, что не знают, где их место и какова их роль.

Я сам не заметил, как дошел до дома, открыл дверь и даже засмеялся от того, как радостно рванули ко мне навстречу мои чудесные кошки. Что ж, у меня есть отличная компания на этот вечер, мои Мими и Лоло.

Я не делаю особой разницы между людьми и животными, что иногда чрезвычайно выгодно для моих оппонентов. Они начинают твердить на всех углах о моем цинизме и о моем пренебрежительном отношении к людям. Ставя людей и животных на один уровень, я якобы обесцениваю бессмертную душу, которой наделены люди. Я не вступаю в публичные дискуссии на эту тему и не пытаюсь ничего объяснить и доказать. У меня есть определенные и четкие знания об этом. Каждый человек при рождении получает в поддержку животное, именно в поддержку своей жизненной силы, той самой «животной», которая направлена на выживание и продолжение рода. Животное – как тотем, как священный знак, как символ того типа энергии, которая будет являться определяющей для жизни этого человека. Ну, например, «поддерживаемый змеей» добьется огромных успехов, если будет пластичен, гибок, будет чаще «менять свою кожу» и с помощью взгляда выстраивать основной способ контакта. Человек с тотемом кабана должен «рыть носом землю» в поисках еды, «отращивать клыки» и драться до последнего, только тогда он будет успешен. Но, к сожалению, люди не знают об этом, в жизни используют только два вида энергии: наступательную и оборонительную, энергию тирана или энергию жертвы, энергию «волка» или энергию «овцы». Люди не чувствуют, не понимают нюансов, не видят и не используют свои огромные возможности, так и умирают, не потратив ни грамма из своего «животного» потенциала, прожив жизнь на человеческой «разумной» энергии, очень слабой и примитивной для нашего сложного мира. Именно поэтому так много страхов в человеке, именно поэтому он строит техногенную цивилизацию, все дальше уходя от природы, от живого и животного. В этом есть великая трагедия человека. Я вижу животное каждого, кто приходит ко мне, и в животных я вижу людей, тех, кто по тем или иным причинам переродился в свое животное в этой жизни.

Да-да, об этом у меня тоже есть знание. Не справившись с задачами в человеческом теле, душа воплощается в тотемном животном человека и старается нарастить ту энергию, которой так не хватает в человеческом мире. И тут есть немного меркантильный момент. Качество жизни животного напрямую зависит от того, какую жизнь вел человек. Тут тоже тонкий расчет, работающий на баланс. Не слишком грешил, чтобы списать себя окончательно, но и не реализовал себя по максимуму? Добро пожаловать в комфортные и уютные домашние условия, будь кошечкой или собачкой редкой породы, подчеркивай на выставках свои достоинства, будь первым и лучшим и, главное, тренируй своих «хозяев» на то, чтобы они видели в тебе практически человека. Был агрессивен и активен в человеческой жизни, а другие качества не использовал? При этом ничего дурного не совершил? Тогда посиди в зоопарке, за решеткой, контактируй с людьми и наблюдай, как бессмысленно и тупо они проводят свою жизнь без «животной» энергии, ну точно как ты без человеческой души. На эти темы я часто беседую со своими кошками, они много рассказывают мне о своем взгляде на реинкарнацию и принципы цикла перерождений. Я не шучу. Каждый, у кого дома есть животное – кошка, собака, рыбки, каждый, кто знаком с уличной кошкой или собакой, с птицей или лошадью, – может вести с ними такие беседы. Стоит только начать, потом не оторвешься, настолько это интересно. Мои Мими и Лоло рассказывают мне много чудесных историй, понимают меня с полуслова, лечат меня, когда я болею или тоскую, поют мне свои чудесные песни и любят меня просто так. Я тоже люблю их, но понимаю, что не просто так они попали ко мне. Я уважаю их поступки и решения в прошлой жизни, хотя и не знаю ничего о них, я ухаживаю за ними почтительно и тщательно, и очень надеюсь, что в следующей жизни…

Тут я понял, что очень проголодался, и отправился на кухню исследовать недра холодильника. Мими и Лоло, симпатяги и кокетки, побежали за мной, зная, что самые лакомые кусочки, конечно же, достанутся им.

Марьям поставила овощную лазанью в духовку, завела таймер и подошла к окну. Из гостиной доносился голос Венеры Булатовны, она болтала по телефону со своей лучшей подругой, Зариной. Женщины договаривались о встрече в клубе аргентинского танго, куда ходили два раза в неделю, обсуждали последнюю милонгу, сплетничали о какой-то Марине, которая совсем не умеет одеваться, да и страсти в ней для танго ну совершенно нет никакой. Марьям не то чтобы подслушивала, но невольно прислушивалась. У них с Венерой была совсем небольшая разница, каких-то пять лет, но иногда, разговаривая с Венерой или вот так невольно становясь свидетельницей ее жизни, каких-то необычных и интересных событий, Марьям чувствовала себя совсем древней старухой. Старухой, чьи жизненные соки уже давно перебродили, и в жилах не горячая кровь течет, а уксус. Почему так? Что так состарило ее? Неужто дети? Неужто дети, выносить и родить которых для женщины ничего важнее нет, могут быть причиной преждевременной старости, тоски и равнодушия к жизни? Нет-нет, подумала Марьям, это у нее так, потому что Богданчик болен и Янка на глазах гибнет. А вообще, дети – это счастье, и жалко Венеру Булатовну – и красивая, и богатая, и здоровая, а не родила.

– Так слушай, Заринка, он мне говорит, что и родить могу, и усыновить могу, нет разницы, все хорошо будет, – донесся до Марьям голос Венеры, и Марьям удивилась, что они об одном и том же.

– Слушай, ну я понимаю, ты не веришь, но вот посмотрим, я и сама скептик, однако тут… Я поверила, и не от отчаяния, а оттого, что совсем по-другому стала чувствовать себя… И знаешь, – Венера чуть понизила голос, – я теперь молюсь и утром, и вечером, перед сном.

Марьям, уже не стесняясь, прислушивалась, это совпадение ее мыслей и откровений Венеры ее заинтриговало. Почему-то ей стало очень важно узнать, о ком же говорит Венера.

– Так вот, я бы рекомендовала тебе сходить к нему. Ведь ты мучаешься и страдаешь, и ответов на свои вопросы найти не можешь. Поговори с ним, у него точно дар, тут не поспоришь, он уже стольким помог, – Венера, горячо убеждая подругу, заговорила уже во весь голос и вдруг, подняв глаза, увидела в дверном проеме Марьям. Та пристально смотрела на нее. Венера подумала, что что-то случилось, и распрощалась с Зариной, пообещав перезвонить позже.

– Маша, дорогая, что стряслось? – обеспокоенно спросила Венера. – На вас лица нет. Проходите, садитесь, что такое?

Марьям не сдвинулась с места и глухим голосом, не глядя в глаза Венере, спросила:

– А вы о ком сейчас говорили? Кто может помочь? Кто уже помог многим?

Венера даже растерялась, она вдруг поняла, что Марьям уже давно ходит сама не своя, что не поет больше на кухне, когда готовит большой ужин для гостей Венеры, что почти не улыбается по утрам, когда Венера встречает ее у дверей.

– Марьям, да что с вами такое? Что происходит, рассказывайте, рассказывайте немедленно! – Венера усадила Марьям на диван и присела рядом.

И опять Марьям не смогла рассказать о Богданчике, не смогла – и все тут.

А рассказала – про Янку, про то, как дочь, по всей видимости, связалась с дурной компанией, и что пропадет девка почем зря. На Марьям она вообще внимания не обращает, словно и не мать она ей, а так, невесть кто. А Марьям не может спокойно смотреть на то, как пропадает ее дочь, только не знает, что делать и к кому пойти. И она случайно услышала разговор Венеры, и как зацепило ее: а вдруг этот человек и ей поможет?