Кайкен

– Надо поговорить, – просто сказал Пассан.

– Сандрина уже едет. Они у нее переночуют.

– Пойди пока посиди с ними в спальне Наоко, – кивнув, обратился он к Фифи. – Глаз с них не спускай.

Последовал обмен поцелуями. Мальчишки послушно побрели за полицейским, на ходу потирая глаза: они хотели спать.

В комнате стало тихо. Наоко сидела на диване, у нее за спиной застыли Жаффре и Лестрейд, да на пороге гостиной маячили двое полицейских в форме. Оливье мог бы попросить всю эту публику очистить помещение, но не собирался облегчать жизнь бывшей жене. Перед глазами у него по-прежнему стоял силуэт в окровавленном кимоно.

– Есть кое-что, чего ты не знаешь… – начал Пассан.

– Да ну?

– Сегодня ночью дом находился под наблюдением.

– И ты не счел нужным меня предупредить?

– Не хотел тебя пугать. – Он сунул руки в карманы и отступил на пару шагов.

– Сукин сын, – тихо пробормотала Наоко.

– После девяти вечера никто не мог ни войти в дом, ни выйти. Тут повсюду были датчики, камеры… Понимаешь?

Она не ответила. Она все поняла. Губы у нее задрожали, веки затрепетали, как крылья ослепленной бабочки.

Пассан смотрел ей прямо в лицо. Он вел себя как на настоящем допросе. На жестком допросе.

– Камеры были установлены повсюду. Кроме твоей спальни и ванных комнат.

– К чему ты ведешь? – вдруг крикнула она. – Ты что, меня подозреваешь? По-твоему, это я убила нашу собаку? В детской спальне?

Он смерил ее взглядом. Ее красота словно поставила между ними заслон. Как будто существовало нечто невидимое, но в то же время вполне материальное, что вносило сумятицу в его чувства и мистическим образом искажало восприятие собеседников.

– У нас есть видеозаписи. – Он отмахнулся от этих ненужных мыслей и повернул нож в ране. – Это была женщина. В кимоно и маске театра Но.

Наоко выгнула спину. Его слова причинили ей физическую боль. Она не притворялась – Пассан не мог ошибиться. Пятнадцатилетний опыт ведения допросов и десять лет совместной жизни кое-что да значили.

– У меня никогда не было кимоно, – выдохнула она. – И тебе об этом прекрасно известно.

– Ты могла его купить.

– Кто угодно мог его купить.

– Повторяю, никто не мог сегодня вечером войти в дом.

Обхватив плечи руками, она плакала и дрожала крупной дрожью. Все ее тело сотрясали конвульсии, непонятно, от озноба или жара. Жаффре и Лестрейд отвели глаза: их смутила не резкость детектива, а ощущение, что они присутствуют при семейной ссоре.

Пассан чувствовал себя отвратительно. Его жег стыд. Он унизил женщину, на протяжении долгих лет делившую с ним жизнь. Воспользовался ее слабостью и своей силой. Ведь по существу он ничего не знал, не располагал никакими уликами или вещественными доказательствами. Зато в душе был убежден: Наоко ни в чем не виновата. Вдруг мелькнула мысль: а может, он просто мстит ей за что-то другое, что-то такое, в чем не смеет признаться даже самому себе? Что не имеет ни малейшего отношения к гибели Диего и таится в глубинах его подсознания…

– Где кайкен? – Он решил зайти с другого фланга.

– Кайкен? Не знаю. В коридоре.

– В коридоре?

– Я услышала шаги в доме и взяла его. А потом выронила. Когда наткнулась на Фифи и второго полицейского.

– Найди его. – Не вынимая рук из карманов, Пассан кивнул Жаффре. – И отправь на анализ.

– Сволочь! – Наоко вдруг прыгнула на Пассана и со всей силы влепила ему пощечину. – Этого я тебе никогда не прощу!

От боли Пассан едва не потерял сознание. Вжавшись в стену, он пытался закрыться обеими руками. Полицейские оттащили Наоко и снова усадили на диван. Она кричала и вырывалась – дикая кошка, которую не смогли усмирить даже два тысячелетия японской благопристойности.

Пассану казалось, что лицо его опять объято огнем.

– Позовите Рюделя, – приказал он. – У нее истерика. Господи, пусть даст ей что-нибудь!

Он вышел не оглянувшись – сбежал от криков Наоко, вдогонку осыпавшей его проклятиями. На лестнице споткнулся, но устоял на ногах и спустился в свою бывшую берлогу: кажется, в душевой оставались какие-то лекарства. Передвигаясь в темноте, на ощупь нашел коробку с аптечкой. Достал биафин и щедро нанес мазь на лицо, стараясь не слишком давить на ожоги.

Но никакая боль не могла заглушить в нем душевного смятения. Наоко – ненормальная. Истеричка. А он сам? Он повел себя как животное. Пассан ждал, пока подействует мазь. Света он так и не зажигал. Над головой раздавался звук шагов и суматохи: коллеги выводили из дома Наоко, а она сопротивлялась.

Немного успокоившись, Пассан встал, нашел черную вязаную шапку, нахлобучил на голову и решил больше не снимать, – так хоть не видно петушиного гребня оставшихся волос, с которым он похож на панка. Затем с кряхтеньем поднялся по лестнице и вышел на балкон. Дождь перестал. Жалко, подумал он. Хорошо было бы встать под его прохладные струи. Подставить им пылающее лицо…

– Привет.

Сандрина несла на руках спящего Хироки. За ней шел Фифи и вел за руку спотыкающегося на каждом шагу Синдзи. Лужайку по-прежнему освещали вспышки мигалок. Белесые голубые огни пульсировали в ритме сердцебиения, отбрасывая на газон темные щупальца теней. Пассан поцеловал сыновей в макушки.

– Я за ними присмотрю, – сказала Сандрина. – Не волнуйся. Завтра отвезу прямо в школу верховой езды.

– Спасибо тебе. – Он изобразил признательную улыбку. – За все спасибо.

В тот же миг у него в памяти всплыли ужасные картины, увиденные на мониторе. И лишь сейчас сознание отметило одну деталь. Существо, кем бы оно ни было, завязало пояс кимоно необычным способом: запахнув полы одеяния справа налево. Однако в Японии делают ровно наоборот, и это служит знаком жизни. Справа налево кимоно запахивают только на мертвых.

Здесь напрашивалось два объяснения. Либо убийца ничего не смыслила в японских обычаях, либо намеренно взяла на себя роль ангела смерти.

63

– Ты как?

– Ничего. Мне сделали укол. Я продрыхла восемь часов.

– Дома?

– В своей спальне. Вокруг дома оставили дежурить полицейских.

– А сейчас ты где?

– Еду к тебе домой. Получила твою эсэмэску.